Круг - Страндберг Матс (библиотека книг .txt) 📗
Сзади раздаются шаги, они приближаются.
Ребекка и Анна-Карин поворачиваются вместе, одним движением, как будто они – одно тело.
И он стоит там. Анна-Карин чувствует, как недоумевает Ребекка.
– Привет, – говорит она. – Откуда ты знаешь, что я здесь?
Густав не отвечает. Он подходит ближе, но не смотрит ей в глаза. Ребекка едва узнает его. Она не понимает.
– Что с тобой? – спрашивает она.
В следующее мгновение Густав наклоняется и помогает ей встать на ноги. Но не отпускает ее. Вместо этого он начинает тащить ее по крыше.
– Перестань, Густав… Что ты делаешь? Отпусти меня…
Ее голос так слаб. У нее нет сил кричать, а пульсирующая в голове боль делает это еще более невозможным. Лицо Густава не выражает никаких эмоций, когда он тащит ее к краю, как будто он просто хочет закончить дело поскорее. Ребекка пытается сопротивляться, но ноги не слушаются.
– Густав, не надо… Пожалуйста, не надо!
Густав разворачивает ее спиной к школьному двору, который простерся там, далеко внизу. Ветер треплет ей одежду. Страх парализует Ребекку и Анну-Карин.
Анна-Карин пытается зажмуриться, но не может. Потому что Ребекка не может оторвать взгляда от своего бойфренда. Не может поверить в то, что происходит.
– Посмотри на меня, – просит Ребекка.
Густав встречается с ней взглядом. В течение нескольких ужасных мертвенно-тихих секунд Анна-Карин смотрит в эти холодные голубые глаза. Толчок в грудь застает ее врасплох – и она падает. Руки раскинуты в стороны, пальцы загребают воздух в тщетном поиске опоры, затем…
Анна-Карин слышит этот невыносимый звук, когда тело Ребекки касается земли. Но ничего не чувствует. Тело как-то странно распласталось по земле. Она не понимает, как еще может быть жива. Она пытается вдохнуть, но из легких вырываются только влажные пузыристые звуки, и рот наполняется кровью.
Потом возникает странное ощущение чьего-то присутствия.
– Скоро все кончится, – произносит чей-то голос.
И тут накатывает боль, не сравнимая ни с чем даже в полной мучений жизни Анны-Карин. Эта боль, как ослепительно-яркое радиоактивное излучение, выжигает все мысли, все чувства, все воспоминания, все, что есть Ребекка, – все, чем она когда-то была.
И потом – пепел. Пустота. Кусок синего неба где-то высоко вверху. Кусок синего неба, медленно переходящего в темноту. Как будто черная тушь, медленно растекаясь, заполняет собой все, и не остается ничего, кроме голоса:
– Прости меня.
Анна-Карин открывает глаза и смотрит прямо в глаза Иде. Видит, как в них отражается ее собственная паника. И понимает, что они только что пережили одно и то же. Ида выпускает руку Анны-Карин и отшатывается от нее.
Анна-Карин оглядывается и видит сотни устремленных на нее глаз. Одна из выпавших из короны свечей все еще катится по полу. Томми Экберг все еще бежит к ним со своим огнетушителем.
Здесь, в реальном мире, не прошло даже доли секунды.
37
На черном небе блестят звезды. Ели гнутся под тяжестью снега.
«Идиллия, как будто сошедшая с рождественской открытки, была бы полной, – думает Мину, – если бы не голубой огонь, отбрасывающий зловещий мерцающий свет на лица девочек, и не то, о чем только что рассказали Анна-Карин и Ида».
Густав убил Ребекку, и, по-видимому, он же убил Элиаса. Густав – то зло, которое они должны остановить.
– Но я не понимаю, – говорит Ванесса. – Как они это увидели?
Анна-Карин, которая, сидя на полу, пыталась выдрать из волос куски стеарина, поднимает глаза на Иду, но смотрит на директрису. Все ждут от нее ответа.
– Мы привыкли говорить о прошлом, настоящем и будущем, – объясняет директор. – Но линейное представление о времени, у которого есть начало и конец, в корне неверно. На самом деле время циклично, это движение по кругу без начала и конца.
Мину косится на остальных. Ванесса слушает директрису, приоткрыв рот.
– Высокочувствительные ведьмы, с ведущим элементом металла могут различать события из других частей временного круга, которые по действующим представлениям о времени были бы классифицированы как «уже произошедшие» или «будущие».
– Мне все равно, – шипит Ида и упрямо смотрит на директрису. – Что мне сделать, чтоб такого больше не случалось? У меня как-то нет желания разыгрывать эпилептические припадки на глазах у всей школы.
– Ты не можешь ничего сделать, – отвечает директор. – Однако ты можешь научиться считывать знаки и чувствовать приближение видений. Попытайся найти спокойное малолюдное место, если чувствуешь сухость во рту, ощущаешь нереальность происходящего, головокружение или…
– Этого больше не случится, – говорит Ида, обращаясь к самой себе. – Я не позволю этому случиться еще раз.
– Твои видения, судя по всему, наделены сильной эмпатией, – продолжает директор.
Линнея фыркает, а Мину вынуждена подавить улыбку. Слова «Ида» и «эмпатия», в ее представлении, могут употребляться вместе, только если к ним прибавить слово «отсутствие».
– Свои видения ты переживаешь через другого человека и чувствуешь то, что чувствует он или она, – говорит директор, взглядом ставя Линнею на место.
– Но как я могла пережить то же самое, если видение было у Иды? – спрашивает Анна-Карин, выковыривая из волос большой белый кусок стеарина. Вместе с ним выдираются несколько волос, и девочка морщится от боли.
– Вы связаны друг с другом, – отвечает директриса.
В эту минуту она кажется Мину похожей на доморощенного психотерапевта.
– Я не верю в то, что это Густав, – вдруг говорит Ида.
Все взгляды обращаются к ней.
– Я тебя не понимаю, – отзывается директор.
– Он не мог убить кого-то. Зачем ему было убивать?
– Существует множество причин… – начинает Адриана.
– Вы не знаете Гу так же хорошо, как его знаю я, – перебивает Ида.
– Вы никогда не были друзьями, хотя ты и дала ему это дурацкое прозвище, – говорит Ванесса.
– Вы серьезно думаете, что Гу мог убить Ребекку? Свою девушку? – восклицает Ида.
– Парни убивают своих девушек всегда и везде, – холодно говорит Линнея.
– Я тоже не уверена в том, что это Густав, – добавляет Анна-Карин. – Это сложно объяснить. Это был он. И все равно как будто не он.
То, что Ида и Анна-Карин единодушно высказывают столь категоричное мнение, заставляет остальных надолго замолчать.
– Я считаю, нам следует обезвредить его прямо сейчас, – говорит Линнея.
– Что значит – обезвредить? – спрашивает Мину.
Разумеется, она понимает, что это значит. И все равно не может поверить, что Линнея говорит всерьез.
– Как ты думаешь, что я имею в виду? А что нам еще делать? Двоих из нас уже нет в живых.
– Ты имеешь в виду, мы должны убить Гу? – выдыхает Ида. – Ты совсем чокнулась?!
Мину смотрит на директора, но та, скрестив руки на груди, наблюдает за ними. Как будто хочет узнать, как они разберутся с этой ситуацией. Пройдут или не пройдут тест.
– Мы не можем убить Густава, – говорит Мину. – Я вообще не понимаю, как тебе такое могло прийти в голову.
Линнея смотрит на Мину тяжелым взглядом.
– Вряд ли Ребекка была твоим близким другом.
Линнею не узнать. Ее взгляд полон ненависти. Мину понимает ее. Она тоже думала о мести, мечтала об этом. Но сейчас, видя те же чувства на лице Линнеи, она понимает, что этот путь был бы ошибкой. Опасной ошибкой.
– Иначе ты бы так легко не простила виновного, – продолжает Линнея.
В душе Мину закипает злость, она рвется наружу, как бешеная собака, посаженная на привязь, но Мину удается сдержаться.
– Мы не можем просто пойти и убить его, – говорит она.
– Он лишил жизни Элиаса.
– Я не думаю, что Элиас хотел бы, чтобы мы пошли убивать за него всех подряд.
На мгновение Мину кажется, что Линнея сейчас накинется на нее. Но Линнея берет себя в руки и с показным спокойствием говорит:
– Во-первых, ты ни фига не знаешь об Элиасе. Во-вторых, Густав – не «все». Он вообще не человек, он этот, как его, демон!
