Я – инквизитор - Мазин Александр Владимирович (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
– Андрей,– крикнул он.– Поставь чайник и поищи у нее мед.
– Сделаем,– отозвался Ласковин.– И поесть?
– Нет!
– Как она? – пытаясь скрыть волнение, спросил Андрей.
Отец Егорий не ответил.
Антонина пришла в себя сразу же, как только Игорь Саввич поднял ее с ковра. Она не открыла глаз (защита). Сначала следовало собраться с мыслями, восстановить хотя бы часть силы. Если у нее остались какие-то силы, кроме знаний. Ее поймали! Воспользовались мгновением слабости и разрушили то, что хранилось как заклад, как высшая жертва, залог ее связи с Матушкой. Она осталась одна в руках уничтоживших ее. Матушка предупреждала!
Узкая тропка, по которой женщины-ведуньи одна за другой пробираются через столетия, лежит между стеной огня и пропастью тьмы. Огонь отпугивает тьму, но обжигает путницу. Тьма дает силу, но она обольстительна и при первой же оплошно-сти забирает все. Те, кто служат огню, называемому ими Свет, менее опасны. Поскольку не обольщают. Но слуги тьмы охотно надевают личины последователей Света. И обольщают невежественных приправленной ядом патокой. Антонина умела ускользнуть и от тьмы, и от огня, и от невежд. И никогда не вмешивалась в судьбу человека, если тот принадлежал (уже принадлежал!) тьме или огню. Ворожея, что выступит против тьмы или против огня,– гибнет. Злые силы ополчаются против посягнувшей на их жертву, а выступи против огня – и жар его перестанет удерживать подступающую тьму. Она оступилась. Почему? Ведь все, что Антонина проделала вчера, было обычно. Разве что тот, кто просил о совершении обережных чар, был необычен. Но он принадлежал ее миру. И тот, за кого он просил, был таким же. Потому, может быть, Антонина и совершила ошибку? Но где? Чары были наложены, и клинок тьмы отвращен… чтобы обрушиться на нее, ворожею! Она приняла Андрея как своего и не помыслила об одержимости. Никакой оберег не охранит от тьмы, если оберегаемый захочет сделать ее своим оружием. А тьма против тьмы рождает еще большую тьму. Антонина не признала ряженого в ту, первую встречу. И расплатилась, как платит ведунья. Всем.
Антонина не смогла удержать стон. Этот священник-расстрига сделал ей больно. Возможно, он не хотел этого. Пальцы его были равнодушны. Конечно, любая боль, причиняемая вне ритуала, не приносит силы. Настоящее страдание впереди.
Горячая вода расслабляла тело. Антонина слишком устала, чтобы бороться. Слуги тьмы есть везде. Матушка учила, как укрыться от них. И каким бы путем ворожея ни досталась им – по собственному обращению, по ошибке, по утрате охранных сил огня,– конец предрешен. Если душа ведуньи вкусит наслаждения злым, она уходит сама. Если, как Антонина, противится, приходит вот такой, как этот, и забирает жертву. В юности, когда Матушка еще только начала наставлять ее, Антонина представляла слугу тьмы именно таким: огромным, невероятно сильным мужчиной в черном одеянии, с всклокоченной бородой и мрачными глазами. Лучше бы одержимый убил ее! Там Матушка, может быть, помогла бы, простила обломанный росток, выручила. Теперь тело ее и душа будут расчленены и скормлены тьме.
Антонина снова застонала, не от физической боли – от одиночества, обреченности, ужаса.
«Матушка! – взмолилась она.– Убей меня!»
Никто не отозвался. Огромный и страшный держал ее голову в ладонях. Он изучил ее тело и был удовлетворен. Теперь…
«…Многомилостиве, нетленне, нескверне, безгрешне Господи, очисти рабу Твою Антонину от всякия скверны плотския и душевныя, и от невнимания и уныния ея прибывшую ея нечистоту с инеми всеми беззаконии, и яви ея нескверна, Владыко, за благость Христа Твоего и освяти ея нашествием Пресвятаго Твоего Духа, яко да возбнув от мглы нечистых привидений диавольских и всякия скверны, сподоби ея с чистою совестию отвести скверная и нечистая уста и воспевати всесвятое имя Твое: Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
Антонина вслушалась и замерла. То были неоскверненные слова и, главное, сказанные с настоящею верой в их силу. Значит… Не тьма пришла к ней, а огонь. Значит, Владыка смилостивился, уберег от худшей участи.
«Назад пути нет»,– подумала женщина и, собравшись с духом, открыла глаза.
– Не молись за меня,– прошептала она склонившемуся человеку.– Не крещена я.
– Я крещен,– спокойно сказал отец Егорий.– И Бог меня слышит. Можешь ли ты встать, заблудшая дочь моя?
Два дня провел отец Егорий во Всеволожске. Антонина была крещена, причастилась и получила от отца Егория благословение помогать болящим. Но без непотребной волшбы.
«Забыть прежнее ты не сможешь,– сказал иеромонах.– Но творить – не смей! Каким бы благом это тебе ни казалось!»
Ласковин тоже был с ними. Он, как и отец Егорий, не пил ничего, кроме воды. А рот открывал лишь для того, чтобы помолиться. Так велел Потмаков. К исходу второго дня мысли Андрея очистились, и ему разрешено было говорить. Но он предпочел помалкивать. За все это время их дважды навестил Степаныч – привез необходимое для крещения и свозил отца Егория домой, на пятничную службу. В воскресенье утром Потмаков отбыл, поручив Антонину присмотру здешнего батюшки. Ласковин же вместе с новокрещеной отстояли воскресную службу во Всеволожской церкви и по окончании ее Андрей уехал в Петербург.
За дни эти они с Антониной не сказали друг другу ни слова. И расстались с облегчением. Каждый, глядя на другого, вспоминал то, что вспоминать не хотелось.
«Терпи, Андрей,– сказал ему Потмаков уже дома.– Раскаяние твое угодно Господу, и доброе окончание дела сего – знак Его Милости». И Андрею стало полегче.
И только один человек не одобрил действий отца Егория. Отец Серафим. Он полагал, что с ведьмой следовало поступить так же, как с вампиром. Но высказать этот упрек прямо он не рискнул. Вместо этого подкинул Потмакову еще одно имя: Анатолий Иванович Пашеров.
Глава шестнадцатая
– Степаныч,– спросил Ласковин.– Как человек, вхожий в коридоры власти, что ты скажешь о некоем Пашерове?
– Скажу, что пахнет от него дурно! – ответил Смушко.
– А конкретней?
Смушко потер бровь, потом посмотрел на дверь, отделявшую комнату, где они расположились, от гостиной. Из-за двери доносился приглушенный бас отца Егория. Иеромонах беседовал с двумя новыми членами общины. Наставлял.
Ласковин понимал колебания Смушко. Степаныч – осторожный человек. Если решит, что откровенность может не понравиться отцу Егорию или, хуже того, подтолкнет Потмакова в опасную сторону, ничего Андрею не скажет. С другой стороны, Смушко знал своего пастыря: решив действовать, отец Егорий не отступал, пока не добивался своего.
– Мы хотим с ним встретиться,– сказал Ласковин.
– С Пашеровым?
– Да.
– Это трудно.
– Знаю.
Андрей действительно знал. Потому что вот уже неделю они пытались «выйти» на господина Пашерова, депутата, председателя двух комиссий, ответственного секретаря третьей и исключительно занятого человека, нигде не появлявшегося иначе как в сопровождении трех телохранителей.
Наивное предположение отца Егория о том, что депутат должен встречаться с избирателями, не оправдалось. Да, у Пашерова был кабинет, а на дверях кабинета значились приемные часы. И в эти часы любой гражданин мог войти в дубовые двери этого кабинета. Но Пашерова за ними не было. Прием вел секретарь. А отец Егорий желал лично пообщаться с Анатолием Ивановичем. Два дня назад Ласковину удалось издали взглянуть на господина Пашерова, когда тот, окруженный тремя здоровяками, вышел из подъезда дома на набережной Мойки и проследовал в «мерседес». Все, что мог заметить Андрей, это то, что фигура у господина депутата непредставительная, полностью затеняемая могучими торсами охранников. Будь Ласковин снайпером, собравшимся пристрелить Пашерова, ему пришлось бы нелегко. Но Ласковин не был снайпером и не собирался убивать господина депутата, пока «суд» в лице Игоря Саввича Потмакова не вынесет ему приговор. Если вынесет.
– Я пытался выйти на него,– наконец изрек Степаныч.– Думал в благотворители его уговорить. Он же известный меценат: студию хореографическую спонсирует, выставочный зал, в прошлом году тысячу долларов пожертвовал Мариинскому театру. Шум был – будь здоров.
