Дьявольское кольцо - Буровский Андрей Михайлович (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Дед как будто выходил из своего дома, и из всего мира живых. Из мира, где светит солнце, летят по камням горные реки, рождаются дети, поются песни.
С ним уходило из нашего мира и поколение тех, кто родился в конце прошлого столетия. Большая часть этого поколения ушла еще в 1970-е, и лишь немногие, очень немногие уходили вот сейчас, в 1980-е годы. На это поколение пришлось больше, чем может выдержать человек. Три революции, две мировые войны, гибель исторической России, чудовищная диктатура, по крайней мере три голода, насильственная смерть десятков миллионов людей…
Поколение это никогда не было особенно любимо властями, и понятно почему: оно слишком многое помнило. Помнило старую Россию. Россию городовых, гимназии, уроки Закона Божьего, французские булки за пятак, выход очередных номеров «Нивы», Брусиловский прорыв, дирижабли, газетные сообщения про битву на Марне, истории из серии «брусиловский анекдот».
«Приезжает, значит, Брусилов в Зимний дворец. Поговорил, поговорил с Николаем и пошел на выход. И видит, за колонной плачет цесаревич Алексей.
— Почему Вы плачете, Ваше высочество?
— Как же мне не плакать! Если немцы наших бьют, папенька плачет… Если наши немцев бьют, маменька плачет!»
Уходящее поколение куда как хорошо помнило Гражданскую войну. Среди археологов ходил старый анекдот:
«Идут мимо дворца Кшесинской знаменитые археологи, отцы-основатели школы, Артамонов и Орбели. А там митинг идет, на балконе дворца вовсю Ленин выступает.
— Пойдем посмотрим, как там Ленин треплется?
— Да чего этого дурака слушать?»
Но поколение Володи, да и поколение Михалыча с Бушкиным, только слушало эти истории. А это, уходящее, вымирающее вот сейчас поколение, оно ведь все это само помнило… И проезды модной тогда Кшесинской, и Распутина, и бессмысленное ввержение Российской империи в вопиюще идиотскую войну.
И какие события происходили вслед за какими. Оно, это поколение, прекрасно помнило, что 23 февраля 1918 года не было никакого такого «рождения Красной Армии», а был только приезд Левы Троцкого на позиции.
Помнили страшный голод 1918 — 1919 годов, когда жители разбегались из Петербурга. И прекрасно знали, кто организовал этот голод. Помнили и Ларису Рейснер, принимавшую в эти годы ванны из шампанского в «экспроприированных» ею дворцах российской знати.
Помнили буйное веселье отъевшихся чекистских расстрельщиков с Гороховой улицы во главе с бандитом Ленькой Пантелеевым, помнили, как ставший ненужным Ленька Пантелеев был объявлен коммунистами вне закона.
Этим старикам можно было сколько угодно рассказывать про неизвестно откуда взявшегося страшного разбойника Пантелеева; можно было показывать сколько угодно фильмов про сахарного «Лилича», не кушавшего больше, чем последний красноармеец, и потому постоянно падавшего в голодные обмороки… Старики только грустно и мудро ухмылялись в прокуренные усы.
Это поколение было словно бы посланцами какого-то давно погибшего, давно исчезнувшего мира. Наверное, они, по крайней мере, время от времени сами чувствовали себя так, словно были появившимися среди современных людей древними римлянами или строителями пирамид.
Володя вспоминал, как дед рассказывал ему про революцию — в то давнее, памятное лето на его даче. В тот вечер все ревело, бесновалось озеро, бросало волны на валуны, даже в доме задувало из щелей.
Дед рассказывал, как мальчиком лет 18 нарушил категорический запрет, побежал смотреть, как «делается революция». И на его глазах с гомоном и воплями про «сатрапов» по улице валила плотная толпа, и мальчик побежал вместе с толпой, до самого Каменного моста. А там уже стояли казацкие разъезды; толпа остановилась, притихла; в холодном воздухе ясно слышались крики есаулов.
А потом кто-то в нахлобученном на уши картузе, с красной гвоздикой в петлице, присел от напряжения, держа двумя руками пистолет, начал стрелять по казакам. Казаки страшно закричали, поскакали, и еще страшнее закричала толпа, метнулась в проулки, стиснула со всех сторон перепутанного Сашу Курбатова.
Дед раскуривал трубку, говорил словно бы с недоумением, прислушиваясь к самому себе. Словно бы он сам себе верил не до конца. Ведь на Земле уже давно не было ничего подобного! Ни агитаторов с красной гвоздикой в петлице, в надвинутых на уши картузах, ни городовых с шашками на боку, с лихо закрученными усами. Уже несколько десятков лет не скакали, высекая из булыжной мостовой искры, казачьи патрули, не выходили из автомобилей важные статские советники в дорогих шубах, с выражением «я те покажу!» на холеных бородатых физиономиях.
Поколение деда Шуры было живыми свидетелями. Они волей-неволей помнили этот давно ушедший мир.
И потому поколение деда Шуры невозможно было обмануть. Можно было — запугать. Можно было — истребить в этом поколении всех, способных поднимать головы. Можно было — заставить замолчать.
А вот обмануть было нельзя. Каждое поколение забирает с собой свою память. Уникальную память людей, проживших жизнь в условиях, которые уже никогда нельзя будет воспроизвести. Опыт, который никогда и ни для кого уже не будет «своим».
ГЛАВА 2
Институт археологии
Днем было жить как-то удобнее… приятнее… не знаю, как точнее выразить. Потому что хочешь не хочешь, а решать проблему было нужно, и решать ее Володя собирался в Институте археологии.
Надеюсь, читатель не решил, что для археолога попасть в Польцо составит хоть малейшую, но трудность? Ничего подобного, читатели! Чтобы попасть на чьи-то раскопки, достаточно быть археологом. Археологи — профессия дружная. Есть профессии, в которых гадить друг другу считается хорошим тоном. Таковы, как ни странно, врачи.
А есть профессии, в которых взаимовыручка — норма. Таковы инженеры и вот, например, археологи. Археологи — это как бы такой профессиональный интернационал… вроде духовного ордена.
А в Петербурге-Ленинграде стоит, слава богу, целый Институт археологии, и копают его сотрудники по всей России. Надо только дождаться, когда куда-нибудь поедут, и правильно, по-умному попроситься…
Каменный трехэтажный дом, с прекрасным видом на Петропавловскую крепость, и в коридорах второго этажа, по всем явочным дням, собирается народ института, курит и общается. Собираются не рано — и общий ученый совет, и сектора заседают с 10, с 12 часов, зато и расходятся поздно, только когда самим захочется. Бывает, что сидят и до полуночи.
Август, конечно же, не лучшее время искать кого-то в институте: все в экспедициях, в разъездах. Но народ и приезжает, пусть ненадолго, появляется в родном институте на краткий миг между конференциями, и уж, конечно, кто-нибудь да знает, кто ведет раскопки в Польце, какая обстановка в их отряде, будут ли там рады новеньким, как надо добираться до их лагеря.
Сначала было разочарование, и оно настигло братьев в секторе славяно-финской археологии — потому что раскопок в Польце не велось. Никаких. По этому поводу было даже специальное распоряжение президиума Академии наук.
Оказывается, в том самом XV веке в Польце жил вроде как автор математического трактата, некий то ли Ульян Ульяныч, то ли Колоброд Ульяныч, то ли жрец Чернобога Асиньяр… который как будто вроде был ведун. Источники противоречат друг другу, почти ничего не понятно, но вот что автор был — это точно.
И он в своем XV веке как будто почти сформулировал знаменитую теорему фон Рабенкакера про Общую Теорию Всего. А эта теорема, в свою очередь, — страшно важная вещь в истории развития математики! Беда в том, что Полецкий трактат лже-Рабенкакера известен без последней, и самой важной страницы. Потому что Польцо взяли татары, а трактат шедшие с ними ученые похитили у местных ведунов. А сам город дотла сгорел. Но последней страницы трактата не было, и непонятно — то ли она была, но ее потеряли, пока хранили и передавали друг другу рукопись: то ли она пропала при штурме татарами Польца, то ли ее вообще и не было…
И как только изобрели машину времени, математики в Академии наук ее сразу решили использовать, чтобы все же подглядеть, что там такого происходило, и выяснить заодно судьбу одного затерявшегося листочка… Ну и спереть его, если получится.
