Ночь триффидов - Кларк Саймон (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Коль скоро речь зашла о доме, то, возможно, стоит рассказать немного о нашем островном сообществе. (Как видите, я все-таки надеюсь, что у моего сочинения найдутся читатели.) Когда наша семья двадцать пять лет назад бежала из осажденного триффидами Ширнинга на Уайт, население острова насчитывало всего несколько сотен человек.
Число обитателей колонии постоянно увеличивалось по мере того, как до острова Уайт добирались беглецы из Ирландии, с Британских островов и даже с Континента. Жители Европы бежали под напором наступающих с русских степей триффидов, пока не уперлись в Атлантический океан.
В Западной Европе наиболее крупные колонии возникли на островах Чэннел, острове Уайт и на Шетландских островах. Самое северное поселение находилось на Фарерских островах в Северной Атлантике. Британские острова и континентальная Европа были для нас недоступны. Триффиды образовали там густые леса, под которыми скрылись не только поля, но и улицы городов.
Разведывательные полеты над Британскими островами и тщательное сканирование радиочастот показали, что кое-где мелкие группы из последних сил продолжают бороться за выживание. Но они были обречены, так как осаждающие их армии триффидов неуклонно возрастали. Помимо колоний, объединившихся в Западноевропейскую федерацию, в мире имелись и другие поселения, но их существование висело на волоске. Многие колонии погибли под напором триффидов, от природных катаклизмов, эпидемий, голода и даже — как это ни нелепо — от междоусобных войн.
Подавляющая часть человечества вымерла в первые месяцы после Катастрофы, и все население земного шара, по имеющимся оценкам, сократилось до миллиона. Примерно треть этого миллиона приходилась на слепых.
Неудивительно, что в такой ситуации совет нашей колонии делал все для ускоренного воспроизводства населения. Несколько сотен первопоселенцев острова Уайт (площадь которого, как известно, — сто сорок семь квадратных миль) были очень похожи на горошинку в бочке из знаменитой поговорки.
Женщин детородного возраста всеми средствами поощряли к тому, чтобы они производили на свет как можно больше младенцев. Полдюжины детишек считалось лишь приемлемым минимумом. Но мать-природа частенько без труда перечеркивала придуманные людьми планы.
Мама, например, не могла рожать после того, как моя младшая сестренка появилась на свет при помощи кесарева сечения. В итоге мои родители имели всего лишь трех отпрысков.
Самым радикальным средством явилось изобретение так называемых Домов Материнства. Я, будучи ребенком колонии и не зная ничего о морали и обычаях Старого мира, не видел в Домах Материнства ничего странного. Но лет двадцать назад, когда впервые возникла подобная идея, многие колонисты покинули остров Уайт и перебрались на Джерси и Гернси, где руководители колоний придерживались более строгой, если можно так выразиться, морали. Согласно этому — столь возмутившему многих — плану, незрячих женщин детородного возраста приглашали (некоторые злые языки говорили «соблазняли», а иные даже докатились до того, что употребляли термин «вынуждали») стать профессиональными матерями.
Первоначально предполагалось, что каждый зрячий мужчина должен содержать «гарем» из нескольких слепых женщин и одной зрячей. Ну и шум же поднялся! Но идея не умерла.
В новом варианте профессиональные матери селились в больших домах на природе — как правило, в бывших поместьях. Во главе Дома Материнства (так именовались эти заведения) стояла матрона — слепая дама, вышедшая из детородного возраста. Профессиональные мамаши решили, что жить в Домах Материнства они станут по законам демократии, однако без всякого участия мужчин. Подразумевалась, конечно, лишь административная сторона дела, поскольку эволюция рода человеческого еще не достигла той фазы, в которой женские особи обретают способность зачатия без участия в процессе особи противоположного пола. Или по крайней мере некоторых весьма важных частей тела последней.
Короче говоря, Дома Материнства действовали как самоуправляющиеся объединения женщин, призванных рожать детей. Отцов для своих отпрысков женщины выбирали сами. Очень скоро в Домах Материнства стало тесно от детишек. Строения рядом с Домами превращались в детские сады. По мере того как младенцы взрослели, неподалеку от детских садов стали возводиться школы. У Домов Материнства, несомненно, было прекрасное будущее. Я, во всяком случае, их очень любил. Там всегда было весело, хотя и немного шумно. Дома полнились веселыми, крепкими ребятишками, которые считали всех детей Дома своими братьями и сестрами, а все женщины были для них мамами.
Даже для Совета колонии стало большим сюрпризом то, что Дома Материнства вместо гетто для несчастных слепых женщин, не сумевших найти зрячего мужа, превратились в подобие монашеского ордена Старого мира, и его обитательницы пользовались бесконечным почетом у остального населения острова. Словом, получилось так, что множество девочек, рожденных зрячими, повзрослев, вступали в этот орден. Для них возник даже специальный ритуал: время от времени они должны были «ослеплять» себя, завязывая глаза шарфами.
Некоторые наиболее узколобые обитатели колонии (главным образом люди пожилые) осуждали деятельность Домов Материнства, о самих матерях говорили, что они проклятые монахини наоборот, а холм, на котором стоял один из Домов, получил у них название «Сковородка», что должно было служить намеком на необузданный секс. Как ни странно, все обвинения были очень далеки от истины. Матери в основном вели очень чистый образ жизни (несмотря на то что у них могло быть десяток детей от разных мужчин) и, уж во всяком случае, не разбивали обычные семьи. Более того, по прошествии нескольких лет они стали «экспортировать» продукт своей деятельности. Мой старый школьный учитель мистер Пинз-Уилкс, для которого, как я подозревал, цивилизация закончилась с гибелью последнего римского императора, с восхищением говорил, что Дома Материнства являются для него земным воплощением греческой богини Артемиды. Далее старик пояснял — видимо, для таких тупиц, как я, — что Артемиде поклонялись не только как богине охоты. Прекрасная богиня, оказывается, объединяла в себе две противоположности: ей возносили молитвы и как покровительнице невинности, и как заступнице материнства.
Короче, система Домов Материнства работала, и уровень рождаемости на острове был очень высоким. С учетом иммиграции население острова возросло до вполне приличной цифры в двадцать шесть тысяч человек. Это была четверть от числа людей, заселявших Уайт до начала первого года после Катастрофы. Как бы то ни было, но деятельность Домов Материнства заслужила всеобщее одобрение.
Наступает момент (по меньшей мере единожды), когда отец и сын разговаривают друг с другом как равные. Как мужчина с мужчиной. Для меня этот момент наступил в роковой день двадцать восьмого мая, за несколько часов до того, как мир погрузился во тьму.
Беседа началась так, как начинались многие мои разговоры с отцом. Мы были в оранжерее, и папа решил ненадолго отвлечься от работы.
— Какую кружку предпочитаешь? Оловянную или из фарфора? — спросил отец, разливая кофе из термоса.
— Оловянную.
— Верный выбор. — Он задумчиво покачал головой. — Особенно для колумбийского. Может быть, и для некоторых сортов кенийского. Желуди... Что бы мы ни делали, что бы в них ни добавляли, полноценного заменителя кофе создать не удалось.
Папа набил трубку мелкими крошками бледно-коричневого табака местного производства и задумчиво уставился на ровный ряд триффидов в окаймленных кирпичом грядках. Лучи солнца, проходя сквозь стекло оранжереи, украшали их кожистые зеленые листья веселыми светлыми пятнами. Стрекала у этих триффидов были удалены, а стволы прикованы цепями к кольям, и убежать они не могли, но время от времени тянули цепь, словно испытывая на прочность, и тогда тишину оранжереи нарушало легкое позвякивание.
Когда я ребенком приходил в оранжерею, меня охватывал благоговейный трепет — запах прогретых под стеклом растений, почти тропическая жара в середине зимы... Я любил приходить сюда и затем, чтобы понаблюдать за работой отца. Меня восхищало, как он с хирургической точностью формирует кроны растений, как делает надрезы на стволе, чтобы проверить качество триффидного масла. Масло сочилось из надреза и очень напоминало разбавленную до бледно-розового цвета кровь.
