Тысяча и один призрак (Сборник повестей и новелл) - Дюма Александр (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Все придорожные предметы исчезают из глаз рыцаря, словно унесенные ураганом; наконец он замечает вдалеке башенки, стены и ворота замка Бехар.
Там должны разрешиться все его сомнения, а потому он гонит коня, сопровождаемого собаками и преследуемого колокольным звоном.
Замок словно сам движется ему навстречу.
Ворота открыты — конь устремляется вперед, и вот всадник во дворе.
Никто не обращает на него внимания, хотя там полно людей.
Он заговаривает с ними — а ему не отвечают; он спрашивает — а его даже не видят; он дотрагивается — а его прикосновений не чувствуют.
И тут на крыльце появляется герольд.
— Слушайте, слушайте, слушайте! — возглашает он. — Тело дона Бернардо де Суньиги сейчас будет перенесено согласно его воле, выраженной в завещании, на кладбище монастыря Непорочного зачатия; пусть все, кто имеет право окропить покойника святой водой, следуют за мною!
И герольд входит в замок.
Рыцарь хочет довести свой путь до конца; он соскальзывает с коня, но уже не чувствует под ногами земли и падает на колени, пытаясь уцепиться рукой за стремена.
В это мгновение два черных пса вцепляются ему в горло и душат его.
Он пробует закричать, но на это у него нет сил. Ему с трудом удается издать только вздох.
Присутствующие видят лишь двух сцепившихся в драке собак, а конь исчезает как тень.
Люди вознамерились бить собак, но те расцепились только после того, как незримо для окружающих завершили свое дело.
Затем бок о бок они бросились вон и исчезли.
На месте их десятиминутной драки нашли бесформенные останки, и среди них — четки Анны де Ньеблы.
В эту минуту на крыльце появился гроб с телом Бернардо де Суньиги — его несли пажи и оруженосцы замка.
На следующий день с большой торжественностью рыцарь был погребен на кладбище монастыря Непорочного зачатия рядом со своей кузиной Анной де Ньеблой. Да смилуется Господь над ними!
Я заканчивал чтение, когда появился мой проводник.
Подойдя к нему, я спросил:
— Что это за рукопись?
— Эта рукопись?
И он взглянул на нее.
— Ей-Богу, я ничего о ней не знаю! — сказал Торреро.
— Однако вы должны знать, ведь она выпала из вашего кармана, когда вы уходили.
— Правда?
— Да.
— В таком случае, она, наверное, находилась в багаже одного ученого, пересекшего Сьерру три недели тому назад.
— И куда он направлялся?
— Думаю, из Малаги в Севилью.
— Вы не знаете его имени?
— Ей-Богу, нет. Вам что-нибудь нужно от него?
— Я бы хотел попросить у него разрешение перевести эту легенду.
— Я вам это разрешаю.
— Как! Вы мне ее дарите?
— Да.
— С какой стати?
Тореро засмеялся.
— По праву единственного наследника, — сказал он.
— Значит, он умер?
— И похоронен.
Затем, видя, что я смотрю на него так, будто совершенно ничего не понял, он добавил:
— Третий крест справа, когда будете возвращаться в Кордову.
Затем, исчезая из виду за кустами, он неожиданно закричал:
— Кабан! На вас бежит кабан! Охота началась!
ЗАВЕЩАНИЕ ГОСПОДИНА ДЕ ШОВЕЛЕНА
I
ДОМ НА УЛИЦЕ ВОЖИРАР
Если идти с улицы Шерш-Миди на улицу Нотр-Дам-де-Шан, то с левой стороны, напротив фонтана, образующего угол улицы Регар и улицы Вожирар, вы увидите небольшой дом, помеченный в муниципальных списках города Парижа номером 84.
А теперь, прежде чем вести речь дальше, я — хоть и не без колебаний — сделаю одно признание. Это дом, где самая чистосердечная дружба встретила меня почти сразу по приезде моем из провинции; это дом, который в течение трех лет принимал меня по-братски; это дом, куда я в то время без раздумий стучался с каждой бедой и с каждым успехом моей жизни, уверенный, что он распахнет дверь навстречу моим слезам или моей радости; и вот сейчас, желая точно указать моим читателям его топографическое положение, я сам вынужден был отыскивать его на плане города Парижа.
Кто мог бы это мне сказать, Боже мой, двадцать лет тому назад?
Но дело в том, что за эти двадцать лет произошло много событий и они, подобно постоянно нарастающему морскому приливу, похитили у людей нашего поколения воспоминания об их юности, и, чтобы вспомнить прошлое, нужна уже не память (у нее есть свои сумерки, где теряются отдаленные события), а нужно сердце.
И вот, когда я отстраняю свою память, чтобы укрыться в своем сердце, я вновь нахожу там, как в священной дарохранительнице, все задушевные воспоминания, ускользнувшие одно за другим из моей жизни, как вода по капле просачивается сквозь трещины вазы; в сердце нет сумерек, которые становятся все темнее, в нем рассвет, который становится все ярче; память ведет к темноте, то есть к небытию; сердце ведет к свету, то есть к Богу.
Итак, он все там же, этот маленький дом, спрятанный за наполовину скрывающей его серою стеной; мне сказали, что он продается и — увы! — вот-вот выскользнет из рук, гостеприимно открывших мне его двери.
Позвольте мне рассказать вам, как я впервые вошел в него; знаю, что это уведет нас в сторону от истории, которую я вам рассказываю; но все равно, последуйте за мной, по дороге мы будем беседовать, и я постараюсь, чтобы дорога эта показалась вам не столь длинной, какова она в действительности.
По-моему, было это примерно в конце 1826 года. Видите, я жаловался вам на прошедшие двадцать лет, а их оказалось двадцать два. Мне же тогда только что исполнилось двадцать три.
В связи с бедным Джеймсом Руссо я говорил вам о своих литературных мечтаниях. В 1826 году они стали более честолюбивыми. Это была уже не «Охота и любовь», которую я создал в сотрудничестве с Адольфом де Лёвеном; это была уже не «Свадьба и погребение», которую я сочинил с Вюльпианом и Лассанем; это была «Христина», которую я страстно желал написать один. Прекрасная мечта! Сияющая мечта, в моих юношеских надеждах она должна была открыть передо мною этот сад Гесперид — сад с золотыми плодами, охраняемыми драконом по имени Критика.
А пока что мне, бедному Геркулесу, Необходимость взвалила на плечи мир. У этой злой богини по имени Необходимость, собирающейся раздавить меня, не было даже, как в случае с Атласом, предлога, будто она хочет часок отдохнуть.
Нет, Необходимость давила меня — меня и стольких других, — как я давлю муравейник. Почему? Кто знает? Потому что я оказался у нее под ногой и равнодушная богиня с повязкой на глазах и с железной хваткой меня не видела.
Миром, который она взвалила мне на плечи, была моя канцелярия.
Я получал сто двадцать пять франков в месяц, и вот что я обязан был делать за эти ежемесячные сто двадцать пять франков.
Я приходил в канцелярию к десяти часам и покидал ее в пять, но летом возвращался туда в семь часов вечера и уходил в десять.
Ради чего была эта дополнительная работа летом, в такие часы, то есть в пору, когда так хорошо было бы дышать чистым загородным воздухом или опьяняющей атмосферой театров?
Сейчас я вам скажу. Нужно было готовить портфель герцога Орлеанского.
Этот адъютант Дюмурье при Жемапе и Вальми, этот изгнанник 1792 года, этот преподаватель коллежа в Рейхенау, этот путешественник на мыс Горн, этот принц, друживший с такими людьми, как Фуа, Манюэль, Лаффит и Лафайет, этот король 1830 года, этот изгнанник 1848 года в ту пору звался еще герцогом Орлеанским.
То была счастливая пора его жизни; подобно тому как у меня была моя мечта, у него была своя. Моей мечтой был успех; его мечтой был трон.
Господи, яви милосердие к королю! Господи, ниспошли мир старику! Господи, дай мужу и отцу все родительское и супружеское счастье, какое смогло остаться для него в неисчерпаемых сокровищах твоей доброты!
Увы! В Дрё я видел, как горько плакал этот коронованный отец на могиле сына, который должен был носить корону.
Не правда ли, государь, ваша утраченная корона не стоила вам стольких слез, как ваше мертвое дитя?
