Круги ужаса (Новеллы) - Рэй Жан (книга жизни .txt) 📗
Он заикался от гнева, на губах его пузырилась пена.
Видя его странную ярость, я не осмелился спросить, кем было таинственное оно, которое он обвинял в своих страданиях.
Рано утром, карабкаясь на дюну, я увидел Тартлета — тот подошел к краю карьера и насадил наживку.
Заря только занималась, и его силуэт отлично вырисовывался на розовом горизонте.
К счастью, я держался поодаль, иначе бы разделил его ужасную участь.
Он решительно забросил удочку. Черная ткань высоко взлетела и исчезла в глубине.
И тогда…
Мне показалось, что задрожала твердь, ибо меня бросило ничком на землю. Когда я поднял глаза, то увидел темный силуэт в ужасе воздевшего руки Тартлета — он отчетливо вырисовывался на утреннем небе.
Но изменился карьер.
В его центре вздымался гигантский ярко-розовый конус, словно из внезапно родившегося вулкана изливалась лава. Лава жила невероятной жизнью; казалось, ее толща складывалась из искаженных человеческих лиц… Конус рос, поднимаясь к небу.
Я стал свидетелем невыразимо ужасного зрелища.
Начал расти Тартлет. Превратился в гиганта; его голова вонзилась в облако и исчезла в нем. Увеличиваясь в размерах, его тело меняло консистенцию, становилось туманным и прозрачным, и вскоре превратилось в громадную тень.
Гигантская вспышка разорвала небо, землю сотряс сильнейший взрыв, меня перебросило через дюны — они провалились и засыпали песком берег, на который накатывались бурные водные валы.
Следует думать, что Бесконечная Мудрость решила сохранить жизнь единственному свидетелю ужасного события.
Разрушительное торнадо опустошило местность, Солсбери и Винчестер лежали в руинах, пострадал даже Лондон. Невероятная приливная волна подхватила в Ла-Манше суда водоизмещением до двух тысяч тонн и выбросила на сушу вдали от берега.
Во время бедствия погибли тысячи человек, а я отделался только страхом, не получив ни единой царапины. Но не обмолвился ни словом об этом приключении, ибо сумасшедший дом Бедлам всегда готов принять неразумных болтунов.
Через два года, снова плавая на «Майском жуке», я оказался проездом в Алтоне, когда столкновение с шведским пароходом отправило нашу несчастную шхуну на три недели в док. Мои друзья уехали в Англию, а я остался сторожить суденышко.
Я не большой любитель шляться по тавернам и предпочитаю посещать маленькие гостеприимные залы, где выступают с лекциями ученые люди.
Вскоре я завязал дружбу с одним толстяком-профессором, бородатым и волосатым человеком. Лицо у него было жуткое, но характером он отличался тишайшим.
Герр доктор Граупилц двадцать лет работал в обсерватории Трептов, а после выхода на пенсию стал делиться знаниями со скромными гражданами родной Алтоны, уроженцем которой был.
Как-то за выпивкой я рассказал ему о своем приключении, и, к моему удивлению, он воспринял его серьезно.
— Припоминаю, — сказал он изменившимся голосом, — два года назад во время великого катаклизма, о котором вы рассказали, в районе созвездия Козерога появилось громадное космическое облако. Мы сфотографировали его и с удивлением обратили внимание, что оно напоминает человеческую фигуру. В то же время Хоппе из Маунт-Уилсон наблюдал в этом же созвездии сверхновую и отметил, что облако с невероятной скоростью направлялось к ней. Аппаратура не позволила проследить за дальнейшими событиями, но Хоппе пришел к выводу, что в этой пустынной области космоса родилась новая галактика.
Доктор Граупилц говорил больше для себя, и я почти не понимал его ученых речей.
Однако он снизошел до моего уровня знаний и разъяснил:
— Предположив, что человек был разложен не на атомы и не на электроны, а превратился в чистую энергию, из которой, быть может, состоят некоторые космические объекты, он в пространстве принял форму галактики. Быть может, Высший Разум так поступил с мятежниками во время первого Творения… Но дух — если хотите, душа — вряд ли участвовал в этом чудовищном преображении. Я в это не верю.
— Значит, — пробормотал я, — Тартлет?..
— Быть может, способствовал рождению нового мира. Через миллиард или десяток миллиардов лет — время едва заметный фактор в жизни Небес — Тартлет-галактика обзаведется обитаемыми мирами, множеством солнц, спутниками, планетными системами, а дух его задаст свои законы, добрые или дурные, в зависимости от его ума.
— Бог! — вскричал я.
— Тартлет-Бог, — с улыбкой подхватил ученый. — Почему бы и нет?..
— А розовый конус? — пробормотал я.
Он пожал плечами.
— Не задавайте лишних вопросов, дорогой мой. Назовите это, если хотите, розовым катализом. Я всегда распознавал в том, что некоторые ученые называют тайной, некий холодный и упорядоченный разум.
— Мерзкий розовый цвет!
— Кстати, — сказал профессор Граупилц, — помню, что в спектральном анализе облака присутствовал в основном именно этот цвет, но разве это доказательство? Закончим дискуссию, ибо развитие знания проходит через множество ошибок и неверных гипотез…
История безумца
В дрожащем пламени свечей появился человек, в котором с первого взгляда угадывался безумец…
Уху
Компаньоны мои были пьяны.
— Хотелось бы знать, — начал я.
Вскинулось шесть подозрительных голов.
Ни моряки, ни люди побережья не любят, когда им задают вопросы, даже если их внутренности омыты виски, бесплатным, как святая водица.
Особенно если в прибрежных водах рыскают подозрительные шхуны, а из тумана доносятся таинственные призывы. В такое время никто никому не доверяет.
— Может, расскажете…
Из шести глоток вырвался звериный рык — меня обожгли двенадцать ненавидящих и испуганных глаз.
Мы сидели на пыльных скамейках в нищенской припортовой таверне-развалюхе, где виски наливали в оловянные стаканчики из пропитанной мазутом бочки, стойкой служило нагромождение красноватых деревянных ящиков, а хозяин с безумным взглядом — горбатый карлик, приземистый и черный, как локомотив — был уродливее экспоната кунсткамеры. Убогая обстановка была залита кроваво-красным светом гигантской медной лампы, в которой сиял адский шар пламени размером с яблоко.
— Хотелось бы знать…
Разъяренные тем, что, согласившись на угощение, попали в ловушку, пьянчуги отодвинули в сторону виски, черное, как плохой рассол.
Жалкая таверна торчала на обширном пустыре с жадными вонючими болотами, которые еще ни разу не выпустили из цепких объятий свою добычу. Серые камышовые заросли кишели прожорливыми птицами — стоячие воды были пристанищем для вестников смерти кроншнепов с их кошмарными клювами, лысух, крикливых бекасов, бесстрашных гаршнепов, суетливых чирков, пьяных от гнили свиязей, бдительных и таинственных пеганок, воинственных турпанов, меланхоличных улит, жалких выпей, плаксивых ржанок, вонючих и когтистых камышниц, ловких чибисов и грязных пастушков.
На севере тянулась бледно-чернильная полоса моря; на западе торчали крыши трех или четырех домов, где жили рабочие с торфяников. Над пустошью висело пустое небо, хотя на горизонте изредка возникали величественные косяки перелетных птиц.
— Послушайте! — начал я. — Хотелось бы знать… Прошу вас, расскажите об Уху.
— Проклятье!
Ругательство вырвалось из всех шести глоток; крохотные оконца, в которые заглядывала ночь, зазвенели. Я опустил голову и прошептал:
— Я не знал…
— Надо знать — сказал один.
— Вы осмелились, — добавил другой.
— Вы — дрянь и безумец.
— Если что-нибудь случится, мы вас прикончим.
— Как пить дать, прикончим.
— Но… — едва слышно возразил я. Сердце тоскливо защемило.
— Говорить о нем этой ночью!
— Именно этой ночью!
Под порывами ветра гремели ставни, снаружи доносились голоса, издевающиеся над нашими страхами.
— Пеганки, — сказал один.
