Арлекин - Гамильтон Лорел Кей (мир книг txt) 📗

— Что?

— Бывали пациенты, укушенные в одну ночь разными зверями. Два различных штамма друг друга нейтрализуют. Пациенты эти не заболели и остались людьми.

— Но ведь нет полной уверенности, что тигриная ликантропия у него есть?

— Нет. Кошачьи штаммы менее заразны, чем собачьи.

— И даже нельзя провести надежный тест на кошачью ликантропию раньше, чем через семьдесят два часа. Если ему сделают укол, а в тигра он превращаться не собирается, то он превратится в того зверя, чей штамм будет в уколе.

— Вот это и есть коллизия, — сказал Грэхем.

— Коллизия, — повторил Реквием лишь слегка насмешливо.

Грэхем посмотрел на него не самым дружелюбным взглядом:

— Я вот учусь культурной речи, а ты надо мной смеешься. Вместо того, чтобы поощрять.

Реквием поклонился — полностью, изящно, выставив руку вперед. В эту руку просто просилась шляпа с пером, иначе жест выглядел незаконченным. Реквием выпрямился.

— Я прошу прощения, Грэхем, потому что ты совершенно прав. Твои усилия я нахожу достохвальными. Я поступил неучтиво и приношу свои извинения.

— Вот почему, когда ты извиняешься, такое чувство, будто ты издеваешься опять? — спросил Грэхем.

— Ребята, к делу. Что там с Питером?

— Там с ним Тед Форрестер, федеральный маршал. — Произнесено было с интонацией «Супермен, человек-из-стали». Он поможет ему принять решение.

— Но с ним может быть все в порядке, и укол тогда гарантированно даст то, чего они не хотят.

Грэхем пожал плечами:

— Я ж говорю, вещь новая.

— Экспериментальная, — уточнила я.

— И это тоже, — кивнул он.

— Какой вид ликантропии ему хотят ввести?

— Не хотят говорить, но, вероятно, какая-то из кошачьих, и не тигр.

— Будем надеяться, — сказала я. — Вакцины делают большими партиями. Они точно знают, что там за кошка?

Грэхем посмотрел на меня так, будто до него только что дошло.

— Ты же не хочешь сказать, что ему второй раз вгонят тигра? Это ж тогда он точно тигром станет.

— Именно. Кто-нибудь спрашивал, какой там вид кошачьих?

Судя по лицу Грэхема, он не знал, чтобы кто-нибудь задавал такой вопрос. Я посмотрела на Реквиема:

— Я был рядом с твоей постелью, мальчика не видел.

— Грэхем, пойди спроси. И пусть Тед знает, о чем я спросила.

Грэхем даже спорить не стал — кивнул и пошел к двери. Отлично. Потому что я теперь знала, где я. В подвале бывшей больницы, но нижние этажи переоборудовали в место содержания подозреваемых на вампиризм тел, если не было уверенности, что ими займутся до наступления темноты. А еще тут держат жертв нападения ликантропов или самих раненых оборотней, пока они не смогут покинуть здание. А то можно их силой поместить в государственную тюрьму… пардон, в «безопасное убежище». Вроде бы скоро в Верховном суде будет слушаться дело по инициативе АКЛУ — сколько и какие именно конституционные права нарушают эти «убежища». Помещают туда по добровольному согласию — во всяком случае, начиная с восемнадцати лет. Оборотням говорят, что их выпустят, как только они научатся управлять своим зверем, но получается так, что кто туда попал, уже оттуда не выходит. Обычно в больницах есть изоляторы для раненых оборотней и вампиров, но в них посылают, если есть серьезные основания для беспокойства. Как же мы, черт побери, сюда попали?

— Реквием! — позвала я.

Он подошел к кровати, туго завернувшись в свой черный плащ — только бледное лицо чуть выглядывает из-под капюшона.

— Да, звезда моя вечерняя?

— Почему это обращение у тебя звучит с каждым разом все язвительнее?

На это он мигнул, закрыв эти живые синие глаза.

— Я приложу все усилия, чтобы говорить это с той интонацией, которую хочу вложить, звезда моя вечерняя.

На этот раз прозвучало нежно и романтично, что тоже мне не понравилось. Однако я промолчала. Пожалуюсь позже, когда пойму, какой от этого будет толк.

— Я уже спросила тебя, где Жан-Клод. Сейчас я спрашиваю снова. Где он и что он делает?

— Разве ты не ощущаешь его?

Я подумала и покачала головой.

— Нет.

Приступ страха ударил в кровь как шампанское и наверняка отразился на лице, потому что Реквием взял меня за руку.

— Он жив и здоров, но изо всех сил закрывается щитами, чтобы не дать Арлекину прочесть мысли твои, или его, или царя волков.

— Значит, их было в городе больше двух, — сказала я.

— Почему ты предположила, что их всего двое?

— Больше я не видела.

— Видела — каким образом?

И снова мне не понравился вопрос и не понравилось, как он был задан.

— А это важно?

— Может быть, и нет. Но Жан-Клод действительно обнаружил их более двух в вашем прекрасном городе.

— Поражена, что Жан-Клод сумел не допустить их к нам ко всем, — сказала я.

— Поражены мы все. — Рука Реквиема на моей руке сжалась и тут же исчезла под черным плащом.

— Расскажи мне с вампирской точки зрения, что я тут пропустила. Кстати, сколько я валялась в отключке?

— Сейчас только ночь того дня, когда тебя ранили. Ты валялась в отключке, как ты это назвала, всего несколько часов.

— Часов, не дней?

— Не дней.

Я потрогала живот — он не болел так, как ему полагалось бы. Я стала задирать больничный халат, в который была одета, но остановилась, глядя на этого мужчину. Он мой любовник, но… вот почему-то при нем мне было не так просто, как при других. При Мике, Натэниеле, Жан-Клоде, Ашере, даже при Джейсоне — я бы просто осмотрела рану. При Ричарде — то ли да, то ли нет. Но при Реквиеме мне было неловко по другим причинам.

— Посмотри на рану, Анита. Я не озверею от вида твоей наготы.

Прозвучало это так, будто я его оскорбила. Поскольку вампир он старый, то одно из двух: либо он специально дал мне услышать эту интонацию, либо так расстроен, что не владеет собой.

Я выбрала компромисс: подняла халат, накрыв нижние конечности простыней.

— Я не животное, Анита. Я могу вынести вид твоей наготы, не впадая в безумие.

Гнев и презрение звучали в голосе так густо, что стало ясно: я его вывела из себя.

— Никогда не сомневалась в твоем самообладании, Реквием, но невозможно при тебе быть голой как ни в чем не бывало. Мне нужно только посмотреть на собственное тело и увидеть, как там рана. Не делая из этого ни ах-какого-события, ни романтики.

— И не было бы ах-какого-события, если бы на моем месте был Жан-Клод?

— Жан-Клод думал бы о деле, а романтику оставил бы на потом.

— Настолько он холоден?

— Настолько он практичен, — ответила я. — Мне это в мужчинах нравится.

— Я знаю, что не нравлюсь тебе, звезда моя вечерняя.

И снова та же густота эмоций в голосе. Я тогда сделала единственное, что могла: перестала обращать на него внимание.

На месте порезов от когтей розовели шрамы. Как будто заживали уже месяц. Я провела рукой по коже — она была гладкая, как будто ее сияние вызвано текстурой.

— Сколько часов?

— Сейчас девять вечера.

— Десять часов, — сказала я тихо, будто себе не веря.

— Около того.

— И так зажило за десять часов?

— Очевидно.

Еще слышалась злость в его голосе, но уже намного меньше.

— Как?

— Должен ли я процитировать: «И в небе и в земле сокрыто больше, Чем снится вашей мудрости, Горацио»? Или достаточно просто сказать, что я не знаю?

— «Не знаю» — достаточно, зато сейчас я хотя бы поняла, что ты цитируешь «Гамлета». А теперь расскажи мне, что случилось, пока я спала?

Он подплыл ближе, легкая улыбка изогнула его губы:

— Твои друзья убили одну вампиршу из Арлекина во сне. Хотя этот высокий, Олаф или Отто, жаловался, что она была мертва. А он хотел, чтобы она дергалась, когда ее режут.

Я поежилась, будто от холода, и опустила халат, потом попыталась не думать об ужасах, связанных с Олафом, и сосредоточиться на деле.

— Их должно было быть двое, вампиров Арлекина.

— Ты признаешь, — сказал он. — Ты признаешь, что послала их убивать вампиров Арлекина.