История Лизи - Кинг Стивен (читать книги полностью .TXT) 📗

– Отец. Он говорит: «Скутер, если ты хочешь остаться нормальным, тебе лучше выпустить эту дурную кровь. Сделай это прямо сейчас, нечего ждать». И я выпустил. Немного… немного… – Он показывает жестами, где появились порезы, на щеке, на руке. – Потом, в ту ночь, когда ты рассердилась… – он пожимает плечами, – я выпустил её всю. Сразу, чтобы покончить с этим. И у нас всё хорошо. У нас всё отлично. Скажу тебе одно. Я лучше истеку кровью, как свинья на бойне, прежде чем причиню тебе вред. Прежде чем когда-нибудь причиню тебе вред. – На его лице появляется выражение презрения, которого раньше она не видела. – Я никогда не буду таким, как он. Мой отец. – И потом, буквально выплёвывая: – Грёбаный мистер Спарки.

Она ничего не говорит. Не решается. Да и не уверена, что сможет. Впервые за несколько месяцев задаётся вопросом, каким образом после таких глубоких порезов шрамов на руке практически не осталось? Конечно же, такое просто невозможно. Она думает: «Его рука не была порезана – его рука была искромсана».

Скотт тем временем раскурил очередную сигарету «Герберт Тейритон», и руки его только чуть дрожали.

– Я расскажу тебе историю, – говорит он. – Всего одну – и пусть она заменит собой все истории из детства некоего человека. Ведь истории – моя работа. – Он смотрит на поднимающийся к белому куполу сигаретный дым. – Я вылавливаю их из пруда. О пруде я тебе говорил, не так ли?

– Да, Скотт. К которому мы все приходим, чтобы утолить жажду.

– Да. И забрасываем наши сети. Иногда действительно храбрые рыбаки – Остины, Достоевские, Фолкнеры – даже садятся в лодки и плывут туда, где плавает настоящий крупняк, но пруд – дело тонкое. Он больше, чем кажется с берега, и глубже, чем может представить себе человек, и он может меняться, особенно с наступлением темноты.

На это она ничего не отвечает. Его рука скользит вокруг её шеи. В какой-то момент проникает под расстёгнутую куртку, чтобы коснуться груди. Не из похоти, она в этом уверена; для поддержки.

– Хорошо, – говорит он. – Время историй. Закрой глаза, маленькая Лизи.

Она закрывает. На мгновение под конфетным деревом становится темно и тихо, но она не боится. С ней его запах, она ощущает его тело, чувствует руку, пальцы которой сейчас отдыхают на её ключице. Он может легко задушить её этой рукой, но он мог бы и не говорить, что никогда не причинит ей вреда, во всяком случае, физически; вот это Лизи знает и так. Он причинит ей боль, да, но в основном словами, то есть ртом. Его болтливым ртом.

– Хорошо, – повторяет мужчина, за которого менее чем через месяц она выйдет замуж. – Эта история будет состоять из четырёх частей. Часть первая называется «Скутер и скамья».

Однажды жил мальчик, худенький, маленький, испуганный мальчик, которого звали Скотт, только когда в его отце начинала бурлить дурная кровь и пореза не хватало для того, чтобы её выпустить, отец называл мальчика Скутер. И в один день (плохой день, безумный день) мальчик стоял высоко-высоко, смотрел на полированную деревянную равнину далеко внизу и наблюдал, как кровь его брата медленно бежит вдоль стыка между двумя досками.

8

– Прыгай, – говорит ему отец. И не в первый раз. – Прыгай, маленький засранец, святомамкин трусохвост, прыгай немедленно!

– Папа, я боюсь! Очень высоко!

– He высоко, и мне плевать, боишься ты или нет, ты сейчас прыгнешь, а не то я заставлю тебя пожалеть, а твоему дружку достанется ещё сильнее, а теперь, десантники, – за борт!

Отец на мгновение замолкает, оглядывается, глаза яростно вращаются, как всегда бывает, когда в нём бурлит дурная кровь, просто мечутся из стороны в сторону, а потом он вновь смотрит на трёхлетнего мальчугана, который, дрожа, стоит на скамье в коридоре первого этажа большого, старого, ветхого, продуваемого всеми ветрами фермерского дома. Стоит, прижавшись к розовой стене фермерского дома, расположенного в сельской глубинке, где люди занимаются своими делами.

– Ты можешь сказать «Джеронимо», если хочешь, Скуп, Говорят, иногда это помогает. Если ты выкрикнешь его действительно-громко, то сможешь выпрыгнуть даже из самолёта.

Именно так Скотт и поступает, он готов принять любую помощь, выкрикивает: «ДЖЕРОМИНО!» – но толку от этого никакого, потому что он всё равно не может пыгрыгнуть на полированный деревянный пол далеко внизу.

– А-а-ах, ты, па-а-аршивый трусохвост!

Отец выталкивает вперёд Пола. Полу шесть лет, скоро будет семь, он высокий, волосы у него светло-русые, длинные и сзади, и спереди, ему нужно подстричься, ему нужно поехать к мистеру Баумеру в парикмахерскую в Мартенсберге. У мистера Баумера на стене голова лося, а на окне выцветшая переводная картинка с американским флагом и надписью «Я СЛУЖИЛ», но пройдёт немало времени, прежде чем они попадут в Мартенсберг, и Скотт это знает. Они не поедут в город, когда в отце бурлит дурная кровь, и отец какое-то время даже не пойдёт на работу, потому что «Ю.С. Гиппам» отпустила его в отпуск.

У Пола синие глаза, и Скотт любит его больше всех, больше себя. В это утро руки Пола покрыты кровью, все в перекрёстных порезах, и теперь отец снова идёт за своим перочинным ножом, отвратительным перочинным ножом, который уже выпил так много их крови, и поднимает его, чтобы лезвие попало под лучи утреннего солнца. Отец спустился вниз, крича им: «Бул! Бул! Идите сюда, вы двое!» Если бул Пола, он режет Скотта, если бул Скотта – режет Пола. Даже с бурлящей дурной кровью отец понимает, что такое любовь.

– Ты должен прыгнуть, трусишка, а не то я снова начну его резать!

– Не надо, папа! – кричит Скотт. – Пожалуйста, не режь его больше, я прыгну!

– Тогда прыгай! – Верхняя губа отца задирается, обнажая зубы. Глаза вращаются, вращаются, вращаются и вращаются, словно он выискивает людей по углам – а может, и выискивает, наверняка выискивает, потому что иногда они слышат, как он говорит с людьми, которых здесь нет. Скотт и его брат зовут их или людьми дурной крови, или людьми кровь-була.

– Ты прыгнешь, Скутер! Ты прыгнешь, старина Скутер! Джеронимо, а потом за борт! В этой семье нет трусливых жидов! Прыгай!

– ДЖЕРОМИНО! – кричит он, и хотя его стопы дрожат, а голени дёргаются, он не может заставить себя прыгнуть. Трусливые ноги, трусливые жидовские ноги. Отец не даёт ему ещё одного шанса. Отец глубоко вонзает нож в руку Пола, и кровь течёт рекой. Часть попадает на шорты Пола, часть – на кроссовки. У Пола перекашивается лицо, но он не вскрикивает. Глаза молят Скотта остановить этот ужас, но рот остаётся закрытым. Рот ни о чём не просит.

В «Ю.С. Гипсам» (мальчики называют эту компанию «Ю.С. Гиппам», потому что так называет её их отец) сотрудники зовут Эндрю Лэндона Спарки [82] или мистер Спаркс. И теперь его лицо нависает над плечом Пола, светлые волосы стоят дыбом, словно электричество, с которым он работает, вошло в него, его кривые зубы видны в хэллоуиновской улыбке, а глаза пустые, потому что отца нет, он ушёл, в его теле ничего не осталось, кроме дурной крови, он больше не человек и не отец, а только кровь-бул с глазами.

– Не сдвинешься с места – и я отрежу ему ухо, – говорит тварь со стоящими дыбом волосами отца, тварь, в которую превратился отец. – Ещё одна неудачная попытка – ия перережу его грёбаную глотку. Мне наплевать. Решать тебе Скутер Скутер старина Скут. Ты говоришь что любишь его но ты любишь его недостаточно сильно для того чтобы я перестал его резать не так ли? Всего-то тебе нужно прыгнуть с этой святомамкиной трёхфутовой скамьи! Что ты об этом думаешь Пол? Что ты сейчас можешь сказать своему маленькому трусливому братцу?

Но Пол ничего не говорит, только смотрит на брата, тёмно-синие глаза не отрываются от карих глаз, и этот ад будет продолжаться ещё две с половиной тысячи дней, семь бесконечных лет. «Делай, что можешь, и будь, что будет», – вот что говорят глаза Пола Скотту, взгляд этот разбивает ему сердце, и когда он наконец-то прыгает со скамьи (какая-то его часть твёрдо убеждена, что это смерть), он делает это не из-за угроз отца, а потому, что глаза брата разрешили ему остаться там, где он стоял, если испуг слишком велик и он не может заставить себя прыгнуть.