Отмеченный богами - Уотт-Эванс Лоуренс (книги хорошего качества .txt) 📗

Лоуренс Уотт-Эванс

Отмеченный богами

Пролог

Жрец держал путь на Зелдау. Он шел уверенной поступью, энергично размахивая руками и оставляя за собой запах пота, смешанный с ароматом сандалового дерева. Его отстраненный взгляд был устремлен вперед, к некой потаенной цели.

Этот человек обгонял редких путников, вовсе не замечая их, так же как серо-коричневую кайму пыли на полах своего белого балахона.

А люди глядели ему вслед недоумевая: какая печаль вынудила одинокого жреца покинуть святилище и пуститься в странствие — тем более во время летних триад? Ведь жреческое одеяние слишком тяжелое и душное. Не зря ежегодные поминальные ритуалы, да и прочие обряды обычно совершаются в более прохладную погоду.

Путники постарше полагали, что в странствие во имя богов жреца направили оракулы, юные же, с циничным смехом и непристойными телодвижениями отвергая подобные догадки, утверждали, будто его потянуло в мир не что иное, как зов плоти.

Богомолец, однако, не внимал ни тем, ни другим, целенаправленно следуя по указанному свыше пути.

От испепеляющего зноя второго дня триады Баэла по лицу странника бежали струйки пота, но жара нисколько его не беспокоила. Он не обращал свой взор ни на солнце, ни на луны, едва заметные на высоком небосводе.

Самая большая луна, названная Баэл в честь обитавшего на ней бога, в то утро частично затмевала солнце. Но при таком количестве ночных светил на небе это чудо природы не заслуживало пристального внимания, тем более что, когда жрец добрался до Грозероджа, затмение уже кончилось. Лишь астролог способен с благоговейным трепетом относиться к затмению, вызванному луной бога войны именно во второй день триады, когда Баэл поддерживает жар в солнечном очаге.

Посреди деревни жрец притормозил и огляделся по сторонам. Затем свернул с большой дороги, пересек площадь и зашагал по аллее мимо железных ворот кладбища, увитых гирляндами живых маргариток.

Аллея привела его к деревенской кузнице, за которой примостился маленький опрятный домик. Около него толпились дотошные селяне. Они обмахивали разгоряченные лица ладонями и оживленно болтали, но, завидев приближающегося странника, мгновенно умолкли.

Жрец остановился у дверей в ожидании.

Вход загораживал здоровенный детина с обнаженным торсом. Он стоял, сунув голову в дверной проем, и наблюдал за происходящим внутри. Наконец он обернулся и стал таращиться на незнакомца, облаченного в белое.

— Могу ли я войти? — спросил жрец.

Верзила, немного помешкав, снова заглянул внутрь дома.

Видимо, не найдя там ответа, он смутился на мгновение, а затем произнес:

— Не знаю. А сами-то вы кем будете?

— Я Мезизар из храма в Бьекдау.

Эти слова ничего не сказали бдительному стражу, и, почесав затылок, он объяснил:

— Там женское дело, жрец вроде бы ни к чему.

— Ребенок родился? — с радостной надеждой спросил пришелец. — Мальчик?

Верзила удивленно моргнул.

— А вы-то откуда знаете?

— Никак оракула позвали, — ввернул чей-то голос.

— А чевой-то он об этом спрашивает? — полюбопытствовал другой.

Жрец ничего не ответил. Напротив — он повторил свой вопрос:

— Могу ли я войти?

Верзила пожал плечами и гаркнул:

— Эй, Дара! Какой-то потный мужик, одетый жрецом, говорит, что хочет войти в дом!

Из-за двери донеслись звуки какой-то невообразимой суматохи и мельтешни, а вслед за тем в проеме показалась пухлая женщина. Ее черные волосы были скрыты под туго повязанной косынкой.

Она загородила путь незнакомцу, держа на весу перед собой влажные, видимо, только что помытые руки. Оглядев его с пят до головы и с головы до пят, толстушка пожевала в задумчивости губами.

— Не часто увидишь здесь жрецов, — промолвила она. — У нас в Грозеродже нету храма, лишь однажды за целую зиму забредет какой-никакой юнец, чтобы с запинкой помолиться на кладбище.

Эти слова были не более чем констатацией факта, и жрец пропустил их мимо ушей.

— Вы — повитуха? — спросил он.

— Да, — ответила толстушка и, указав на полуголого верзилу, прибавила:

— А его зовут Спаррак, он — дядя новорожденного. Я велела ему никого не пускать. Здесь у нас дело семейное, а не какой-нибудь храмовый праздник.

— Я должен увидеть ребенка и родителей, — заявил жрец. — Уверяю вас, что не сделаю ни ему, ни им ничего дурного. Кроме того, тайна деторождения мне знакома. Я не раз принимал роды, когда они происходили в нашем храме. Прежде чем отправиться сюда, я прошел ритуал очищения. Я здоров, и мне нет нужды прикасаться к младенцу.

Отерев пот с лица рукавом балахона, жрец предъявил повитухе относительно чистое пятно в качестве доказательства, что совершил тщательное омовение не далее как вчера.

— Вижу, вы заранее подготовили все ответы, — бросила ему упрек повитуха, — хотя вместо рукава могли бы воспользоваться платком. Так кто же вас послал? Кто-то из богов?

— Не напрямую, — ответил жрец. — Сам я ни с одним оракулом не беседовал. Меня направил сюда Долкаут, Главный Жрец храма в Бьекдау. Уж он-то с оракулами говорил! По меньшей мере с одним из них.

— Похоже, мне ещё не доводилось слышать имя Долкаут, — заметила Дара.

Этот диалог вызвал в толпе бурное обсуждение и споры, в результате которых многие согласились с тем, что Главного Жреца в храме Бьекдау зовут Долкаут или, во всяком случае, могут так звать.

Жрец терпеливо ждал, когда стихнет шум.

Наконец повитуха ещё раз оглядела его с ног до головы и нехотя отступила в сторону.

— Что ж… это не мой дом. Но не думаю, что Хмар сейчас стал бы возражать. Входите, только вытрите хорошенько ноги.

Жрец повиновался, и его провели мимо кучки ухмыляющихся женщин в спальню, где пахло кровью и потом и остро ощущались иные животные запахи.

Женщина лежала на кровати, справа от неё стоял муж, слева сгрудились пятеро девчушек мал мала меньше. Самая младшая едва успела выйти из пеленок. Роженица, счастливо улыбаясь, прижимала к груди появившегося на свет младенца.

На комоде у стены стояли два больших таза, валялись окровавленные тряпицы.

Повитуха оставила жреца и направилась к комоду, чтобы завершить уборку.

Роженица оторвала взгляд от сына и удивленно посмотрела на гостя. Девчушки отбежали подальше и с разинутыми ртами уставились на него, а младшая даже издала полупридушенный вопль. Папаша, явно перещеголявший своими размерами Спаррака, сиял счастливой улыбкой и не отрывал глаз от малютки. Но стоило ему взглянуть на жреца, как улыбку будто водой смыло. Теперь он хмуро взирал на облаченного в белое чужака, словно опасаясь, что тот явился лишь для того, чтобы отнять у него сына.

— Могу ли я взглянуть на лицо ребенка? — мягко спросил жрец.

Роженица не скрывала недоумения, однако повернулась таким образом, чтобы открыть личико младенца, не отпускавшего сосок.

Через все лицо новорожденного от левого виска до правой нижней челюсти протянулось наискосок красное, похожее на неглубокую кровоточащую ссадину родимое пятно.

— Это пройдет за дюжину триад, — улыбнулась повитуха, тщательно вытирая руки. — Он станет таким же славным, как и другие детишки.

— Так не скоро? — удивился жрец. — А я отчаянно спешил, чтобы успеть увидеть пятно.

Повитуха лишь пожала плечами и удалилась, унося с собой таз.

Мать подняла на жреца вопросительный взгляд.

— Прекрасная госпожа, — поведал он ей, — ваше дитя отмечено богами. Они оставили след на его лице, и хотя он, как сказала та добрая женщина, исчезнет, сын ваш на всю жизнь останется Богоизбранным Заступником; его призовут, когда в этом возникнет необходимость.

Он запустил правую руку в широкий левый рукав, извлек оттуда полированный ларец из слоновой кости диаметром три и длиной примерно восемь дюймов и передал стоявшему рядом отцу.