Ужасы - Хёртер Дэвид (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Ее кожа покрыта таким большим количеством соперничающих, дополняющих друг друга оттенков травяного цвета, что их не сосчитать, один перетекает в другой бесконечностью зелени, которая словно волнуется, льется по ее обнаженным ногам, плоскому, накачанному животу, груди. Каждый кусочек кожи окутан краской, плоть стала пологом влажных джунглей, волнами самого глубокого моря, панцирем бронзовок и листьями тысяч садов, мхом и изумрудами, яшмовыми жуками и сверкающими чешуйками ядовитых тропических змей. Ее ногти покрыты таким темно-зеленым лаком, что он кажется почти черным. Неудобные контактные линзы превратили глаза в сияющие звезды-близнецы бледно-зеленого цвета, Ханна наклоняется чуть ближе к зеркалу, моргая этим глазам, этими глазами, зеркалами души, которой в них нет. Души всего растительного и живущего, всего растущего, души полыни и ряски, малахита и ярь-медянки. Хрупкие прозрачные крылья пробиваются из ключиц, а множество мест, где они столь болезненно крепятся к коже, спрятаны так искусно, что Ханна не знает, где же кончаются протезы и начинается ее тело.
Одно и другое.
— Мне совершенно определенно следовало попросить еще один бокал бренди, — громко произносит Ханна. Слова нервно проливаются из охристых, оливковых, бирюзовых губ.
Ее волосы, точнее, не они, а парик, прячущий их, напоминает паразита, растущего на коре гниющего дерева, эпифит прядями падает на раскрашенные плечи, льется по спине между и вокруг основания крыльев. Длинные кончики, которые мужчина и женщина прикрепили к ее ушам, столь темны, что могут сравниться с ногтями, а соски покрыты такой же черной, бездонно зеленой краской из аэрографа. Она улыбается, даже ее зубы стали цвета зеленого горошка с оттенком мате.
Одна слеза зеленого стекла прочно приклеена между ее лишайниковых бровей.
"Я могу затеряться здесь, — думает она и тут же хочет сменить тему. — Возможно, это уже произошло".
И тогда Ханна с трудом отводит взгляд от зеркала, тянется к бокалу и последнему глотку бренди. Впереди вся ночь, чтобы так пугаться собственного костюма, слишком много предстоит сделать, слишком большие деньги поставлены на кон, страх — это роскошь. Она расправляется с бренди, и новое тепло, разлившееся по желудку, бодрит.
Ханна ставит пустой бокал на секретер и снова смотрит на себя. В этот раз там действительно она, в конце концов, знакомые черты лица, все еще заметные под гримом. Но иллюзия чертовски хороша. "Кто бы ни платил за это, он явно потратил деньги не зря", — мелькает мысль.
За дверями комнаты музыка все громче, разбухает до крещендо, струнные пускаются в погоню за флейтами, за ними, поспевая, молотят барабаны. Старая женщина по имени Джеки скоро придет за ней. Ханна глубоко вдыхает, наполняя легкие воздухом, пахнущим и оседающим на губах пылью и старой мебелью, краской на коже, с легким привкусом летнего дождя, падающего на крышу. Она медленно выдыхает и жадно смотрит на пустой бокал.
— Лучше держать голову чистой, — напоминает она себе.
"Но разве для этого я сюда пришла?" Ханна смеется, но что-то в комнате или в зеркальном отражении превращает звук в нечто большее, чем беспечный смешок.
А потом она разглядывает прекрасную, невозможно зеленую женщину, смотрящую на нее в ответ, и ждет.
— Все запрещенное становится таинственным, — говорит Питер, берет оставшегося слона, а потом ставит его обратно на доску, не сделав хода. — А таинственное всегда становится для нас притягательным, рано или поздно. Обычно рано.
— Что это? Какой-то неписанный закон общества? — спрашивает Ханна, отвлекаясь на Бетховена, который, по настоянию соперника, всегда сопровождает их партии в шахматы.
Сейчас звучит "Die Geschopfe des Prometheus", [65] и она уверена, что единственная цель музыки — это отвлечь ее внимание.
— Нет, дорогая. Просто утверждение гребаной очевидности.
Питер снова прикасается к черному слону и в этот раз почти берет одну из ее ладей, но потом передумывает. Когда Ханна только приехала на Манхэттен, он стал ее первым другом, а теперь, спустя тридцать лет, и самым старым, его борода уже местами поседела, усы стали серебряными, а глаза — серыми, словно зимнее небо.
— О, — откликается она, желая, чтобы он наконец взял чертову ладью и покончил с этим.
Два хода до мата, если, конечно, не принимать во внимание возможность Божественного вмешательства, и еще одна из его игр, Откладывание Неизбежного. Наверное, где-нибудь в этой захламленной квартире припрятана пара трофеев, фальшивых золотых кубков, любовно обернутых в вощеный ситец, призы за Умение и Превосходство в Искусстве Промедления.
— Табу взращивает желание. Чревоугодие порождает равнодушие.
— Бог ты мой, я сейчас это запишу, — говорит она, а он усмехается, дразняще подняв слона где-то на дюйм над доской.
— Да, следовало бы. Мой агент продал бы афоризмы кому-нибудь. "Большая книга прописных истин Питера Маллигэна". Уверен, она бы стала популярнее, чем мой последний роман. По крайней мере, она не могла бы быть менее популярной…
— Ты можешь прекратить трепаться и сделать ход, в конце-то концов? Бери долбаную ладью и заканчивай партию.
— Но, возможно, это ошибка, — говорит он и откидывается на стуле, на лице издевательская подозрительность, одна бровь поднята, палец указывает на королеву. — Это может быть ловушкой, а ты — хищником, который приманивает жертву, притворяясь мертвым.
— Да ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— Имею. Ты понимаешь, о чем я. Животные, которые только притворяются мертвыми. Ты можешь быть одним из них.
— Я могу устать от твоей болтовни и пойти домой, — вздохнула Ханна, ведь он знал, что никуда она не уйдет, поэтому мог говорить все, что душе угодно.
— В любом случае это работа, ты можешь за нее взяться. Просто вечеринка. Довольно легкий заказ, по моему мнению.
— У меня съемка во вторник утром, не хочу зависать там на всю ночь.
— Опять у Келлермана? — спрашивает Питер и хмурится, отведя взгляд от доски и постукивая по подбородку митрой слона.
— Тебе не нравится?
— Ходят разные слухи, вот и все. Ну, я кое-что слышал о нем. Ты-то вообще никогда ничего не знаешь.
— Мне нужна работа, Пит. Я в последний раз продала картину еще при президентстве Линкольна. Я никогда не заработаю столько денег своей живописью, сколько получаю, работая моделью для других художников.
— Бедная Ханна, — говорит Пит, снова ставит слона на место рядом с королем, зажигает сигарету. Ханна хочет попросить у него еще одну, но он думает, что она бросила курить три месяца назад, и хорошо хоть в чем-то чувствовать над ним превосходство, иногда это даже полезно. — Ну, у тебя хотя бы есть резерв, — бормочет он и выдыхает. Дым зависает над доской, как над полем боя.
— Ты хоть знаешь, кто эти люди? — спрашивает Ханна и нетерпеливо смотрит на часы, висящие над мойкой.
— Лично не знаком, нет. Но они явно не из нашего круга. Совсем, ну… — Питер останавливается, подыскивая слово, но не находит его, потому продолжает: — Но француз, которому принадлежит дом на Сент-Маркс-плейс, мистер Ординэр, [66] — прошу прощения, месье Ординэр, — вроде был кем-то вроде антрополога. Даже книгу написал.
— Может, Келлерман перенесет съемку на вторую половину дня, — задумчиво протягивает Ханна, отчасти разговаривая сама с собой.
— А ты хоть пробовала его? — спрашивает он, снова взяв фигуру и угрожающе махнув ею в сторону доски.
— Нет, — ответила она, слишком занятая размышлениями о том, сможет ли фотограф перекроить свое расписание в ее пользу, чтобы злиться на игры Питера в кошки-мышки с ее ладьей.
— Ужасающая гадость! — фыркает он и строит гримасу, словно ребенок, в первый раз попробовавший брюссельскую капусту или пектусин. — Можно с таким же успехом выпить стакан черных желейных бобов и дешевой водки, если тебя интересует мое мнение. "La Fee Verte", в мою толстую задницу.
