Искупление (СИ) - Мягчило Лизавета (книги онлайн без регистрации полностью TXT, FB2) 📗
— Нафиг, выходим. — Терпение с громким хлопком лопнуло, и Бестужев вцепился в ручки инвалидного кресла, игнорируя сопротивляющегося, угрем выворачивающегося Славу.
— Дурак, это всего лишь говорящая жаба, да ты ради Кати с лесавкой сцепился, пусти! Пусти, Бестужев, урод, ненавижу, пусти! — Он попытался выпасть с коляски, дернулся вперед, когда рука Саши грубо схватила за загривок, с громким треском ткани потянула назад, пригвоздив к креслу.
Не простит, этого Елизаров ему никогда не сможет простить, но ощущение опасности давило, будто впереди разверзалась преисподняя. Сама Навь, из которой вот-вот должно выглянуть полуразложившееся обезображенное лицо проклявшей его ведьмы. И на пути у этого гниющего ада будет он, Славик. Безногий, беззащитный, не способный даже сбежать. И снова виноватым окажется Бестужев. Как тогда, среди папоротника и птичьего щебетания. Беспомощный созерцатель, трус, способный лишь крошить чужие судьбы. Пусть лучше он его ненавидит, с этим можно жить.
В распахнутых дверях появилась тень, застонал, заходил ходуном дом, и Саша почти сошел сума от нарастающего напряжения, когда внутрь, пригнувшись у низкого дверного косяка, шагнул Василько. Бегающий взгляд, растерянная улыбка, подрагивающие пальцы, мнущие край длинной светло-зеленой майки.
— Бабушка жаба, ну добро тебе, не стращай, уходят незваные гости, в ножки кланяются и уже идут-идут. — Неожиданно ловко он перехватил мерзкое существо в прыжке. Такое же нескладное, неказистое и жалкое, как он сам. Тонкие руки прижали замершую жабу к выступающим из-под затертой ткани ребрам, Василько провел пальцем по её бородавчатой голове, наблюдая, как та дергает третьим веком, негодующе раздуваясь. — Тоскуешь по хозяйке, тоскуешь. Не шали, бабушка жаба, не пугай их. Идут они, уже идут, а ты ныне вольная…
— Но-о-женьки…
Отпрянув с их пути, парень с радостной улыбкой качнул головой в сторону дверей, и Саша был ему благодарен, рывком направляясь к порогу.
— Спасибо, Василек, приходи к нам в гости, чаем напоим, я шоколада привез.
Он был прекрасным парнем. Странным, не по возрасту наивным, говорящим то, что ветром несет в рыжую голову. Когда прошлым летом он появился на пороге, убеждая Сашу, что с Катей все хорошо и она проживает свою лучшую жизнь, Бестужев смеялся. Давился безумным хохотом до тошноты, до спазмов пустого желудка, не способного из себя ничего вывернуть. Тогда он забыл про сон и еду. Василько бродил по деревне нечасто, но каждую их встречу всегда пытался утешить. Иногда смысл его слов доходил гораздо позже, но они всегда метко били в цель. Странный душевнобольной мальчик в своих выражениях был меток и прав. Будто кто-то или что-то позволяло ему заглядывать за грань Яви, указывать путь заблудшим.
На крыльце Сашу отпустило. Воздух с шумным хрипом ворвался в легкие, ослепило яркое утреннее солнце, сбил остатки испуга мягкий ветерок. Здесь, вне ведьминого дома, камень, давящий на грудь, стал немного полегче.
Елизаров рванул колеса коляски и едва не свалился со ступеней.
— Трус, ты ничем не лучше Одоевского. — Голос дрожал от обиды и злобы, горели ненавистью синие глаза. Тяжелый кулак парня метко двинул под дых, заставляя хрипло выдохнуть, сгибаясь. Внутри Бестужева неожиданно стало пусто.
— Согласен.
Просто и четко, пока разъяренный друг с отвращением отмахивается от его слов ладонью и пытается спуститься сам. Колесо кресла соскакивает с невысокой узкой ступени, и он едва не опрокидывается вниз с порога, Саша вовремя тянет его на себя. Трещит дорванная под мышкой майка, алеют безобразными широкими пятнами уши и шея Елизарова. Он не обернулся, не отреагировал, не проклял и не поблагодарил, когда Саша спустил кресло вниз. Вздрагивая от девичьего голоса, раздающегося из-за угла дома.
— Вам нечего здесь делать, убирайтесь.
Она была юна, казалась младше их. Глядя в недовольно суженные зеленые глаза, создавалось впечатление, что им, таким серьезным и пристальным, не место на по-детски пухлом и круглом лице. Усеянная крупными веснушками кожа, блеклые медовые ресницы и длинные, распущенные рыжие волосы. Пухлый рот и щеки, курносый нос, сглаженные линии скул и подбородка — незнакомка казалась сотканной из солнечного света, эфемерной, незапятнанной. Низенькая, тонкокостная и хрупкая. Такими рисуют наивных девочек с огромными бантами на хвостиках, готовых протянуть руку каждому нуждающемуся. Таких девочек в конце сказки едят страшные серые волки.
Но бесы, таящиеся в глазах девчонки, жадно щерились. Она могла сожрать сама.
Слава вызывающе осклабился и обидно захохотал, откидываясь на спинку кресла. Пальцы нервно сжали подлокотники, побелели костяшки.
— И кто это такой серьезный пришел нам указывать? Иначе что, мелочь?
Уголки пухлых губ начали медленно приподниматься в многообещающей улыбке, обнажились белоснежные зубы с ассиметрично-неровными, выступающими клычками. Уже тогда Бестужеву показалось, что девчонка не так проста и наивна, она сумеет потягаться с нежитью, притаившейся вокруг деревни.
— Иначе здесь вы и умрете. У тебя, безногий, вообще ни единого шанса.
Елизаров хищно поддался вперед, ноздри затрепетали, в глазах — бушующее, жрущее все вокруг пламя. Вмешался Саша, ненавязчиво шагнул вперед, перетягивая внимание на себя.
— Мы здесь никому не помешаем, Чернавы давно нет.
— Когда я сказала «здесь», я имела в виду Козьи кочи. Здесь не рады чужакам, вы умеете только разрушать и уничтожать. — Её взгляд метнулся за их спины и неуловимо изменился, появилась щемящая душу нежность, суженные глаза распахнулись. — Василек, пошли домой. Мама пирог испекла. Не волнуйся, ребята больше в дом не войдут, они не причинят вреда.
Сзади послышался быстрый топот, высокий юноша настиг незнакомку в несколько широких шагов, а она, улыбнувшись, пошла по узкой тропинке, нервно проводя через длинные спутанные волосы тонкие, покрытые веснушками пальцы.
— Не ищи госпожу, Вячеславушка, не славь, не моли. Ноги сами ходят, топ-топ, опомниться не успеешь, а ножки уже бегут, вперед несут. Не клади голову на плаху, не гневи богов здешних, топай себе по дорожке, топай потиху… А ты, Саша, берегись, Наденька ждет, Наденька жадная, голодная, ищет, к земле припадает и нюхает… — Неуклюже сгорбившись, Василько неловко кивнул своим словам и похлопал Влада по коленке, прежде чем пуститься наутек, догоняя уходящую девушку. — Агидель, стой, обожди, мамин пирог ждет!
— На вид конь, а сам ребенок. Умей ножки Вячеславушки топ-топ, хрена с два меня бы здесь видели. — Гнев Елизарова схлынул так же быстро, как обуял. Глядя уходящей паре вслед, он устало растер лицо, с сокрушенным вздохом спрятал в ладонях. — Пошли, Бестужев. Похоже менять что-то хочу один я, тебе пуская слюни на чужую невесту живется неплохо. Может и хорошо, если тебя Наденька сожрет, ещё быть бы ей живой, чтоб такая радость исполнилась.
Почти не задело. Укусить больнее, чем грызли его собственные бесы, не сможет уже никто. Бросив последний взгляд на рассыпанные у дровянки поленья, Саша сдержанно кивнул, пошел следом за бодро работающим руками Славой.
— Ничего бы мы там не нашли. Только одежда, сырость, зло и кости, Елизаров. Если она и вела дневники, то в доме их уже нет.
У дома старосты они оказались быстро. Каждый стремился отделаться от мрачных мыслей — толстая жаба, раздувающая бока, беззубый широкий рот с толстым кулем языка. И страх, заставляющий сердце щемиться в ребра.
Что у Беляса что-то переменилось было видно издалека. Так же флегматично паслись на лугу за домом коровы, так же развивались простыни на длинных натянутых между шестами веревках. Только таз одиноко валялся рядом. У скамейки лежала пустая бутылка из-под самогона и смятая, пожелтевшая от времени газета с пятнами и огрызками недоеденных огурцов. Огородик, поражавший раньше буйством зелени, задорными кустиками петрушек и бодро торчащими перьями лука, зарос сорняками, пожелтели широкие листья кабачков, укоризненно стояли на тонких ножках кочаны капусты, изъеденные гусеницами.
