История Лизи - Кинг Стивен (читать книги полностью .TXT) 📗
– Да, – повторила Лизи и начала спускаться вниз, в полной мере отдавая себе отчёт, что разница между прошлым и нынешним визитами к пруду всё-таки есть: Скотт Лэндон не сидел на одной из скамей внизу.
Аккурат перед тем как тропа закончилась на берегу, Лизи увидела другую тропу, уходящую влево и от пруда. И на Лизи тут же обрушилось воспоминание о том, как она увидела луну…
11
Она видит луну, поднимающуюся в расщелине массивной гранитной горы, которая возвышается над прудом. Луна раздувшаяся, громадная, какой и была в тот раз, когда будущий муж впервые перенёс её в Мальчишечью луну из их номера в отеле «Оленьи рога», но в расширяющейся долине, в которую переходит расщелина, красно-оранжевая поверхность разбивается на сегменты силуэтами деревьев и крестов. И крестов очень много. Лизи видит перед собой нечто похожее на деревенское кладбище. Как и крест, который Скотт сколотил для Пола, эти в большинстве своём из дерева, пусть некоторые очень большие, и есть резные, но все они сделаны вручную, и многие вот-вот грозят упасть. Есть на кладбище и указатели, в том числе, похоже, и каменные, но в сгущающейся темноте Лизи точно сказать не может. Свет поднимающейся луны скорее мешает, чем помогает, потому что всё кладбище заливает чернота.
Если здесь есть кладбище, почему он похоронил Пола там? Из-за того что причиной смерти послужила дурная кровь?
Она не знает, да ей и без разницы. Заботит её только Скотт. Он сидит на одной из этих скамей, как зритель на каком-то малоинтересном для болельщиков спортивном соревновании, и если она собирается что-то с этим делать, ей не стоит и дальше смотреть на луну и кладбище. «Ноги в руки, и пошла», – сказала бы добрый мамик, воспользовавшись фразой, которую поймала в пруду.
Лизи оставляет кладбище с грубыми крестами позади. Идёт вдоль берега к каменным скамьям, где сидит её муж. Песок плотный и покалывает подошвы. Только тут до неё доходит, что она босиком. Ночная рубашка и всё, что под ней, на месте, а вот шлёпанцы остались на другой стороне. Ощущения, которые вызывает песок, противны и одновременно приятны – и при этом знакомы, и, добравшись до первой скамьи, Лизи вспоминает откуда. В детстве ей снился сон, в котором она летала по дому на ковре-самолёте, никому не видимая. После этих снов она просыпалась оживлённой, перепуганной и мокрой от пота. Так песок на ощупь не отличался от того самого самолёта… словно она могла согнуть колени, рвануться вперёд и… не прыгнуть, а полететь.
Я могла бы перелететь через пруд, как стрекоза, может, скользя пальцами ног по воде… могла бы долететь до того места, где из пруда вытекает ручеёк… полететь по течению, наблюдая, какручеек становится рекой… спуститься ниже… вдохнуть поднимающийся над водой туман, и уже сквозь туман, всё также по воздуху, добраться до моря… и лететь дальше… да, дальше, дальше, дальше…
Оторваться от этого захватывающего видения Лизи удалось с невероятным трудом. Ничто другое никогда не требовало от неё столь титанических усилий. Наверное, так же нелегко ей давался только подъём после долгого утомительного рабочего дня и лишь нескольких часов божественного, глубокого сна. Она обнаруживает, что уже не стоит на песке, а сидит на скамье в третьем ряду от маленького пляжа, смотрит на воду, а подбородок покоится на её ладони. И она видит, что луна потеряла оранжевый цвет. Стала как сливочное масло, чтобы вскорости сменить жёлтое на серебряное.
Как долго я здесь просидела? – в ужасе спрашивает она себя. Она понятия не имеет, где-то между четвертью часа и тридцатью минутами, но… даже этот отрезок времени слишком уж длинный… хотя теперь она лучше понимает, как устроено это место, не так ли?
Лизи чувствует, что её взгляд вновь притягивается к пруду… к умиротворённости пруда, по которому в сгустившихся сумерках теперь бредут только двое или трое людей (среди них одна женщина, которая держит на руках то ли большой тюк с одеждой, то ли спелёнутогр младенца), и усилием воли отворачивается, смотрит на окружающие пруд скалы, звёзды, начинающие пробиваться сквозь тёмную синеву, и редкие деревья, растущие на обрыве. Когда уверенности у неё прибавляется, она встаёт, поворачивается спиной к воде и вновь находит Скотта. Это просто. Жёлтый афган чётко просматривается даже в темноте.
Она идёт к нему, переступая с одного ряда-скамьи на другой, словно на футбольном стадионе. Обходит стороной одну из фигур, завёрнутых в кисею, но света хватает, чтобы увидеть пустые глазницы и кисть руки, которая высовывается наружу.
Это женская кисть с облупленным красным лаком на ногтях.
Когда Лизи добирается до Скотта, сердце бьётся так сильно, что приходится хватать ртом воздух, пусть подъём не так уж и крут. Вдалеке хохотуны вновь подают голоса, смеются над какой-то своей бесконечной шуткой. А с той стороны, откуда она пришла, доносится едва слышный, но доносится, отчётливый звон колокольчика Чаки, и она думает: Заказ готов, Лизи! Поторопись!
– Скотт? – шепчет она, но Скотт на неё не смотрит. Скотт пристально смотрит на пруд, над которым лёгкий туман, тончайшая дымка, начинает подниматься в свете восходящей луны. Лизи позволяет себе бросить один короткий взгляд на пруд, после чего сосредоточивает всё внимание на муже. Она выучила урок, знает, к чему ведёт слишком долгое лицезрение пруда. Во всяком случае, надеется, что выучила. – Скотт, пора возвращаться домой.
Ничего. Никакой реакции. Она помнит, как не соглашалась с ним, говоря, что он не безумец, что написание историй не превратило его в безумца, на что Скотт ей отвечал: «Я надеюсь, ты останешься везунчиком, маленькая Лизи». Но она не осталась, не так ли? Теперь она знает гораздо больше. Полу Лэндону ударила в голову дурная кровь, и он окончил свою жизнь прикованным к столбу в подвале уединённого фермерского дома. Его младший брат женился и сделал блестящую литературную карьеру, но пришла пора платить по счёту.
Вот он, растениеподобный кататоник, думает Лизи и дрожит всем телом.
– Скотт? – вновь шепчет она, наклонившись к самому уху. Берёт обе его руки в свои. Они холодные и гладкие, восковые и расслабленные. – Скотт, если ты здесь и хочешь вернуться домой, пожми мне руки.
Очень долго нет ничего, кроме дикого смеха хохотунов в чаще леса и, где-то ближе, почти женского крика птицы. А потом Лизи чувствует, может, только думает, что чувствует, едва заметное шевеление его рук.
Она пытается решить, что ей делать дальше, но уверена лишь в том, чего делать не следует: нельзя дать ночи накрыть их тёмным покрывалом, нельзя позволить серебристому лунному свету зачаровать её, пусть он и погружает их обоих в тени, поднимающиеся снизу. Это место – ловушка. Она уверена: для любого, кто остаётся у пруда достаточно долго, уйти отсюда невозможно. Она понимает: если смотреть на пруд какое-то время, то увидишь всё, что хочется увидеть. Потерянных возлюбленных, умерших детей, упущенные шансы… всё.
Что самое удивительное в этом месте? Тот факт, что на скамьях не так уж много людей. Они не сидят плечом к плечу, как зрители на финальном матче долбаного первенства мира по футболу.
Лизи улавливает движение краем глаза и смотрит на тропу, которая ведёт от берега к ступеням. Видит дородного мужчину в белых штанах и широкой белой рубашке, расстёгнутой до пупка. По левой стороне лица тянется рваная рана. Тронутые сединой волосы стоят на затылке дыбом. Голова как-то странно сплющена. Он оглядывается, потом ступает с тропы на песок.
Рядом с ней с огромным усилием Скотт произносит: «Автомобильная авария».
Сердце Лизи выпрыгивает из груди, но ей удаётся сдержать себя: вместо того чтобы резко повернуть голову или слишком сильно сжать руки Скотта (чуть-чуть она их сжимает, всё так), она спрашивает, пытаясь недопустить в голос избытка эмоций: «Откуда ты знаешь?»
Скотт не отвечает. А дородный господин в расстёгнутой на груди рубашке бросает ещё один пренебрежительный взгляд на молчащих людей, которые сидят на каменных скамьях, и прямиком идёт в пруд. Серебристые щупальца лунного тумана поднимаются вокруг него, и Лизи снова приходится прилагать усилия, чтобы отвести взгляд.
