Противостояние - Кинг Стивен (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
После возвращения его называли и полоумным, и психом, и чокнутым, но Карли Ейтс, который теперь опережал его на три класса, вспомнил про мусорные баки, и так к нему прилипло это прозвище. Когда ему исполнилось шестнадцать, он, с разрешения матери, бросил школу (А чего вы ждали? Они сожгли ему мозги, там, в Терре-Хоте. Будь у меня деньги, я бы подала на них в суд. Они называют это шоковой терапией. Проклятый электрический стул – вот как называю это я!) и начал работать на мойке машин «Протрем и полирнем»: намылить фары/намылить пороги/поднять дворники/протереть зеркала/эй, мистер, полировать будем? И еще какое-то время все шло хорошо. Люди окликали его с углов улиц или из проезжающих автомобилей, интересуясь, что сказала миссис Семпл (уже четыре года как покойная), когда он сжег ее пенсионный чек, и надул ли он в постель после того, как сжег тот дом в Седли; и они свистели друг другу, стоя у магазина-кондитерской или привалившись к стене бара «У О'Тула», орали, советуя спрятать спички и затушить сигареты, потому что Мусорный Бак уже рядом. Голоса постепенно стали призрачными, голоса – но не камни, летевшие из темных проулков или с другой стороны улицы. Однажды из проезжавшей машины в него запустили полупустой банкой пива. Она попала ему в лоб, и он упал на колени.
Так и шла его жизнь: голоса, прилетавшие время от времени камни, «Протрем и полирнем». А в обеденный перерыв он обычно сидел на том же самом месте, что и сегодня, ел сандвич с беконом, салатом и помидором, приготовленный матерью, смотрел на резервуары «Чири ойл» и гадал, что произойдет, если их поджечь.
Так и шла его жизнь, пока однажды он не очнулся в притворе Методистской церкви с пятигаллонной канистрой от бензина в руках, а сам бензин был разлит повсюду, особенно щедро – по груде старых псалтырей в углу. В тот самый момент Мусорный Бак остановился и подумал: Это плохо, нет, не просто плохо, а еще и ГЛУПО, они поймут, кто это сделал, поймут, даже если это сделает кто-нибудь другой, и «упекут тебя». Так он думал, вдыхая запах бензина, а голоса трепыхались и кружились в его голове, словно летучие мыши на колокольне с привидениями. Потом его губы растянулись в медленной улыбке, он перевернул канистру и побежал с ней по центральному проходу, разливая бензин, пробежал весь путь от притвора к алтарю, как жених, опоздавший на собственную свадьбу и настолько нетерпеливый, что уже не в силах удержать горячую жидкость, больше подходящую для использования на брачном ложе.
После этого он вернулся в притвор, вытащил из нагрудного кармана единственную деревянную спичку, чиркнул ею о молнию джинсов, бросил на груду псалтырей, с которых капал бензин, попал. Вспыхнуло пламя, и на следующий день он уже ехал в Подростковый исправительный центр северной Индианы мимо черных и еще дымящихся развалин Методистской церкви.
Карли Ейтс стоял, привалившись к фонарному столбу напротив «Протрем и полирнем», с «лаки страйк», свисающей из уголка рта. Карли проорал ему напутствие, эпитафию, приветствие и прощальное слово: Эй, Мусорный Бак, с чего ты решил сжечь церковь? Почему ты не спалил ШКОЛУ?
В семнадцать лет его отправили в тюрьму для несовершеннолетних, а когда ему исполнилось восемнадцать, перевели в тюрьму штата, и сколько он там пробыл? Кто знал? Во всяком случае, не Мусорный Бак, это уж точно. В тюрьме никого не волновало, что он сжег Методистскую церковь. Там сидели люди, совершившие более плохие поступки. Убийцы. Насильники. Люди, которые могли разбить голову старой библиотекарше. Кое-кто из заключенных хотел кое-что сделать с ним, а кое-кто – чтобы он с ними кое-что сделал. Он не возражал. Все происходило после того, как гасили свет. Один мужчина с лысой головой сказал, что любит его: Я люблю тебя, Дональд! – и он решил, что это гораздо лучше, чем уворачиваться от камней. Иногда он думал, что хорошо бы остаться здесь навсегда. Но иногда ночью ему снилась нефтяная компания «Чири», и в этом сне всегда гремел один оглушительный взрыв, за которым следовали два других: «БА-БАХ!..……БА-БАХ! БА-БАХ!» Гигантские монотонные взрывы, врывающиеся в яркий дневной свет, трансформирующие его, как удары молотка – тонкий медный лист. И все горожане прекращали свои занятия, чтобы посмотреть на север, в сторону Гэри, в сторону трех резервуаров, прорисованных на фоне неба, будто побеленные жестяные банки. Смотрел Карли Ейтс, пытавшийся продать двухлетний «плимут» молодой паре с ребенком. Бездельники, ошивавшиеся в баре «У О'Тула» и в магазине-кондитерской, вываливались на улицу, оставляя на столах пиво и шоколадное солодовое молоко. В кафе его мать замирала перед кассовым аппаратом. Новый парень, работавший в «Протрем и полирнем», отрывался от фары, которую мыл, и смотрел на север, откуда накатывал этот громкий звук, рвущий заведенный порядок дня: «БА-БАХ!» Таким был его сон.
Со временем он заслужил доверие у администрации тюрьмы, и его отправили помогать в лазарете, когда появилась странная болезнь. Но несколькими днями ранее больных там уже не осталось, потому что все, кто заболел, умерли. Все умерли или убежали, за исключением молодого охранника, которого звали Джейсон Деббинс. Он остался сидеть за рулем грузовика, на котором из тюрьмы возили белье в прачечную, потому что пустил себе пулю в лоб.
И куда еще мог пойти Мусорный Бак, как не домой?
Ветерок погладил его по щеке и стих.
Он зажег спичку и уронил ее. Она упала в лужицу бензина. Тот загорелся. Поднялись языки голубого пламени и начали не торопясь расширяться, образуя корону вокруг обгоревшей спички. Секунду Мусорный Бак зачарованно наблюдал за ними, а потом, оглядываясь через плечо, побежал к лестнице, спиралью обвивавшей резервуар. Насосную станцию уже скрывала тепловая дымка, и она мерцала, как мираж. Голубые языки, не более двух дюймов в высоту, расширяющимся полукругом приближались к насосной станции и возвышающейся в центре трубе. Жук больше не пытался вылезти из бензиновой лужицы. От него осталась почерневшая хитиновая скорлупа.
Я могу сделать так, чтобы со мной произошло то же самое.
Но похоже, ему этого не хотелось. Мелькнула смутная мысль, что теперь у него может появиться новая цель, что-нибудь великое и возвышенное. Его охватил страх, и он побежал вниз по лестнице, гремя ботинками по ступеням, хватаясь за тронутый ржавчиной поручень.
Вниз и вниз, вокруг резервуара, непрерывно думая о том, когда же наконец воспламенятся пары над трубой и как скоро температура станет достаточно высокой, для того чтобы огонь смог прорваться через горловину трубы в сам резервуар.
С разлетающимися волосами и прилипшей к лицу улыбкой, слушая рев ветра в ушах, Мусорный Бак спешил вниз. Половина пути осталась позади, он уже пробегал мимо букв «ЧИ», двадцать футов высотой, зеленых на белом фоне. Вниз и вниз, и, если бы его летящие ноги соскользнули со ступеньки или за что-нибудь зацепились, он бы рухнул, как баллон с газом, переломав все кости.
Земля приближалась, побеленная полоса гравия вокруг резервуара и подступающая к нему зеленая трава. Автомобили на стоянке начинали обретать нормальный размер. Но ему все казалось, что он плывет, плывет во сне и никогда не достигнет земли, что будет только бежать и бежать, оставаясь на месте. Рядом с бомбой с уже запаленным фитилем.
Сверху донесся внезапный хлопок, похожий на взрыв пятидюймовой петарды Четвертого июля. Что-то приглушенно лязгнуло, потом просвистело мимо него. С острым и таким восхитительным страхом Мусорный Бак увидел, что это кусок выступавшей из резервуара трубы, абсолютно черный и принявший под действием жара какую-то новую и бессмысленную форму.
Схватившись рукой за поручень, Мусорный Бак сиганул через него, услышал, как что-то хрустнуло в запястье. Жуткая боль прострелила руку до локтя. Он пролетел последние двадцать пять футов, приземлился на гравий, упал. Ободрал кожу на руках, но практически не почувствовал боли. Его переполняла стонущая, ухмыляющаяся паника, и день вдруг стал очень ярким.
