Пирушка с привидениями - Колпакчи Мария Адольфовна (лучшие книги .TXT) 📗
— Никто не предложил и полпенса, — ответил мой дядя. — А на следующее лето, — продолжал он, — к нам приехал духовой оркестр, собиравшийся — так они сообщили нам в день приезда — пробыть у нас до осени. На другой день музыканты в полном составе — все здоровые, веселые ребята — были приглашены на обед к этому закоренелому грешнику. И после этого, пролежав целые сутки в постели, вся компания оставила наш город в самом жалком состоянии. Врач нашего прихода, оказывавший им помощь, заявил, что весьма сомнительно, сможет ли кто-нибудь из них впредь сыграть хоть одну арию.
— А вам не известно, чем он их угощал? — спросил мистер Кумбес.
— К несчастью, нет, — ответил мой дядя, — но главным блюдом, говорят, был свиной паштет, купленный в станционном буфете.
— Я уже забыл об остальных преступлениях этого чудовища, — продолжал мой дядя. — Раньше я все их помнил, но память у меня теперь не та, что раньше. Впрочем, вероятно, я не погрешу против истины, если выскажу предположение, что он несколько причастен к последующим похоронам одного джентльмена, который музицировал, перебирая струны арфы пальцами ног, и что он также несет некоторую ответственность за одинокую могилу молодого безвестного чужестранца родом из Италии, как-то посетившего наши места и игравшего на шарманке.
— И вот теперь каждый сочельник, — заключил мой дядя, как бы рассекая своим густым, мрачным голосом напряженное мучительное молчание, прокравшееся, точно тень, в комнату и овладевшее всеми нами, — дух этого ужасного грешника появляется в голубой спальне нашего дома. Там, от полуночи и до первых петухов, раздаются дикие вопли и стоны, насмешливый хохот, а временами призрачные звуки ударов. Там он ведет свою ожесточенную призрачную битву с привидениями корнетиста и певца, иногда поддерживаемыми тенями оркестрантов, в то время как дух задушенного арфиста исполняет безумные замогильные мелодии призрачными ногами на призраке сломанной арфы.
Дядя прибавил, что в сочельник голубая спальня не может быть использована по назначению, — спать там никак нельзя.
— Т-с-с! — прошептал дядя, поднимая, в знак предостережения, руку к потолку.
Мы, затаив дыхание, прислушались.
— Тсс! Слышите! Они сейчас как раз там, в голубой спальне!
Тогда я встал и сказал, что желаю провести ночь один в голубой спальне.
Но прежде чем я расскажу свою собственную историю, то есть историю того, что произошло в голубой спальне, — мне хотелось бы предложить вам небольшое предисловие, или
Мои личные комментарии
Собираясь приступить к рассказу о моих собственных приключениях с привидениями, я нахожусь в большой нерешительности. Видите ли, это совсем не такого рода история, как те, что я вам рассказывал до сих пор, — вернее, как вам рассказывали Тедди Биффлс, мистер Кумбес и мой дядя. Это истинная история. Это вовсе не то, что обычно рассказывает джентльмен, сидя в сочельник у камина и попивая пунш с большим количеством виски; это отчет о подлинных событиях.
Да, это вовсе не рассказ в общепринятом значении слова, это именно отчет. И потому, я чувствую, он почти неуместен в такой книге. Он был бы гораздо более кстати в биографическом исследовании или, скажем, в учебнике английской истории.
Есть еще одно обстоятельство, которое затрудняет мое повествование, — оно заключается в том, что речь пойдет обо мне самом. Рассказывая вам эту историю, мне придется все время говорить о себе, что среди нас, современных писателей, совершенно не принято. Если у нас, литераторов нового направления, есть какое-нибудь похвальное стремление, более постоянное, чем все остальные, так это стремление никогда не казаться самовлюбленным.
Я сам, — так меня уверяют, — довожу до крайности эту застенчивость, эту боязливую сдержанность во всем, что касается моей особы, — и читающая публика весьма этим недовольна. Люди приходят ко мне и говорят:
«Ну, послушайте, почему вы не расскажете о себе хоть немножко? Это нас интересует. Напишите что-нибудь о себе».
Но я всегда отвечал: «Нет!»
И не потому, что я считаю эту тему неинтересной. Наоборот, я даже представить себе не могу темы, более захватывающей для всего человечества или, по крайней мере, для его культурной части.
Я не пишу о себе принципиально, — потому что это противоречит истинному искусству и подает дурной пример подрастающему поколению. Другие писатели (их немало), я знаю, делают это, но я ни за что заниматься этим не буду, разве что в исключительных случаях.
При обычных обстоятельствах, следовательно, я бы умолчал об этом происшествии. Я бы сказал самому себе: «Нет! Это талантливый и поучительный рассказ, это необычайный, увлекательный и роковой рассказ, и читатели с удовольствием выслушали бы его, да и мне самому страстно хотелось бы поскорей его рассказать, но он целиком посвящен мне, моей личности, тому, что я говорил, видел и сделал, — и я не могу это описывать. Мой сдержанный характер, моя скромная натура не позволяют говорить о себе так много».
Однако, ввиду необычайности некоторых обстоятельств, я вынужден, несмотря на всю свою скромность, воспользоваться возможностью рассказать именно о том, что произошло со мной лично.
Как я уже говорил, в нашей семье из-за этой пирушки произошла размолвка, и я за свое участие в событиях, о которых собираюсь рассказать, стал жертвой жестокой несправедливости.
Чтобы возродить мою прежнюю репутацию, рассеять тучи клеветы и измышлений, которыми она была запятнана, — лучше всего, я убежден, дать читателю простое, полное достоинства повествование о неприкрашенных событиях, происшедших со мной, с тем, чтобы каждый мог самостоятельно судить обо всем.
Чистосердечно признаюсь, что главной моей целью является стремление отмести незаслуженные подозрения. Воодушевленный этим побуждением (а я считаю, что это почтенное и дельное побуждение), я нахожу в себе силы преодолеть мое обычное отвращение к разговорам о самом себе и таким образом перехожу к той части повествования, которая называется
Моя собственная история
Я вам уже говорил, что как только мой дядя закончил свой рассказ, я встал и заявил, что решил провести предстоящую ночь в голубой спальне.
— Ни за что! — вскричал мой дядя, вскакивая с места. — Ты не должен подвергать себя столь смертельной опасности! Кроме того, там не застлана постель.
— Подумаешь, какая важность! — ответил я. — Мне приходилось жить в меблированных комнатах для молодых джентльменов, и я привык спать в постелях, которые не перестилались годами. Не отговаривайте меня. Я молод, вот уже больше месяца, как ничто не отягощает мою совесть, и духи не причинят мне вреда. Я, может быть, смогу даже оказать на них хорошее влияние, уговорю их успокоиться и разойтись по домам. И помимо всего, мне хочется поглядеть на это представление.
Высказавшись, я снова сел. (Как случилось, что мистер Кумбес очутился в моем кресле, вместо того чтобы быть в другом углу комнаты, где он сидел весь вечер? Почему он, мистер Кумбес, не извинился, когда я сел прямо на него? Почему молодой Биффлс стал изображать моего дядю Джона и требовать, чтобы я целых три минуты тряс его за руку и уверял, что всегда любил его, как родного отца? — эти события до сих пор остаются для меня загадкой.)
Вся компания пробовала отговорить меня от того, что они называли бессмысленной затеей, но я оставался непоколебим и требовал осуществления своих законных прав. Я был «рождественским гостем», а гость в сочельник спит в комнате с привидениями. Это входит в его роль.
Они сказали, что если у меня такие веские основания, то у них возражений больше нет; они зажгли для меня свечу и в полном составе пошли провожать меня наверх.
Не знаю, был ли я возбужден сознанием, что совершаю благородный поступок, или в меня вселилась сама неустрашимость, но в эту ночь я взлетел по лестнице с необычайной легкостью. Ценой колоссального напряжения воли я задержал себя на площадке верхнего этажа, мне хотелось идти все выше, хоть на крышу. Но с помощью перил я все же укротил свои честолюбивые намерения, пожелал моим спутникам доброй ночи, вошел в спальню и запер за собой дверь.
