Кровь и золото - Райс Энн (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
Оказалось, что в первые несколько недель никому не пришлось особенно утруждаться: все это время я заглядывал в местные мастерские и изучал венецианских художников столь же пристально, сколь раньше изучал флорентинцев.
После тщательного исследования у меня не осталось сомнений, что я до определенной степени смогу подражать работам смертных, однако нечего и надеяться их превзойти. Я боялся результатов собственного труда. И вознамерился закрыть свой дом от всего мира, за исключением мальчиков и их учителей.
Запершись у себя в спальне, я в первый раз со времен Древнего Рима завел дневник, куда записывал свои размышления.
Я писал обо всем, что приносило мне успокоение. И на бумаге упрекал себя чаще и строже, чем в мыслях.
«Ты превратился в раба смертной любви, – писал я, – хотя даже в древности не позволял себе подобного. Совершенно ясно, что ты выбрал мальчиков, чтобы учить и наставлять их во имя любви и надежды, и намереваешься отправить их получать образование в Падую, словно собственных детей.
Но что, если они обнаружат, что в сердце и душе ты чудовище, что, если они содрогнутся от твоего прикосновения, – что тогда? Ты убьешь их, невзирая на чистоту и невинность? Здесь не Древний Рим с миллионами безымянных людей. Здесь суровая Республика Венеция! Как и ради чего ты намерен играть в свои игры?
Ради оттенков вечернего неба над площадью, что встречает тебя по пробуждении, ради церковных куполов под луной? Ради каналов, освещенных звездами? Ты порочен и жаден.
С тебя довольно искусства? Ты уходишь на охоту подальше – в окрестные городки и деревушки или даже в дальние города, ведь ты способен передвигаться со скоростью бога. Но ты приносишь в Венецию зло, ибо ты и есть зло; твой роскошный палаццо живет ложью, а ложь может открыться».
Я положил перо. Я перечитал слова, и они навеки врезались в память, словно их произнес чужой голос. И только закончив читать, я поднял глаза и посмотрел на ожидавшего в дверях Винченцо, любезного, смиренного и исполненного достоинства.
– В чем дело? – ласково спросил я, чтобы он не подумал, будто я гневаюсь за то, что он вошел в мою комнату.
– Мастер, я лишь хотел сказать... – начал он.
В новых бархатных одеждах он выглядел элегантно, словно придворный – настоящий принц крови.
– Я слушаю тебя – говори, – подбодрил я слугу.
– Просто мальчики очень счастливы. Они уже легли спать. Но вы не представляете, что для них значит хорошо питаться, прилично одеваться и брать уроки, имея перед собой большую цель! Я мог бы рассказать вам столько историй! Среди них нет ни одного тупицы. Большая удача.
Я улыбнулся.
– Очень хорошо, Винченцо. Иди поужинай. Выпей столько вина, сколько пожелаешь.
Оставшись в одиночестве, я крепко задумался.
Казалось невероятным, что я обустроил себе подобное жилье, не встретив ни одной преграды. До рассвета оставалось несколько часов: я мог отдохнуть на кровати или почитать новые книги, прежде чем совершить короткий переход к другому дому в пределах города, где в обитой золотом комнате стоял саркофаг, служивший мне убежищем в дневное время.
Но вместо этого я предпочел выйти в большой зал, отданный под мастерскую, и нашел там готовые пигменты и прочие материалы, а среди них – несколько деревянных панелей, обработанных учениками в соответствии с моими указаниями.
Несложно было смешать темперу, и вскоре в моем распоряжении было множество самых разнообразных красок. Поглядывая в зеркало, которое принес с собой, я быстрыми и точными штрихами, не отвлекаясь на исправления, написал автопортрет.
Закончив, я отступил на шаг и заглянул в собственные глаза. На меня смотрел не тот человек, что давным-давно погиб в северном лесу, не тот обезумевший вампир, что вывез из Египта Мать и Отца, не тот изголодавшийся скиталец, что беззвучно скользил сквозь время на протяжении тысячи лет... Нет, на меня смотрел дерзкий и гордый бессмертный, вампир, потребовавший наконец от мира место для себя, сбившееся с пути существо, обладающее невероятной мощью и настаивающее на том, чтобы стать частью жизни людей, к числу которых он и сам принадлежал когда-то.
По прошествии месяцев я обнаружил, что мой план приносит свои плоды. Фактически я добился прекрасных результатов!
Новая одежда – бархатные туники, чулки, великолепные плащи, подбитые редкими мехами, – стала моей страстью.
;Я был одержим зеркалами и мог беспрестанно разглядывать свое отражение. Я очень внимательно и аккуратно накладывал на лицо мази.
Каждый вечер после захода солнца я поднимался и приходил в палаццо. Мои дети радостно приветствовали меня, а я, отпустив преподавателей и наставников, занимал свое место во главе накрытого стола, где мальчики под аккомпанемент музыки наслаждались обильной пищей, достойной принцев.
Потом я мягко расспрашивал всех учеников, что они успели изучить за день. Наши разговоры были долгими, сложными и полными удивительных открытий. Я с легкостью определял, кто из учителей достигает успеха, а кто не добивается желаемого эффекта.
Что касается мальчиков, я быстро понял, кто из них обладает настоящим талантом, кого стоит отправить в университет Падуи, а кого обучить мастерству ювелира или художника. Неудачников среди них не было.
Понимаешь, я задумал необыкновенное предприятие. Повторюсь: я отбирал мальчиков с помощью Мысленного дара, и то, что я успел дать им за эти месяцы, впоследствии перетекшие в годы, без моего вмешательства они никогда бы не получили.
Для них я стал волшебником, помогавшим добиться того, о чем они и не мечтали.
Вне всякого сомнения, успех моего начинания принес мне несравненное удовлетворение, ибо я стал учителем этих детей, тем самым учителем, которым хотел стать для Авикуса и Зенобии. Все это время я вспоминал про обоих. Я не мог перестать думать о них, о том, что с ними сталось.
Живы ли они?
Я не знал.
Но я понял про себя одну вещь: я любил и Зенобию, и Авикуса, потому что они позволили мне стать их учителем. И ссорился с Пандорой, потому что она отказывалась. Она была слишком хорошо образована и умна, чтобы довольствоваться меньшим, чем роль яростного красноречивого оппонента-философа, а я, глупец, оставил ее.
Но самопознание не помогло мне перестать тосковать по утраченным Зенобии и Авикусу и размышлять, по какому пути они решили пойти. Красота Зенобии задела во мне более глубокую ноту, чем привлекательность Авикуса, и я не мог отделаться от простого воспоминания о мягкости ее волос.
Иногда, оставаясь один в спальне, сидя у стола и глядя на колыхающиеся на ветру занавеси, я представлял себе волосы Зенобии. Я вспоминал, как они упали в Константинополе на мозаичный пол, когда она согласилась обрезать их, чтобы притвориться мальчишкой и выйти на улицу. Мне хотелось вернуться на тысячу лет назад и набрать полные ладони этих волос.
Свои же собственные волосы я теперь мог носить длинными – это соответствовало моде. Мне нравилось приводить их в порядок и, пока небо еще горело фиолетовым огнем, выходить на площадь, сознавая, что люди смотрят на меня и гадают, кто я такой.
Что касается живописи, то я продолжал рисовать на деревянных панелях, оставаясь в мастерской в обществе горстки подмастерьев, отрезанный от остального мира. Я с успехом создал несколько религиозных картин – на всех изображались Дева Мария и архангел Гавриил, потому что мне импонировала тема Благовещения, – и удивился тому, как хорошо мне удалось подделаться под стиль эпохи.
И тогда я решился на предприятие, для выполнения которого понадобились весь мой сверхъестественный талант и изобретательность.
