Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод) - Кинг Стивен (читать книги онлайн без txt) 📗
— А что, — спросил Луис, — все, что Тимми кричал, — правда?
— Истинная! — выдохнул Джад. — Чистейшая правда. Я ведь и впрямь в Бангоре в бордель к девкам наведывался. Как и почти все мужики, хотя не отрицаю, немало есть и праведников. А мне вот невтерпеж было хоть изредка в чужую плоть вторгнуться. Или заставить бабу за деньги сделать то, что жену никогда не осмелишься попросить. И у мужчин, Луис, бывают свои причуды. По-моему, ничего страшного я не совершил. А последние восемь-девять лет вообще не грешу. Да и Норма, узнай обо всем, не покинула бы меня. Правда, что-то, наверное, навсегда ушло бы из наших отношений. Что-то дорогое и милое сердцу.
Глаза у Джада покраснели, веки набрякли, взгляд затуманился. ОЧЕНЬ НЕПРИГЛЯДНЫ СТАРИКОВСКИЕ СЛЕЗЫ, подумал Луис. Но, когда Джад протянул к нему руку, крепко и по-дружески сжал ее в своей.
— Тимми говорил только плохое. Только плохое. Господи, да у каждого в жизни немало такого. Дня через два-три Лорин Пуринтон навсегда уехала из Ладлоу. Те, кто видел ее уже на станции, говорят: под каждым глазом по фингалу, грудь ватой обложена — тоже, видать, вся в синяках. Алан и словом о ней не обмолвился. Джордж умер в 1950-м, не знаю, оставил ли какое наследство внуку с внучкой. Ганнибала выгнали с должности — как раз из-за того, в чем обвинил его Тимми. Из-за чего именно — не скажу, ни к чему вам это. Положим, за неоправданные расходы из городского бюджета. Хотели даже судить за растраты, но делу так и не дали ход. Сочли, что, лишив места, достаточно наказали, ведь всю жизнь он ходил в «шишках».
Но не так уж плохи эти люди. О хорошем почему-то вспоминают реже. Ганнибал основал фонд для строительства больницы, это еще перед войной. Алан Пуринтон — добрейшей души человек, таких я больше не встречал. А Джордж Андерсон и хотел всего-то ничего: всю жизнь управлять почтой. А эта ТВАРЬ в каждом видела только плохое. Говорил Тимми только о плохом, хотел, чтобы только плохое оставалось в памяти, потому что сам ПЛОХ, потому что видел: мы ему опасны. Тимми Батерман — тот, кто ушел воевать, — был обычным милым мальчишкой, не ахти каким умным, но добрым. А тот, кого мы увидели в тот вечер в лучах красного заката, — чудовище. Может, зомби, может, сама нечистая сила. Может, еще и названия нет, однако микмаки знали о таком, пусть и безымянном.
— О чем же? — спросил недогадливый Луис.
— О том, к чему прикоснулся Вендиго, — спокойно ответил Джад и глубоко вздохнул, задержал дыхание, выдохнул, взглянул на часы.
— Вот и день прошел. Поздно уже, Луис. Что-то на меня недержание речи напало.
— Ничего подобного. Вы очень интересно рассказывали, — возразил Луис. — Так чем же все кончилось?
— Через два дня дом Батерманов сгорел дотла. Ночью. Алан Пуринтон уверен был, что кто-то поджег. Весь дом керосином облили. Запах потом три дня стоял.
— И что, оба сгорели?
— Да, сгорели. Но умерли еще до пожара. У Тимми в груди две пули засели из старого отцовского кольта, он у отца в руке был зажат. Похоже, старик убил сына, облил дом керосином, сел на стул подле радио, чиркнул спичкой и выстрелил себе в рот.
— Господи!
— Тела обуглились, и все же окружной полицейский врач определил, что Тимми вроде как с месяц мертвый.
Оба замолчали. Тикали часы, отмеряя секунды.
Джад поднялся.
— Я не ради красного словца сказал, что в смерти вашего сынишки повинен. По крайней мере, причастен. Да, индейцы знали это место, но не из-за них оно испоганилось. Не вечно же микмаки здесь жили. Пришли откуда-то: может, из Канады, может, из России. У нас-то они поселились с тысячу лет тому, а может, и все две наберется — наверное, не определить, ведь они отметин глубоких не оставили… Так и исчезли. И мы когда-нибудь тоже, хотя после нас следы поглубже останутся, не знаю уж, на беду или во благо. А место это как было, так и будет, и все его тайны при нем останутся, никто их с собой не унесет. Страшное, жуткое место. Нельзя мне было вас впутывать, тащить туда кота хоронить! Теперь-то мне это ясно. В месте том сокрыты темные силы, и держаться надо подальше, коли дорога жизнь близких да и своя тоже. Эх, слаб я, не совладал! Вы спасли Норме жизнь, и мне хотелось как-то вас отблагодарить. А эти темные силы мое доброе намерение во вред обратили. Силы эти по-разному действуют, вроде как луна — от новолуния до полнолуния. Так и здесь свой цикл есть. Раньше-то бушевала темная силушка, потом вроде пришипилась, а теперь никак снова разворачивается. Боюсь, и я ее орудием стал, чтоб вам досадить через сына. Видите, как все обернулось — и он умоляюще взглянул на Луиса.
— Выходит, эта сила знала, что Гейджу суждено умереть, — предположил Луис.
— Нет. Эта сила и умертвила Гейджа, потому что я вас привел на кладбище и открыл его тайну.
— Не верю, — голос у Луиса дрогнул. — Не верю и никогда не поверю. Такого не может быть.
Он крепко сжал старикову руку.
— Завтра мы хороним Гейджа. В Бангоре. Там ему и оставаться. Не пойду я больше ни на Кошачье кладбище, ни дальше — шага не ступлю!
— Обещайте мне, — хрипло проговорил Джад. — Дайте честное слово.
— Честное слово!
Но в глубине души возгоралась искорка сомнения, искорка надежды, и ее не затушить.
40
Нет, нет и нет! Ничего подобного на самом деле не было: ни грозного рыкающего грузовика из Оринко; ни отчаянной погони за сыном, когда казалось, вот-вот ухватится Луис за его курточку; ни прострации Рейчел, когда она чуть не ушла на прощальную церемонию в домашнем халате; ни фотографии Гейджа, с которой и в постели не расставалась Элли; ни слез Стива Мастертона; ни драки с Ирвином Гольдманом; ни страшного рассказа Джада о Тимми Батермане. Все эти эпизоды лишь привиделись Луису, пронеслись перед его мысленным взором за считанные секунды, пока он бежал за смеющимся малышом к дороге. Вот позади крикнула Рейчел: «Гейдж! Поворачивай назад! Остановись!» Луис мчался со всех ног: беда, неотвратимая беда все ближе и ближе. И верно: за поворотом послышался рокот мотора, сразу вспомнилось предостережение Джада в их первый же день в Ладлоу: «Смотрите, ЧТОБ МАЛЫШНЯ НА ДОРОГУ НЕ ВЫБЕГАЛА… СТОЛЬКО ВСЯКОЙ ЖИВНОСТИ ГИБНЕТ…»
А Гейдж уже бежал по отлогому спуску лужайки — прямо к шоссе, быстро молотили проворные ножонки, по всем законам природы ему давно уже положено растянуться на земле, но он все бежал и бежал, а грузовик все ближе и ближе, все громче надсадное урчание мотора, что так часто баюкает по ночам. Сейчас же не придумать звука страшнее!
ГОСПОДИ ИИСУСЕ, НЕ ДОПУСКАЙ ЕГО НА ДОРОГУ, ДАЙ МНЕ ЗАДЕРЖАТЬ ЕГО.
Последний рывок, немыслимый прыжок — Луис распластался в воздухе, как вратарь в отчаянном броске. Он даже заметил собственную тень на траве — в памяти промелькнул змей, их гордый «ястреб», реявший над полем миссис Винтон. И в то мгновение, когда Гейдж уже выбегал на дорогу, Луис скользнул по курточке сына и… удержал его.
Рванул на себя, свалился на землю, лицом о гравий на обочине, расквасив нос и больно ударившись мошонкой — боль огнем ударила в пах. СКОРО МНЕ В ФУТБОЛ ИГРАТЬ, ЯЙЦА СПРЯЧУ ПОД КРОВАТЬ. Но что ему боль! Вопль Гейджа — тот упал попкой на обочину, кувыркнулся, стукнувшись головой оземь — что гимн радости. Но тут же громкий плач заглушился ревом мчащегося грузовика и неистовым гудком. Несмотря на боль в паху — точно пуля засела! — Луис подхватил сына на руки. Почти тут же подбежала Рейчел, вся в слезах, что-то кричит, выговаривает Гейджу:
— На дорогу — ни-ни! Нельзя! Дорога — бяка! Бяка!
А Гейдж так изумился, увидев заплаканную и сердитую маму, что перестал плакать и во все глаза смотрел на Рейчел.
— Луис, у тебя нос разбит, — заметила она и вдруг крепко-крепко обняла мужа — он едва не задохнулся.
— Это еще не самое страшное! Боюсь, я кое-что поважнее себе отшиб, Рейчел. Знаешь, как болит?!
Но жена закатилась таким неистовым, почти истерическим смехом, что Луису невольно подумалось: если бы Гейджа задавило, Рейчел бы сошла с ума.
