Мёртвый хватает живого (СИ) - Чувакин Олег Анатольевич (читать книги онлайн .TXT) 📗
— Но врал ты вдохновенно. Соединял те слова, которые в биологии обычно не соединяются. Тебе бы в депутаты.
— Я думал, больше мы с тобой не увидимся.
— А спустя месяц встретились тут, в этом институте.
— И ты как увидела меня, так сразу улыбнулась, — и я понял, что жить без тебя не смогу. Доктор не знал, куда тебя пристроить, в смысле жилья, куда приткнуть, а приткнуть было надо, проект-то секретный, — не знал, как и быть и что и придумать, как разместить разнополых детей, пока я не набрался смелости и не сказал ему: «Пусть она поживёт здесь со мной». — «Как — с тобой… то есть с вами, Никита?» — «Ну, так. Я не имел в виду… Я хотел… То есть не хотел… — Я нёс околесицу всякую, а потом взял себя в руки и сказал доктору: — Я на кухне шторку сделаю, или комнату поделю пополам. Построю из досок перегородку. Доски вон есть во дворе старые, сойдут. Кухня большая, и комната тоже. Или ширмочку ей куплю. И раскладушка у меня есть. Зачем усложнять, Владимир Анатольевич?» — «Это, Никита, у тебя передо мною легко выходит. Да и то — не легко. А ей-то ты сможешь это предложить? Или ты ждёшь, что я подойду к ней и скажу: вы будете спать у Никиты?» — «Я сам скажу».
И неделю я решался, а потом, когда у доктора терпенье кончилось, и в воскресенье он явился ко мне с ультиматумом: или сегодня, или у меня есть на примете другой биолог, мужчина, одноногий, с вредным характером, но согласный на маленькую зарплату, лишь бы ему дали жильё, и он-то без раздумий согласится жить в твоей комнате с тобой, — и я пал перед доктором на колени, и тут же сел на автобус и поехал к тебе в твой занюханный пансионат, в тот клоповник, где ты снимала девять квадратов, и сказал тебе и про ширмочку, и про доски во дворе, и про раскладушку, и про большую кухню с большой комнатой. Неблагоустроенную кухню и неблагоустроенную комнату.
— И случай благословил тебя, — сказала она. — Потом были эти азербайджанцы. Пьяные. Им нельзя пить. Не зря у мусульман пить запрещено. Навалились на улице на меня так, будто я из их гарема.
— И я растерялся.
— Ненадолго. Ты здорово отлупил их. Я боялась, что ты одному глаз выбил.
— Не выбил.
— А помнишь, они кричали с акцентом: падажды, милицию вызовем, тэбя посадят? А ты ответил: вызывайте. Мы подождём.
— Они к такому крутому повороту дел не привыкли.
— Это был хороший мстительный день, — сказала она.
Никита понял, как много она недоговаривает. Как много он о ней не знает. Ну и что? Она тоже о нём мало что знает. Люди, живущие вместе, должны знать друг о друге лишь то, что вместе пережили. Так их союз прочнее. Так они не будут копаться в грязном белье прошлого и горевать из-за того, что не поправишь. Никита давно уяснил эту несложную истину. И если уж и ревновать, подумал он, — так к настоящему. А азербайджанцам он здорово залепил. Всю кожу на кулаках ободрал. Никита знал, что у Светки были аборты, два или три. И что она не может теперь иметь детей. Но он и не хотел детей. Или делал вид, что не хотел, убеждал себя в том, что не хотел. Делал вид так удачно, что верил в это. Светку-то он любил. С первого взгляда, между прочим. И знал, что она это знает. Хотя он и не говорил ей про «первый взгляд». Тоже мне, романтик!..
— А одноногий биолог и правда был? — спросила Светка.
— Правда; я видел его в субботу. Накануне.
— Доктор никогда не врёт.
— Да, никогда.
В то воскресенье они приехали сюда, на Луговую. В институт — то есть в его жилую часть. Доктор — при Никите — спросил у неё, понимает ли она, что житьё тут не самое комфортное и что ей придётся делить однокомнатную квартиру с мужчиной, и что… «Я всё обдумала, — сказала она. — Мне здесь нравится. Здесь тихий район. А комфортом я не избалована. И мужчина, про которого вы сказали, вовсе не плох. Не опасен, по крайней мере. Для меня не опасен».
Доктор ушёл в подвал, а они — он, Никита, и она, Светка, — поднялись на второй этаж, в квартиру N3, напротив квартиры доктора. Никита шёл за Светкой, нёс её два чемодана, думал о ней как о Светке, хотя она была старше его на три года, и смотрел на её ноги в обтягивающих джинсах, и на её зад, и на её длинную шею, и коричневые вьющиеся волосы (он так и думал: коричневые, не зная, как правильно этот цвет волос назвать), — и хотел с ней лечь, прямо сейчас, прямо на своей кровати, прямо в одежде, она в короткой турецкой курточке, а он в своём пальто. И они бы медленно раздевались бы, и смотрели бы на пуговицы, молнии, ремни, всякие одежные застёжки и крючки, — и от желанья у Никиты во рту пересохло.
И когда они поднялись, он поставил чемоданы и посмотрел на неё — долго, долго смотрел, — а потом сказал: «Я быстро», сбегал вниз, к таксисту, забрал ещё сумку и пакеты, заплатил таксисту, не считая бумажек, и поднялся. Она ждала его у входа.
Они обнялись вначале — тихо, нежно, не прижимаясь тесно друг к дружке, обнялись, как брат и сестра, — и стали делать то, что представлял на лестнице Никита: медленно раздеваться. Она раздевала его, а он — её. И не говорили ничего. Никита не мастер был убалтывать женщин, а Светка была не из тех тающих от словечек девчонок, кому можно «присесть на уши».
Но кое-что он всё же Светке сказал в тот день. Вернее, уже вечер.
— Никогда не уходи от меня, — сказал он. — Никогда.
— Я поняла, — кивнула она. — Ты не хочешь, чтобы на моём месте оказался одноногий мужчина.
— Ну да, — ответил он. — С вредным характером.
На следующее утро, когда доктор Таволга спросил их: «Ну как, девочки и мальчики, ширмочку построили? Шторки задёрнули?», она сказала: «Нет, мы решили без ширмочек. Можно, мы будем любить друг друга, Владимир Анатольевич?»
— И доктор потерял дар речи, — сказал Никита. — Стоял и лупил глазьями.
Он слез с постели и стал одеваться. Взял с гладильной доски рубашку — вчера вечером постиранную, а сегодня утром выглаженную Светкой, с острыми стрелочками на рукавах, как он любил, и деликатной стрелкой на спине, — надел, взял в платяном шкафу брюки, тоже поутру отпаренные и отглаженные, пахнущие стиральным порошком, — надел, посмотрелся в зеркало на стене. В зеркало, оставшееся в квартире от прежних её хозяев. Застегнул пуговку, которая была перед верхней, расстегнул. Снова застегнул. Почувствовал, что Светка смотрит на него с кровати.
— И куда всё делось, Никита?
— Вот оно что, — сказал Никита. — А всё здесь. Всё осталось.
— Что же — всё? Хочешь сказать, ничего и не было?
— Всё было и всё осталось, — твёрдо сказал он, глядя ей в глаза.
Она села на постели. Голая. Смотрела на него.
— Не мни рубашку. Погладила ведь.
— Да к чёрту рубашку. Мне, знаешь, — он подсел к ней, и ему было приятно через ткань рубашки чувствовать её обнажённое тело, её бок, её грудь, — ничего и не нужно, лишь бы ты была счастлива. Вот ты недовольна или тоскуешь — и мне плохо. Вот ты радуешься чему-то, самой мелкой мелочи — и мне делается хорошо.
— Так это ты о себе печёшься, а не обо мне.
— Ух, — сказал Никита.
— Ух, — сказала Светка.
Они сидели так сколько-то времени, видя, как сгущаются сумерки. Никита думал, что у труповоза они развеются, выпьют водки, покурят, закусят хорошенько, снова выпьют, и им станет хорошо, и пусть завтра болит голова, только бы Светка не мучилась так. И не мучила бы его, Никиту. Ну, что он может ей дать? Купить новое зеркало? Новое красивое зеркало — это его и её месячные зарплаты, сложенные вместе. Помечтать о том, что накопят денег и слетают за границу, куда-нибудь в солнечный Таиланд, посмотреть пёстрых попугаев и пожить в отеле с четырьмя звёздами? Они мечтали об этом. Мечтали, и сердились друг на дружку, потому что выходило одно враньё. Мечтали и изменить свою жизнь: найти другую работу, другое жильё. Но многие люди вокруг мечтали о том же самом — и стоило Никите и Светке покинуть этот институт, не продлить контракт, который перезаключался каждые три года, — как их рабочие места заняли бы другие люди, например, одноногий биолог и какой-нибудь лаборант-химик не с двумя с половиной курсами университета, как Никита, а с дипломом, а то и с кандидатской степенью, теперь безработных кандидатов пруд пруди. Просто уйти отсюда куда глаза глядят, сжечь мосты? Однажды они хотели сделать это, Светка и чемоданы собрала. «Больше так не могу. Одно и то же. Никакого просвета. И было бы что-то научное. Большое, настоящее. Такое, что переменило бы будущее. А то ведь здесь не вижу ничего. Сижу в своём зверинце. Доктор, видимо, в тупике. И сам это отлично понимает. И ведь не лжец он. Но тут упрямо не желает признать ошибки. Он словно атеист, в исключительных случаях верующий в Бога». — Никита молча смотрел на неё — и не верил, что она уйдёт. — «Ты обманываешь себя, Светка», — наконец сказал он, видя, что она всё медленнее и медленнее укладывает вещи в чемодан — и так подолгу глядит на свои блузки и брючки, будто не хочет их класть в чемодан: ведь помнутся. — «Обманываю», — согласилась она и стала вынимать блузки и брючки из чемодана и развешивать обратно на плечики и вешать плечики в платяной шкаф. Никита знал, что ей стало легче. Куда бы она пошла? Ну, пошёл бы и он с ней — и куда бы они пришли? Вернулись бы в этот старый дом, вот бы что было.
