Карнавал разрушения - Стэблфорд Брайан Майкл (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
«Неужели? — думал Пелорус. — Тогда где же мы?»
— Прогресс — всего лишь экстраполяция несчастья в бесконечном, бесплодном, безрадостном поиске награды, которую лучше бы обрести иным путем. Истинно мудр тот, кто может сказать: «Довольно!» Истинно добр тот, кто скажет так. Ты носишь Ад внутри себя, Джейкоб Харкендер, гораздо лучше выпустить его наружу, чем пытаться распространить его на весь мир.
— Ты бы лучше разбирался в подобных вещах, проживи ты дольше в мире, — извещает Харкендер святого-сатира. — Даже волк может научиться быть человеком, дай ему возможность и время.
— Волк, ставший человеком, даже в течение десяти тысяч лет, здесь будет счастливее, чем в любом будущем, которое ждет тебя, — замечает Святой Амикус, правда, вполне дружелюбно. — Не будь бедняга Пелорус счастливейшим исполнителем воли Махалалела, я бы предположил, что он охотнее остался бы здесь, нежели отправился за тобой в дикое бездорожье.
— Пожалуй, я сейчас слишком человек, чтобы удовлетвориться простой Аркадией — и, будь я способен отринуть какую-то часть своей человечности, я все равно покинул бы это место. Лучше быть человеком, чем волком… но лучше волком, чем получеловеком.
Полу-человек, полу-сон, которым является Святой Амикус, кивает шишковатой головой, в знак вежливого понимания, но, когда он поднимает свои водянистые глаза, они светятся ярким огнем непререкаемой убежденности веры.
— Больше ничего нет, — мягко произносит сатир. — Вы можете пройти всю Вселенную из конца в конец, но не найдете ничего. Лишь пылающий огонь и колючий лед, но нигде нет приятного тепла как здесь, среди этих холмов. Будьте осторожны.
— Я не могу с этим согласиться, — отвечает Пелорус; но, когда Джейкоб Харкендер торжествующе кладет руку ему на плечо, он ощущает, как огонь и лед пожирают его, медленно и безжалостно, и это означает нечто более глубокое, чем страх.
Когда время снова набирает скорость, и объекты, движущиеся в мире, растворяются в едва различимом мелькании, Мандорла и Глиняный монстр держат путь вниз по Кокспур-стрит до Уайт-холла. Пока они проходят вдоль длинной стороны Уайт-холла, смена дня и ночи становится более резкой, пока не превращается в череду вспышек, но, когда они поворачивают влево, к Вестминстер-Бридж, вспышки стабилизируются.
Мандорла останавливается на мосту и смотрит вниз на Темзу. Течение стало таким быстрым, что кажется, наоборот, твердым и неподвижным, хотя смена приливов и отливов происходит в определенном ритме, который еще можно воспринимать взглядом. Река напоминает спящую змею, чьи чешуйки поблескивают в такт вдохам и выдохам. Мандорла очарована этой чудесной картиной, но ее товарищ проявляет беспокойство, когда время снова начинает замедляться. Глиняный Монстр понуждает ее идти быстрее, и она повинуется, хотя не имеет ни малейшего представления, что в этом за необходимость.
Она оглядывает северную сторону реки, где медленно плавится линия горизонта. Основные отметки остаются на месте, но прочие здания то уменьшаются, то увеличиваются, словно и сам Лондон превратился в змею, то и дело сбрасывающую кожу, чтобы облачиться в новую, более яркую.
С Вестминстер-Бридж-роуд они переходят на Кенсингтон-роуд и сворачивают на задворки Воксхолла. Это район, где охотилась Мандорла, но ее человеческая память не сохранила воспоминаний о мрачных террасах из красного кирпича, теснящихся друг подле друга, и она сомневается, что ее волчьи глаза могли бы различить более новые строений, серые каменные лики которых высятся на шесть-семь этажей. Она полагает, что их могли построить, дабы собрать вместе большее количество народу, но, когда время замедляется достаточно, чтобы рассмотреть прохожих, она понимает: улицы не так уж и заполнены людьми. Многие из новостроек выглядят совершенно заброшенными, с разбитыми или заколоченными окнами, их рамы покрыты копотью. Более старые дома заселены интенсивнее, чем современные, но террасы тоже повреждены следами от взрывов снарядов. Она не удивлена, что этот квартал так пострадал от войны, но не понимает, почему все оставлено, как есть, ибо незаметно ни малейших следов ремонтных работ.
Когда поток времени вновь становится нормальным, на улице темно, но электрические фонари светят достаточно ярко. Глиняный Монстр указывает Мандорле на двери в домах с террасами: на многих желтой краской нарисованы кресты. Мандорла же обращает внимание спутника на жуткие автомобили. Конного транспорта больше нет вообще, встречаются лишь транспортные средства с мотором: грузовики, легковые автомобили и омнибусы.
Глиняный Монстр приседает на корточки, поднимая с земли обрывок газеты, лежащий у витрины магазины. Он грязный, неоднократно намокший от дождя, но все равно понятно, что ему всего несколько дней. Дата еще различима.
— Октябрь 1947 года, — говорит он Мандорле.
— Такие улицы всегда разрушаются, — отзывается она. — Я помню их, когда рыскала темными ночами, будучи волчицей, и тогда здесь стоял этот запах безнадежной бедности. А сейчас добавилось еще кое-что: иной страх, иная безнадежность.
Пока они стоят на углу, неуверенные, какой путь выбрать, в дальнем конце короткой улочки показывается фургон с высокими бортами. Водруженная наверху кабины сирена протяжно завывает. Машина некогда была белой, с красным крестом на одной из сторон. Издав громкий сигнал, она проезжает еще немного и останавливается. Двое вылезают из машины: один — из кабины, другой — из кузова. Они одеты с ног до головы в нечто из незнакомого материала, на руках перчатки, на лицах — маски. Красные двери фургона распахнуты, но Мандорла и Глиняный Монстр не могут видеть, что внутри. Когда Глиняный Монстр делает несколько шагов вдоль по улице, Мандорла догадывается, что это за автомобиль. Она долгое время жила в Лондоне, поэтому некоторые вещи ей понятны. Она идет вслед за Глиняным Монстром, но не слишком охотно.
Они движутся по середине дороги, и тут из домов начинают высыпать люди, они выносят поклажу, завернутую в блестящий черный материал. Их не очень много — может быть, дюжина, с улицы из шести домов, большая часть которых заселена, но Мандорла мгновенно распознает признаки трагедии.
Глиняный монстр не жил в Лондоне в последние годы шестнадцатого столетия, но тоже долгое время провел в мире среди людей. Он поворачивается к Мандорле в пол-оборота и произносит единственное слово: — Чума.
Потом кивает, когда до него доносится звук из одного дома, дверь которого распахнута настежь. Он с любопытством идет туда. На сей раз Мандорла не решается следовать за ним. Вместо этого она изучает лица мужчин и женщин, выносящих мертвецов.
Многие из тщательно упакованных трупов достаточно малы, чтобы их можно было унести одному; лишь несколько лежат на носилках. Значит, догадывается Мандорла, больше всего детей и стариков. Взрослые, несущие их, преимущественно женщины. Все они отмечены знаками скорби — щеки и глаза ввалились, но сами они выглядят странно здоровыми: ни признаков истощения, ни язв на теле. Так же выглядят и остальные женщины, вышедшие в сопровождении несчастных детей из других домов, и вместе они составляют небольшую толпу.
Толпа окружает посетителей в масках, и в их поведении чувствуется сдерживаемое возбуждение. Они жалуются, выпаливают вопросы. Им отвечают, в основном, жестами, но, прежде чем закрыть двери фургона, наполненного злополучным грузом, мужчины выносят кипу листовок и начинают раздавать в толпу. Большинство женщин безропотно принимают листовки, другие же отказываются, хотя и беззлобно.
В какой-то момент, когда задние ряды начинают напирать, кажется, что машина не выдержит и сломается, но этот момент проходит, толпа снова рассасывается. Когда фургон уезжает, ни лицах проявляются злобные и презрительные выражения — в основном, ими отмечены лица нескольких мужчин в толпе. Раздаются крики, мелькают сжатые кулаки, но ясно, что люди сознают свое бессилие. Они злобятся на жестокую судьбу, а не на людей, чья работа — собирать трупы.
