Московские Сторожевые - Романовская Лариса (читать книги онлайн полностью без сокращений TXT) 📗
Ты даже сам про это как-то забыл, тем более что мать не в ТЮЗе давно, а так… В Доме детского творчества театральную студию ведет два раза в неделю, а в остальное время косметикой торгует вразнос. Прибыли от этого три копейки, а ей все равно нравится. У нее память профессиональная, дикция хорошая… Ты пару раз слышал, как она эту тушь или чего там еще кому-то по телефону нахваливала. Настоящий монолог получался, честное слово.
Она и сейчас со своими мазюкалками носится, уже не ради денег, а вроде как в удовольствие. Деньги теперь батя приносит. Для кого-то, может, и маленькие, а вам хватает. Потому что, откуда у бати большие, он же не олигарх. Сантехник он. Профессия как профессия, и не хрен ржать. Сам ты, Клюква, говночист и унитазных дел мастер. Потому что, если бы не унитазы, бати бы не было. Ну реально.
У вас в марте сливной бачок переклинило намертво: ты там поколупался чего-то, потом забил на это дело, некогда было. Тем более что слив не на цепочке давно висит, а на такой ленточке розовой шелковой, мама его починила так когда-то. А тут уже и ленточка ни хрена не помогает… В общем, вы пару недель с матерью как-то мыкались, потом откопали телефон ДЭЗа, вызвали сантехника. Ты еще надеялся, что от школы отмажешься, будешь мастера ждать, а мать дома осталась. Ну вот Митя, батя будущий, этим сантехником и был.
Как в телесериале, ептыть… Сплошная санта-барбара на местный лад. Пришел из школы, а дома мать с сантехником чай пьют. Реально, не красное, не шампуньчик мамин ненаглядный, а черный чай. Ты сперва от этого охренел, а потом от Митиного утверждения, что он ленточку в сливном бачке увидел и в маму сразу влюбился. За легкомысленность и экс-тра-ва-гант-ность.
Сперва не поверил. Первые дни еще думал, что батя — вор-квартирник или, там, многоженец профессиональный, они как-то особенно называются.
Да нет, обознался. Обычный мужик. Мать говорит — красивый. Тебе как-то без разницы. Батя, он же такой… Ну он, как переехал, так в первый же день все лампы в доме на яркие заменил. И в квартире, и по жизни. Так и не объяснишь. С ним хорошо до одури, а без него… мать как мерзнет все время, реально. Главное, что мерзнет, но согреваться не пробует — ни красным, ни белой, ни чем иным. Завязала прям в тот день, как они познакомились. Не то чтобы тебя это сильно припекало, сравнивать-то не с чем было. А теперь вот сравнил. За одно это на батю молиться можно или там еще чего. Мать не молится, она радуется ему. Правда, как ребенок. Батя вечером в прихожей раздевается — у вас же тесно, хрущоба потому что, одному и то не повернуться, — а она вокруг прыгает, чуть ли не висит на нем. А она ведь маленькая, даже на твоем фоне. А с батей вообще хрупкой кажется и такой… нежной, что ли.
Только одно плохо — когда он с работы долго не идет. Ну как сегодня. Вот и сидишь в подъезде, с Клюквой, Зайцем и колодой, на телефон так косишься, что Заяц ржет и начинает проезжаться на тему счастья в личной жизни. Но сейчас и без звонка ясно, что он дома, — борщом-то пахнет. Да так, что желудок урчит громче, чем ключ в замке поворачивается.
А потом — ну как дверью по морде шмякнули, ей-богу. И дело не в том, что никто тебя не встречает… Подумаешь, привык, что батя выходит в коридор… Как привык, так и отвыкнешь. Дело в двери. Не во входной, а той, что в материнскую комнату. Она как раз с порога видна, а за ней — вход в твою, а дальше кладовка. «Отнорочек», как мать всегда называла. Это что-то детское совсем, из Маршака, что ли. «Сказка об умном мышонке» — вот. Мама ее на разные голоса всегда читала, ну как маленький спектакль. И тебя потом по макушке трепала — дескать, это у меня самый умный на свете мышоночек, и все дела. И ты в маму лицом тыкался, естественно, хотя от винных выхлопов тебя тогда мутило. Ну мелкий был, лет шесть. На червонец меньше, чем сейчас.
А сейчас тоже мутит, причем намертво. Непонятно от чего — от офигения, что ли: ведь дверь в комнаты захлопнута, такого в жизни у вас не было никогда. Вот отсутствие дверей — это запросто, они с петель слетали и у стен выстраивались, потому что мама — женщина, а ты маленький, приладить было некому. Так и жили без комнатных дверей много лет, мать их все называла «имя прилагательное», это из «Недоросля», она в нем играла раньше…
Да что ж за каша в голове такая, будто и вправду чего-то глотнул. А сейчас дверь намертво, не выходит никто и замок не поворачивается. Ты еще на нее нажимаешь, как последний дурак, скользишь пальцами по дверной ручке, она теплая такая, а у тебя лапы холодные, потому что без перчаток. Потом доходит, чего у них там закрыто: медовый месяц, блин-компот… Ускоренная версия.
Так и топчешься в прихожей, не зная, то ли слинять наружу, то ли забиться на кухню, борщ-то никто не отменял. Но сейчас кусок в горло не полезет, потому что дикая обида, злость на то, что они этой закрытой дверью из тебя идиота сделали… Ну как-то так, даже не сформулируешь толком. Потому что кроме борщевого запаха появляется другой. Что-то у них там в комнате грохнуло, вазу, что ли, разбили, кролики хреновы. Или бутылку с водярой — потому как запах спиртовой, густой и сильный, аж до тошноты. Ну вот реально сейчас наизнанку вывернет. Так что ты прямо в ботинках прешься на кухню (а линолеум новый, белый такой, взамен лоснящегося рыжего, батя стелил, и полы тоже он мыл), высовываешь башку в форточку и прокашливаешься. Тошнота прошла, а обида — ну ни разу.
И тут батя начинает хрипеть. Прям там, за дверью. Это ну просто кранты полные и бесповоротные, мамонт в весеннем гоне… Никогда с ним такого не было. Маму не слышно, а этот… Ты даже не знаешь, как бы его обозвать пообиднее, ничего в голову не лезет, она все равно еще ватная такая, гудит. Будто тебе по ней уже настучали.
А в комнате грохот опять. Это уже не ваза, это они уже стол опрокинули, если вообще не сервант. Ты как-то сразу подбираешься весь, словно соображалку включили: а вдруг батя — запойный? Ну полгода терпел, зашитый был там, и все дела, а сегодня вот развязал. И тебе уже по хрен, что они там о тебе подумают, ты начинаешь эту чертову ручку выкручивать. Сперва пальцами, так, что ногти обламываются, потом из-под ванны ящик с инструментами вытягиваешь, у бати там порядок такой всегда, но это по фиг сейчас, извинишься. Если ты был неправ, конечно… Шурупы не поддаются, то ли у тебя руки дрожат, то ли это по ноздрям спиртовый запах бьет. А потом — фигак! — и дверь отскакивает. Ручка у тебя из пальцев выламывается, отвертка втыкается в косяк. А ты упасть не успеваешь, потому что тебя батя в коридор выпирает. Прямо вот пузом на тебя прет и выталкивает, заслоняя обзор.
И ты как-то неуверенно вякаешь — как щенок подзаборный, что ли: «Ма-ам!» — чтобы просто понять, что с ней все нормально. Пусть себе и дальше там дрыгаются, только без бухла, и чтоб комнату проветрили, ты им слова не скажешь, поешь и к себе в комнату учешешь, прям с закрытыми глазами. Ну они же минуту могут потерпеть?
Ты это все про себя так думаешь, скороговоркой почти… Потому что мама сразу откликается, веселая такая, а если и пьяная, то только совсем малек:
— Да, мое солнышко! Ты уже пришел?
И в комнате снова что-то рушится, а мама смеется. Немного странно, но у нее бывает, она же актриса. У нее как у кошки, блин… у той девять жизней, а у мамы — два десятка голосов.
— Да, котинька! Как твои дела?
Ты не знаешь, что ответить. Потому как батя тебя впечатал спиной во входную дверь и теперь шипит, как кран без воды:
— Пошел отсюда, быстро!
Ты в это просто не веришь, он же трезвый, стопудово. Только злой до невозможности:
— Давай-давай, вали.
— А?
— Бэ… Чего ты там делал? В карты с пацанами играл?
— Бать…
— Долбать… Вот иди и играй, чтоб в ближайшие пару часов я тебя не видел.
И ты только мычишь в ответ, будто уже тогда онемел, заранее.
— Не видел и не слышал, ты меня понял?
Он на тебя смотрит, и ты думаешь, что вот сейчас прибьет на хрен. Хотя вроде никаких поводов не было, так, от балды. Сложно объяснить, но ты вот реально, ну просто жопой чуешь, как же ты тут сейчас не вовремя. Ведь спиртягой-то не от бати пахнет, это точно. В квартире воняет, да. Может, и от матери, конечно, но она бы в жизни столько не вылакала — по ощущениям, там спирта этого ведро. Как в анекдоте, ептыть. Откуда оно тут взялось, ведро это, ты даже и не спросишь, язык не поворачивается. Потому что у бати вид как у ошизевшего мамонта, он ведь огромный, особенно в этой вашей прихожей, которая по размерам — с короб отсутствующего лифта.
