Дитя в небе - Кэрролл Джонатан (книги онлайн полные версии TXT) 📗
— Но при чем тут собака? Зачем ты убил Блошку?
— Это было нечто вроде выброшенного белого флага: я сдался. Я ошибался даже насчет тебя, приятель. Ты только не обижайся.
Спросоня поджала губы.
— Фил был уверен, что ты слишком добрый человек и никогда не согласишься. Я же сказала, что искусство и доброта живут на разных концах города, и ты пойдешь на это, поскольку, заинтересовавшись, просто не сможешь устоять перед искушением.
— Пойду на что? Сниму эпизоды для фильма? На что? — Я не представлял, о чем идет речь, но боялся. Откуда они могли знать, даже они? Откуда кто-то вообще мог знать? Ведь ничего еще не сделано. Пока все это лишь слова на желтоватых листках бумаги.
Экран потемнел, затем снова осветился: четыре болтающие женщины в черных купальниках.
Несмотря на растущую тревогу, я был поражен, поскольку только сегодня вечером, перед тем как выйти из дому, всего лишь делал заметки по поводу того, что мне следует сделать с пленками, когда я снова окажусь в монтажной лаборатории. И, тем не менее, вот она передо мной на широком экране: идеально завершенная версия двух эпизодов, которые я даже сам себе пока только представлял.
Здесь, наряду с другими моментами из моих фильмов, были реализованы идеи Вертуна-Болтуна, был использован приступ Макса и даже три короткие эпизода с Шон и Джеймсом, разыгрывающими свою версию «Без четверти ты».
Как прекрасно складывались воедино отдельные кусочки! Как изумительно они дополняли друг друга, стоило собрать их в этом конкретном порядке.
Он был именно таким бесспорным и сбалансированным, как я и предвидел — оттеняющие друг друга темное и светлое, юмор, боль, удивление. Всего не более семи минут — или, скорее, семь минут, не считая заключительной сцены.
Когда дело дошло до нее, картинка исчезла. Снова появились Спросоня и Стрейхорн.
Она заговорила.
— Хочешь посмотреть последнюю часть? Мы не обязаны тебе ее показывать.
— Конечно же, я хочу посмотреть последнюю часть, черт побери! Почему вы прервали показ? Я должен увидеть все целиком. Это же одно целое, или… — Я взглянул на Стрейхорна и, увидев как губы его безмолвно шевелятся, успел разобрать: «Идиот», а потом экран снова потемнел.
Они показали все снова с самого начала, но, на сей раз, до самого конца.
Только тогда, увидев все это на огромном киноэкране, я впервые понял, что мне удалось создать — что я хотел создать — во имя Искусства. Во имя Грегстона.
Пожелай я сделать из происходящего фильм, в этом месте мой персонаж Грегстон, наверное, должен был бы вскочить и опрометью броситься вон из кинотеатра. Или, на худой конец, прокричать экрану что-нибудь вроде: «Не надо!» или: «Перестаньте! Я ошибался! Мне очень жаль!» Но это было бы слишком пошло, а ведь наша задача делать Великое Искусство, невзирая на цену.
В реальности же я сидел и смотрел финальную сцену, которую решил включить в фильм: решающую сцену. Ту, что как раз и заставляла все это работать. Самый удачный мазок.
Я смотрел, как моя милая матушка выглядывает в иллюминатор самолета, который через пять минут убьет ее. Я использовал всю пленку Стрейхорна, желавшего убедить меня, что смерть ее не была мучительной. Последняя роль моей мамы. Я использовал^ ее всю. До последней секунды.
То, как она смотрелась в фильме, было просто великолепно.
Ребенок у Саши должен родиться примерно в одно время с выходом на экраны «Полночь убивает».
Спросоня сказала, что это мой ребенок — плод той единственной ночи (такой недавней и, одновременно, далекой), которую мы с Сашей провели вместе. Когда я сказал, что это абсурд, Стрейхорн посоветовал мне вспомнить его аналогию с движущейся дорожкой. Ребенок — их подарок мне. Кстати, забыл упомянуть: Спросоня, на киноэкране, в тот последний раз, когда я ее видел, больше не была беременна.
Значит, будет ребенок, и родится он одновременно с фильмом. Это что, должно иметь символическое значение? Неужели мне опять предлагается нечто такое, что я должен расшифровывать, как гаруспекс в Риме? Теперь, когда я думаю о детях, то вижу лишь умственно отсталого мальчишку, отрывающегося от земли и взмывающего в воздух сквозь кроны деревьев: Уолтера, монголоидного ангела.
Когда я спросил, почему было так важно, чтобы именно я работал над фильмом Стрейхорна, он ответил:
— Зло лишено человеческой красоты. Ты был единственным, кто мог наделить его этим качеством. Спросоня добавила:
— Это заставит людей плакать. Это только начало. Помнишь «бинарное оружие»? Стрейхорн вмешался:
— У Рильке есть такие строчки: «Произведения искусства исполнены бесконечного одиночества… Лишь любви под силу схватить, удержать и оценить их по достоинству».
— Ты хочешь сказать, что «Полночь убивает» заставит людей полюбить зло?
— Да. Благодаря твоему искусству.
В конце каждого «Шоу Вертуна-Болтуна» Уайетт обязательно рассказывал басню, миф или делился со зрителями какой-нибудь древней мудростью, мораль или смысл которых выходили далеко за рамки обычной сказки для детей. Это было одной из самых моих любимых частей шоу. Когда мы летели в Калифорнию, Вертун вдруг сказал мне, что недавно слышал одну притчу, которая ему очень понравилась. Суффийскую, что ли? Вылетело из головы.
Скорпион и черепаха были закадычными друзьями. Как-то раз они оказались на берегу очень широкой и глубокой реки, через которую им нужно было переправиться. Скорпион взглянул на воду и покачал головой: «Мне ее не переплыть — слишком уж она широкая».
Черепаха улыбнулась другу и сказала: «Не беспокойся, просто полезай ко мне на спину. Я перевезу нас обоих». Ну, скорпион забрался черепахе на спину, и вскоре они благополучно преодолели реку.
Но, оказавшись на другом берегу, скорпион тут же взял да и ужалил черепаху.
Черепаха в ужасе взглянула на друга и, уже испуская дух, спросила: «Как же ты мог так со мной поступить? Ведь мы с тобой были друзьями, и я только что спасла тебе жизнь!»
Скорпион кивнул и печально ответил: «Ты совершенно права, но что я мог поделать? Я же скорпион!»
