Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник) - Масси Элизабет (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
В этих комнатах мы решили разместить наш музей. В конце концов я согласился с Луи, что кладбищенское мародерство может излечить нас от самой удушающей скуки, какую доселе приходилось испытывать. Мне стало невыносимо видеть его тревожный сон, бледность впалых щек, нежные тени под мерцающими глазами. Кроме того, мысль об ограблении могил начинала меня притягивать. Не обретем ли мы спасение в крайней развращенности?
Первым нашим ужасным трофеем стала голова матери Луи — прогнившая, как забытая на грядке тыква, и разбитая двумя пулями из револьвера времен Гражданской войны. Мы вынесли ее из семейного склепа при свете полной луны. Блуждающие огоньки светили тускло, как потухающие маяки на недостижимом берегу. Мы крались к дому. Я волочил за собой лопату и лом, Луи нес под мышкой полуразложившийся трофей. Мы спустились в музей, я зажег три свечи с ароматом осени (в это время года скончались родители Луи), и Луи положил голову в приготовленный для нее альков. В его движениях мне почудилась своеобразная нежность.
— Пусть она подарит нам материнское благословение, — пробормотал он, рассеянно отирая полой куртки несколько клочков бурой плоти, прилипшей к пальцам.
Мы были счастливы, часами обставляя музей, полируя вставки из драгоценных металлов в обивке стен, смахивая пыль с бархатистых обоев, сжигая то благовония, то кусочки ткани, смоченной собственной кровью, чтобы придать помещению желанный аромат: острый запах могилы, сводивший нас с ума. В поисках экспонатов для коллекции мы забирались далеко и неизменно возвращались домой с ящиками, полными вещей, которые никому из людей не были предназначены во владение. Мы прослышали о девушке с фиалковыми глазами, умершей в далеком селении. Не прошло и семи дней, как эти глаза были у нас в кувшине из резного стекла, заполненного формалином. Мы соскребали костный прах и селитру со дна древних гробов, похищали едва тронутые тлением головы и ладони детей — нежные пальчики и лепестки губ. Попадались и пустяки, и драгоценности: изъеденные червями молитвенники и разрисованные плесенью саваны. Я не принял всерьез слова Луи о любви на кладбище, но и не предполагал, какое удовольствие может доставить бедренная кость, смоченная розовым маслом.
В ту ночь, о которой я говорю, — в ночь, когда был поднят тост за могилы и их богатства, — мы завладели самым драгоценным трофеем. Мы собирались отправиться в город, чтобы отметить это событие, устроив попойку в ночном клубе. Из последнего похода мы вернулись без обычных мешков и ящиков, зато в нагрудном кармане у Луи лежала маленькая, бережно завернутая коробочка. В ней скрывался предмет, о существовании которого мы спорили все последнее время. Из невнятного бормотания слепого старика, накачавшегося дешевой выпивкой во Французском квартале, мы выловили слух о некоем фетише или амулете на негритянском кладбище в районе южной дельты. Говорили, что этот невероятной красоты фетиш способен любого заманить в постель, причинить врагу болезнь и мучительную смерть и (это, я думаю, больше всего заинтриговало Луи) обратить свои чары вдесятеро против любого, кто применит его без должного искусства.
Когда мы добрались до кладбища, на нем лежал тяжелый туман. Он плескался у наших ног, обтекал деревянные и каменные надгробия, неожиданно таял, открывая узловатые корни или кочки с черной травой, и тут же снова смыкался. При свете убывающей луны мы отыскали тропинку, заросшую бурьяном. Могилы были украшены сложной мозаикой из осколков стекла, монет, крышечек от бутылок и посеребренных, позолоченных устричных раковин. Некоторые могильные холмы были очерчены рядом вкопанных горлышками вниз пустых бутылок. Я разглядел одинокого гипсового святого с ликом, изъеденным многолетними дождями и ветрами; отбрасывал пинками ржавые жестянки, в которых когда-то стояли цветы, — теперь из них торчали сухие стебли, застоялась дождевая вода. Другие были пусты. Лишь запах диких паучьих лилий царил в ночи.
В одном углу кладбища земля выглядела чернее. Могила, которую мы искали, была отмечена грубым крестом из обугленного кривого дерева. Мы поднаторели в искусстве насилия над мертвыми — гроб показался скоро. Доски много лет пролежали в мокрой зловонной земле. Луи подцепил крышку заступом, и при скудном водянистом лунном свете мы увидели, что лежало внутри.
Мы почти ничего не знали об обитателе могилы. Кто-то говорил, что там похоронена чудовищно уродливая старая ведьма. Другие — что в могиле покоится юная девушка, с лицом прекрасным и холодным, как лунный свет на воде, и с душой жестокой, как сама судьба. Еще одна версия гласила, что тело вовсе не женское и что здесь похоронен белый вудуистский священник, правивший дельтой. Черты его полны холодной неземной красоты, а гроб — фетишей и снадобий, которые он отдаст с благостным благословением или с самым черным проклятием. Эта последняя версия больше всего пришлась по душе нам с Луи: нас привлекала непредсказуемость колдуна и его красота.
То, что лежало в гробу, не сохранило ни следа красоты, во всяком случае той, которую ценит здравый глаз. Мы с Луи пришли в восторг от полупрозрачной пергаментной кожи, туго натянутой на длинные кости и похожей на слоновую кость. Тонкие хрупкие руки лежали на провалившейся груди. В мягких черных кавернах глаз и в бесцветных прядях волос, уцелевших на тонком белом куполе черепа, для нас была сосредоточена настоящая поэзия смерти.
Луи навел луч фонаря на веревочные жилы шеи. На почерневшей от времени серебряной цепочке мы обнаружили то, что искали. Не грубую восковую куклу и не сухой корень. Мы с Луи переглянулись, растроганные красотой предмета, а потом он, как во сне, потянулся к нему — ночному трофею из могилы колдуна.
— Как смотрится? — спросил Луи, пока мы одевались.
Я никогда не думал об одежде. Когда мы выбирались из дома, я мог надеть ту же одежду, в которой ходил на ночные кладбищенские раскопки, — черную и безо всяких украшений. На фоне ночи белели только мое лицо и руки. По особо торжественным случаям, вроде нынешнего, я обводил углем глаза. Чернота делала меня почти невидимым: если я шел ссутулившись и уткнув подбородок в грудь, никто, кроме Луи, не мог меня разглядеть.
— Не горбись, Говард! — раздраженно проговорил Луи, когда я, пригнувшись, шмыгнул мимо зеркала. — Обернись и взгляни на меня. Хорош ли я в колдовском уборе?
Луи если и носил черное, то делал это, чтобы выделяться в толпе. В тот вечер он нарядился в облегающие брюки из пурпурного пейслийского шелка и серебристый жакет, переливавшийся на свету. Наш трофей он вынул из коробочки и повесил на шею. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть его, я уловил запах Луи — землистый и мясной, как кровь, слишком долго хранившаяся в закупоренной бутыли.
На скульптурной впадине его горла предмет на цепочке приобрел новую странную красоту. Кажется, я забыл описать магический амулет, вудуистский фетиш из взрыхленной могильной земли. Никогда его не забуду! Осколок полированной кости (или зуб — но какой клык мог быть таким длинным и настолько изящно заостренным и все же сохранять сходство с человеческим зубом?), вставленный в узкую медную оправу. В яри-медянке каплей запекшейся крови сверкал единственный рубин. Тонко выгравированный на кости рисунок, проявленный втертой в линии темно-красной субстанцией, изображал сложный «веве» — один из символов, которым вудуисты пробуждают свой пантеон ужасных богов. Кто бы ни был похоронен в той одинокой могиле, он был близко знаком с болотной магией. Каждый крест, каждая петля «веве» были исполнены совершенства. Мне показалось, что предмет сохранил своеобразный аромат могилы, темный дух, похожий на запах прогнившей картошки. У каждой могилы свой особенный запах, как и у каждого живого существа.
— Ты уверен, что стоит его надевать? — спросил я.
— Завтра он отправится в музей, — ответил Луи, — и перед ним будет вечно гореть багровая свеча. Сегодня его сила принадлежит мне!
Ночной клуб располагался в той части города, которая выглядела так, словно ее изнутри выжгло праведным огнем. Улицы освещались лишь случайными отблесками неона откуда-то сверху, вывесками дешевых отелей и круглосуточных баров. Из щелей и лазов между зданиями за нами следили темные глаза, исчезавшие, только когда рука Луи подбиралась к внутреннему карману куртки. В нем он носил маленький стилет, которым пользовался не только для получения удовольствия.
