По ту сторону сна - Лавкрафт Говард Филлипс (библиотека электронных книг txt) 📗
Оказалось, что мой дядя по материнской линии много лет назад тоже интересовался своей родословной. И еще: семейство моего деда всегда вызывало у местного населения нездоровое любопытство. По словам мистера Пибоди, особенно много толков вызвала женитьба отца Илайзы, Бенджамена Орна, состоявшаяся вскоре после Гражданской войны. Дело в том, что происхождение невесты казалось загадочным. Она была круглой сиротой из рода Маршей, живших в Нью-Хэмпшире, получила образование во Франции и мало что ведала о своих предках. Опекун поместил родительские деньги в Бостонский банк, проценты от них шли на ее содержание, а также на оплату гувернантки-француженки. В Археме не знали имени опекуна, а со временем он и совсем пропал из виду. Тогда его обязанности в судебном порядке возложили на гувернантку. Француженка оказалась на редкость скрытной особой, хотя, по мнению горожан, могла бы многое порассказать.
Самое удивительное заключалось в том, что о пресловутых родителях девушки, Иноке и Лидии Марш, никто слыхом не слыхивал в Нью-Хэмпшире. Предполагали, что она была побочной дочерью одного из Маршей — характерные для этого семейства глаза выдавали происхождение. Много пересудов вызвала и ее ранняя смерть в родах, когда она дала жизнь своему единственному ребенку — моей бабушке. Нельзя сказать, чтобы все эти открытия порадовали меня: слишком мрачные ассоциации возникали при упоминании имени Маршей, а сознание того, что я состою с ними в родстве, угнетало вдвойне. Неприятно поразило и замечание Пибоди, что у меня типично «маршевские» глаза. И все же я был благодарен ему за предоставленные сведения, которые, вне всякого сомнения, могли пригодиться. Сняв копии со всех документов, где упоминалось имя Орнов, я уехал домой в Толедо.
Проведя месяц в Моми, где приходил в себя после пережитых потрясений, я вновь возобновил занятия на последнем курсе Оберлинского университета. Вплоть до следующего июня я увлеченно занимался наукой, почти забыв об ужасах минувшего лета. О них мне изредка напоминали лишь визиты государственных чиновников в связи с расследованием, начало которому положили мои рассказы. Спустя год после инсмутских событий, в середине июля, я гостил в Кливленде у родных покойной матушки, занимаясь уточнением раздобытых мной документов и сверкой их с тем, что находилось в семейном архиве. Мне хотелось свести все данные воедино, чтобы получить наконец-то ясную картину истории моего рода.
Нельзя сказать, что я получал удовольствие от своих занятий. Прежде всего потому, что атмосфера дома Уильямсонов всегда тяготила меня. В ней было нечто гнетущее, и, помнится, матушка с неодобрением относилась к моим поездкам сюда. А вот визиты ее отца к нам в Толедо доставляли ей удовольствие. Моя бабушка, та, что была родом из Архема, всегда казалась мне какой-то чудной. Я побаивался ее, и потому не очень горевал, когда она исчезла из моей жизни. Тогда мне, восьмилетнему, сказали, что бабушка не смогла пережить самоубийства дяди Дугласа, своего старшего сына, и, потеряв голову от горя, ушла из дому и сгинула. Дуглас застрелился сразу же после поездки в Новую Англию, когда посетил Историческое общество в Археме.
Дядю я тоже не любил — слишком уж он напоминал лицом бабушку. Встречая на себе взгляд их выпуклых глаз, я всегда поеживался от неясного беспокойства. Моя мать и дядя Уолтер были совсем другими — они пошли в отца. А вот кузен Лоренс, сын Уолтера, казался даже в детстве миниатюрной копией бабушки. Теперь он, бедняга, по состоянию здоровья томится в Кентонском санатории. Я не видел его уже четыре года, но, по словам дяди, физическое и психическое состояние больного оставляет желать лучшего. Это семейное несчастье повлекло за собой два года назад преждевременную смерть его матери.
Теперь в Кливленде жили только дед да овдовевший Уолтер, но в доме все напоминало о прошлом. Я по-прежнему с трудом переносил его атмосферу и торопился поскорее завершить свои дела. Дед поведал мне все предания, связанные с родом Уильямсонов, а также предоставил в мое распоряжение уйму всяких документов. Дядя Уолтер же ознакомил меня с архивом рода Орнов, включавшим разные записи, письма, вырезки из газет и журналов, фамильные вещи, фотографии и миниатюры.
По мере того как я изучал письма и рисунки из архива Орнов, меня охватывал все больший ужас. Как уже говорилось, мне всегда были чем-то неприятны бабушка и дядя Дуглас. И вот теперь, годы спустя, всматриваясь в их портреты, я чувствовал еще большую неприязнь и отчуждение. Почему? Сначала причина была неясна, но постепенно, против моей воли, в мое подсознание стало вкрадываться смутное подозрение о некоем ужасном сходстве. Выражение их лиц говорило мне теперь много больше, чем прежде. Я боялся задумываться об этом, предчувствуя, что разгадка может быть для меня катастрофой.
Но худшее еще предстояло. Дядя показал мне фамильные драгоценности Орнов, хранившиеся в банковском сейфе. Некоторые из них поражали изяществом и филигранной работой. А вот шкатулку, где хранились украшения моей загадочной прабабушки, дядя долго не хотел открывать. По его словам, оригинальность изделий по гротескной фантастичности замысла нарушала границы дозволенного и была даже отталкивающей. Бабушка никогда не носила драгоценностей на людях, но часто в одиночестве любовалась ими. По преданию, они приносили своим владелицам несчастье, хотя француженка-гувернантка моей прабабушки считала, что их неблагоприятное воздействие ощущается только в Новой Англии, а в Европе они безопасны.
Предупредив, чтобы я не пугался необычных и даже жутких узоров на украшениях, дядя осторожно и как бы нехотя вынул шкатулку. Художники и археологи, видевшие эти сокровища, единодушно признали непревзойденное мастерство и экзотичность ювелирной работы, хотя никто из них так и не сумел определить ни школу исполнения, ни сам металл. Среди таинственных поделок были два браслета, тиара и необычное нагрудное украшение. Выгравированные на нем фигурки побивали по своей инфернальной причудливости самую необузданную фантазию.
Еще во время дядиного рассказа, как я ни пытался сдерживать свои чувства, лицо мое выдавало нарастающий страх. Взглянув на меня, дядя сокрушенно покачал головой и отложил шкатулку. Я жестом успокоил его, все, мол, в порядке, и тогда он с явным неудовольствием открыл шкатулку. Извлекая на свет первый предмет, он, несомненно, ждал с моей стороны эмоций, однако не столь сильных, какие последовали. Да и сам я, казалось, был уже готов ко всему, понимая, какие драгоценности мне предстоит увидеть, но когда тиара открылась предо мной во всей своей зловещей таинственности, я потерял сознание, пережив такой же обморок, какой настиг меня год назад в зарослях на железнодорожной колее.
С того дня жизнь моя была отравлена неотвязными мыслями и подозрениями. Как узнать, где кончается ужасная истина и начинается сумасшествие? Итак, моя бабушка происходила из семейства неких Маршей и жила в Археме. Но Зедок Аллен говорил, что рожденную от рыболягушки дочь Абеда Марша выдали обманом за жителя Архема. Помнится, старый пьяница что-то бормотал о моих глазах, напомнивших ему глаза Абеда Марша. И услужливый член Исторического общества тоже отметил, что у меня типично «маршевские» глаза. Значит, капитан Марш — мой прапрадедушка? А кто же тогда моя прапрабабка? Попробуй разберись. Украшения из белого металла могли быть, конечно, куплены отцом прабабушки у какого-нибудь инсмутского матроса. Что же касается необычно выпуклых глаз и бабушки и дяди-самоубийцы, то, скорей всего, это мои фантазии. После пережитого в Инсмуте шока воображение у меня разыгралось не на шутку. И все же почему дядя покончил с собой после поездки в Новую Англию, где наводил справки о предках?
Более двух лет я с переменным успехом боролся с одолевавшими меня сомнениями. По рекомендации отца я получил место в страховой компании и ушел с головой в работу. Но зимой 1930/31 года меня замучили сны. Вначале они посещали меня редко, заставая врасплох, потом чаще, становясь все ярче и красноречивее. Мне снились бескрайние водные просторы, гигантские подводные стены, увитые водорослями. Я плутал в этом каменном лабиринте, проплывая под высокими портиками в сопровождении диковинных рыб. Рядом скользили еще какие-то неведомые существа. Наутро при одном лишь воспоминании о них меня охватывал леденящий душу страх. Но в снах они нисколько не пугали меня — ведь я сам был одним из них. Носил те же причудливые одеяния, плавал, как они, и также совершал богохульственные моления в дьявольских храмах.
