Девятый круг - Белл Алекс (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Послушай, если бы всякий раз, когда ты ломал мне шею на протяжении последних лет, я получал по одному пенни…
И именно в этот момент у него за спиной выросли крылья — большие, кожистые, как у летучей мыши. Они развернулись, расправились позади него так, словно до этого находились в сложенном состоянии. И сам он весь как-то сразу потемнел, темнее стали волосы и глаза, а пальцы сделались похожими на когти, и на мгновение мне почудилось, что у него на голове появились длинные витые рога, во рту мелькнул раздвоенный черный язык, нога украсили копыта, — зрелище поистине чудовищное… Но мое сознание восставало против этих ужасных перемен, отказывалось воспринимать увиденное, и у меня нет уверенности, что все это мне не померещилось.
Схватка продолжилась, но на этот раз Мефистофель расправил крылья, оттолкнулся от пола и, возбужденно захохотав, взлетел на вершину шпиля колокольни. Михаил немедленно устремился за ним. Я оторвал взгляд от них, когда услышал испуганный, дрожащий и одновременно тихий голос Кейси:
— Вам придется помочь мне, Габриель.
Я смотрел на нее, все еще стоя на коленях рядом с ней. Аура, непрерывно менявшаяся с золотистой на черную, теперь, казалось, стала и той и другой одновременно. Одна из них иногда теснила другую, но это всегда была комбинация из обеих — черные вихри проникали в золотистую оболочку и смешивались с ней, как чернила с водой.
— Помочь? — растерянно переспросил я.
— Да. Помочь мне родить.
— Но я же не знаю как! — воскликнул я в полнейшем замешательстве.
Кейси разразилась смехом, но сразу же оборвала его, чтобы он не стал началом истерики.
— И я не знаю, — произнесла она сквозь стиснутые зубы. — Но ребенок уже рождается, поэтому вы должны мне помочь.
— Нет-нет! Я не могу… не могу…
При рождении ребенка появляется кровь. Вместе с этой мыслью перед глазами у меня возникла кровь, окрасившая песок, когда я вонзил нож в шею Анны Совянак. Влажный окровавленный песок… Я почувствовал, что если увижу еще хоть одну ее каплю, то стану орать до тех пор, пока не свихнусь… и меня увезут в смирительной рубашке. И тогда, какая бы крупица здравого рассудка у меня ни оставалась, она будет обращена в пыль, уничтожена этими ужасными воспоминаниями… Я не знал, как мне объяснить все это Кейси так, чтобы она поняла, но я чувствовал, что не смогу оказать ей никакой помощи.
— Послушай, я… я не писатель. Понимаешь, моя память, она вернулась ко мне, и я… я… я был… киллером. Я убивал людей… и я пробовал покаяться, я действительно пытался, но ангелы не простили меня. Они отказываются даже подумать о моем прощении. А если я не могу получить прощения, значит, я по-прежнему проклят, я…
Я ожидал, что после моих откровений она станет смотреть на меня с выражением страха и отвращения, но вместо этого у нее на лице все отчетливее проступало чувство досады, а оно в данном случае представлялось совершенно неуместным, учитывая то, что я сказал заикаясь и запинаясь.
— Габриель, — произнесла она грубым, низким голосом, — если даже вы — сам дьявол, мне на это плевать. Вы обязаны помочь мне родить ребенка!
— Ты не понимаешь! — взмолился я, смутно сознавая, как жалобно и по-детски звучит, наверное, мой голос. — Вид крови все мне возвращает, я вижу убитых мною людей, а я не хочу их видеть! Я больше не хочу их видеть никогда!
Стиснув зубы, видимо снова почувствовав схватки, Кейси схватила меня за рубашку и потянула вниз, так что я, стоя на коленях, низко склонился над ней, а она сдавленным голосом прошептала мне в самое ухо:
— Если вы сейчас снова бросите меня, я никогда не прощу вас, Габриель, никогда!
Мною овладела тягостная нерешительность. Я не мог доверить самому себе ни одного решения о том, что правильно, а что — нет. Мой моральный дух был подорван, и вряд ли мне удалось бы всегда отличать одно от другого. Ничто и никогда не указывало на возможность возникновения подобной ситуации, ведь совсем недавно Кейси была для меня посторонней! Как могло случиться, что я так сильно полюбил человека, имени которого четыре месяца назад даже не знал? Если бы только мы не оказались соседями, если бы только я держался особняком и не заговорил с ней… всех этих мук удалось бы избежать. Видеть ее страдающей было для меня невыносимым — вот последствия любви, проявления которых я всегда опасался.
Я колебался. В какой-то момент у меня мелькнула мысль бежать отсюда, поехать в аэропорт и успеть на самолет, отправляющийся в Вашингтон. Улететь как можно дальше от Будапешта и сделать вид, что ничего этого не было, что я никогда не встречал Кейси и уж тем более никогда ее не любил. Думаю, мне бы это удалось, — я большой умелец по части игнорирования того, о чем не хочу думать.
Внезапно Кейси снова вскрикнула от боли, на этот раз громче, отпустила мою руку и отвернулась. По ее лицу текли слезы. Я понял, что теперь, когда у нее началась следующая стадия родовых мук, у меня больше нет времени для принятия решения и что она больше не надеется на меня, осознав, в конце концов, бессмысленность попыток просить помощи при родах у профессионального убийцы. Думаю, Джиллигэн Коннор спорить с этим не стал бы. Но для Габриеля Антеуса ее уверенность в моем равнодушии оказалась невыносимой, и я понял, что на этот раз скорее убил бы себя и покончил со всем этим, чем оставил бы ее здесь с чувством ненависти ко мне.
— Я хотел сказать совсем не то, Кейси! — пробормотал я, осознав весь ужас своих слов, готовый взять их назад. — На самом деле я ничего не имел в виду из того, что говорил до сих пор, правда! Послушай, просто я ничего не знаю о родах, — тут я в подтверждение безнадежности своего положения развел руками, — но я сделаю все, чтобы помочь тебе, я обещаю.
Она попыталась улыбнуться мне, но вместо этого хрипло всхлипнула, по лицу ее, несмотря на сильный холод, катились капельки пота. Я наклонился, поцеловал ее в лоб, потом повернулся, чтобы помочь ей, и с огромным облегчением увидел, как малыш рождается головкой вперед, потому что мне было совершенно непонятно, как следовало поступать, если бы это происходило иначе.
Странное дело, но, когда ребенок Кейси стал появляться на свет, я ни на секунду не почувствовал даже намека на смущение или неловкость. Все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы ребенок не коснулся покрытого снегом пола. Интуиция мне подсказывала, что холод может оказаться для новорожденного младенца губительным. Но как только я прикоснулся к нему, мои руки оказались в крови, и меня стало мутить от ее вида, хотя на этот раз вовсе не смерть стала причиной ее появления.
Образ Анны, истекавшей кровью на пляже, ворвался в мое сознание, и я чуть не задохнулся от отвращения. Какое-то время перед моими глазами была только Анна. Сначала ее глаза сияли от возбуждения и страсти, а в следующее мгновение сделались широко открытыми, пустыми, обвиняющими. Потом замелькали другие лица в других странах, различные орудия убийства… И всегда это кончалось одинаково: я оттирал и оттирал руки в ванной. В последнем случае, с Анной, я скреб руки так, что из них пошла кровь, а я снова и снова мыл и тер их, чтобы очистить от нее, но не мог сделать этого, потому что кровь была моей собственной, и чем больше я старался, тем сильнее они кровоточили.
Один лишь вид крови был для меня уже невыносим, но еще хуже действовали непроизвольные стоны и крики Кейси, старавшейся превозмочь боль. Я хотел уйти. Но не мог позволить себе этого.
Я резко поднял голову, когда вдруг сверху стали падать кусочки льда и какие-то огоньки. Они разлетались осколками и искрами, шипели на полу, но нас почему-то не задевали. Тут я заметил, что нигде не видно ни Михаила, ни Мефистофеля. Снизу, из города, доносились хлопки фейерверков и звуки празднества, гром рокотал громче, чем прежде, а падающий сверху лед трескался и разбрызгивался, ударяясь о купол и стены базилики. Огненный дождь освещал собор, его расплавленные капельки с шипением падали на снег. Я вспомнил пожар, который, как мне тогда казалось, охватил церковь Святого Михаила на острове Маргариты, и подумал: интересно, а видят ли участники ночного веселья ту яростную схватку, которая происходит над базиликой, или собор предстает их глазам в своем обычном, спокойном и величественном виде?
