Знамение. Трилогия (СИ) - Ильясов Тимур (читаем книги .txt) 📗
Я же недоуменно наблюдал за манипуляциями соседки через окуляры бинокля и все еще не понимал, что происходит. В то время, как девушка, удерживая руками край скрученной ткани, принялась осторожно спускать дочь с окна вниз.
И тут я все понял. Соседка связала и скрутила простыни, сделав некое подобие веревки. И теперь решила попытаться спастись из осажденной монстрами квартиры, спустившись таким образом в квартиру этажом ниже.
Я перевел окуляры бинокля вниз на уровень шестого этажа и наткнулся на наглухо закрытое окно. Опустил взгляд еще ниже. Также. Закрытое и плотно зашторенное окно. Еще ниже на четвертый этаж. И, как мне показалось, окно на четвертом этаже было слегка приоткрыто. Но уверенности в этом не было.
Пока мать медленно и осторожно спускала ребенка вниз, я гадал о том, понимает ли соседка, что делает? Уверена ли она, что окно шестого этажа не будет закрытым? А если будет, то что сможет сделать семилетняя кроха. Выбить стекло ногами? Вряд ли у испуганной и ослабленной от голода и жажды девочки это получится. И почему она пустила первой старшую дочь? Может следовало сначала спуститься самой? Хотя нет! В таком случае, кто бы удерживал веревку! Молодец. Все правильно. Старшую нужно спускать первой. Потом младшую. А после умудриться спуститься самой. Впрочем, если она не надумала принести себя в жертву, оставшись в квартире. А дальше что? Даже если девочке удастся проникнуть в квартиру этажом ниже? Что ее там ждет? Очередное логово «обращенных»? Или, все же, пустая и безопасная квартира в которой можно переждать, пока опасность не минует? А если мать погибнет, то что будет с девочками?!!
Тем временем, кроха поравнялась с окном на шестом этаже. Нащупала ножками карниз. Ухватилась тоненькими ручками за край выступа. И посмотрела вверх. На мать. Которая что‑то взволнованно говорила в ее сторону.
Девочка в отчет молча кивала головкой. Куцый хвостик ее стянутых на затылке в резинку волос болтался из стороны в сторону. Ее короткое, мятое и испачканное платьице слегка колыхалось подолом на слабом вечернем ветру. Девочка казалось совершенно спокойна. Как будто она не стояла на узком карнизе у многометровой бездны. В то время как сотни заполнивших дом разъяренных зверей осаждают их квартиру, где осталась ее мать и младшая сестра.
Девочка опустилась на колени, чудом уместившись на ширине карниза, и толкнула стекло окна. Оно не поддалось. Она толкнула еще несколько раз. Безуспешно. Потом она повернула голову вверх. В сторону матери. На что та подала дочери знак и принялась стравливать веревку еще ниже.
Кроха опустила одну ножку в пустоту. Удерживаясь за выступающий край карниза. Опустила вторую. И тут, внезапно соскользнула вниз, сорвавшись на некрепких ручках. Веревка из простыни стремительно полетела вниз. А я в ужасе закрыл глаза, не в силах смотреть, как крохотная девочка разобьется об асфальт. Но раскрыв глаза, я увидел, что мать все же удерживала свой край простыни. А девочка висела на другом конце туго натянутой веревки. На уровне пятого этажа.
Прямо напротив еще одного плотно закрытого окна…
Сестры
Веревка, будто огромный маятник, натянуто раскачивалась на слабом ветру из стороны в сторону, вместе с девочкой, которая повисла в воздухе над многометровой пропастью. И, кажется, я мог расслышать, как натужно скрипят узлы, которыми были связаны к друг другу простыни, готовые в любой момент развязаться, не выдержав тяжести и напряжения.
Прошло несколько тревожных секунд, когда девочка не двигалась, продолжая словно тряпичная кукла безвольно висеть на конце веревки, заставив меня предположить, что она потеряла сознание. Но потом она вдруг неловко вскинула ручки, с третьего раза зацепившись за карниз окна. И задрала голову вверх, ожидая дальнейших инструкций от матери. Которая обеими руками, свешиваясь через окно, удерживала свой край скрученной в веревку простыни.
Я переводил окуляры бинокля вверх и вниз, наблюдая сначала за действиями матери, а потом за дочерью. Ощущая себя трусливым подонком. Мерзким зевакой. Падким до зрелищ соглядатаем. Из тех, которые никогда не пройдут мимо горящего в огне дома. Или места дорожного происшествия с раскрученными автомобилями и несчастными жертвами, зажатыми внутри салонов. А остановятся, постараются подойти поближе к месту событий, мешая пожарным и полиции. Даже начнут снимать происшествие на камеру телефона. Чтобы насладиться смачными подробностями чужой трагедии. И после, с притворно скорбным видом рассказывать об увиденном знакомым, цокать языком и делать многозначительные театральные паузы, прикидываясь сочувствующим и сопереживающим.
Я попытался честно спросил себя. Прямо. Не оправдываясь. Не стыдясь возможных неприятных ответов. Чтобы лучше понять кем я был теперь? В этом новом жестоком мире? Ведь я был уже не «белым воротничком» на новенькой иномарке с хорошей работой в стеклянном офисном центре. Теперь я был первобытным воином, выживающим во враждебном мире, где царит запустение и смерть. Защитником и кормильцем семьи. Не в рафинированном и переносном смысле. А в прямом и буквальном значении этого слова. И стоило ли мне мучить себя, держась за устаревшие стандарты морали канувшей в лету цивилизации, павшей под натиском страшной эпидемии? Наверное – нет. Нет! И еще раз – нет!
И что я мог сделать? Бежать к соседке на помощь? Орать дурниной, как тогда, в своем ночном кошмаре, с которого все началось, чтобы попытаться отвлечь орду от преследования девушки и ее детей? Ну и что дальше? Что я этим докажу? Чего достигну? Я никого не спасу. И, более того, в добавок погублю себя и близких! Так что нужно думать только о нашей безопасности, отсекая любые действия, которые могут поставить ее под сомнение. И на этом точка!
Тем временем, девочка умудрилась закрепиться на карнизе окна. И тонкими ручками толкнула стекло во внутрь. К моему удивлению и облегчению, створка окна легко поддалась и окно распахнулось. Девочка же проворно перекинула свое хрупкое тельце через карниз и подоконник, и скрылась в темноте чужой квартиры.
Подняв бинокль вверх, вслед за поднимаемой обратно веревкой, я встретился глазами с матерью. Ее очки едва удержались на переносице. Лоб блестел от пота. Губы были плотно сжаты. А лицо застыло в неестественном выражении, напоминая плохо изготовленную гипсовую маску, на котором было неясно заплачет ли сейчас человек или засмеется.
Не выдержав взгляда матери, трусливо опасаясь, что я вдруг прочту в нем обвинение за свое бездействие, я вернул бинокль вниз, на окно пятого этажа. Уткнувшись окуляром в темный просвет окна, в котором минуту назад скрылась девочка.
Квадрат окна был пуст. Только в самой глубине скрытой в темноте квартиры угадывались очертания платяного шкафа и большого многорожкового потолочного светильника. А на противоположной стене виднелась картина с морским пейзажем. В той чужой незнакомой квартире могла скрываться опасность. Ловушка. Семейство «обращенных», которое растерзает легкую жертву, волей случая попавшую к ним в сети. Или обезумевший от звериного голода одиночка.
Песчинки в невидимых песочных часах срывались вниз, отсчитывая проходящее время. В оглушительной тишине замершего мира. Одна за одной. Одна за одной. Еще и еще. С каждым отсчитанным моментом прокручивая регулятор напряжения все правее, опасно приближаясь к ярко‑красной отметке максимума, когда все устройство неминуемо разорвет на куски.
Я уже перестал опасаться, что меня заметят. И выпрямился на балконе во весь рост, выставив бинокль свободно перед глазами. Сосредоточившись на темном квадрате окна. Опрометчиво понадеявшись, что двор между домами остается пустым, пока все звери заняты штурмом квартиры соседки. Мне стало важно только одно – чтобы в темном квадрате окна снова появилась тонкая фигура смелой девчонки!
И тут она появилась!!! Свесилась через подоконник окна. И замахала вверх, в сторону вспыхнувшей от радости матери. Которая тут же скрылась за занавеской и через некоторое время снова показалась, выставив в окно младшую дочь с привязанным вокруг ее талии концом скрученной в веревку простыни.
