Спящий в песках - Холланд Том (первая книга .TXT) 📗
Впрочем, фараон и не обращался к нему за помощью или советом: как и в прошлый раз, он удалился в храм Амона и оставался в его тайном святилище, даже когда у царицы, его сестры и супруги, начались схватки. Лишь перед самым появлением ребенка на свет царь покинул свое прибежище. От Иосифа не укрылось, что телесное здоровье Тутмоса восстановилось полностью, однако душевное, напротив, едва ли не ухудшилось. К стонам и крикам царицы фараон прислушивался с таким видом, словно страшился того, кому предстояло явиться из ее чрева. Наконец крики стихли, а несколько мгновений спустя из покоев, где рожала царица, вышла унылая, подавленная Туа, которая все последние часы провела у постели своей госпожи и ухаживала за ней с великой любовью и преданностью. Лицо Туа было в слезах.
Утерши глаза платком, она низко склонилась перед фараоном и, запинаясь, произнесла:
– О могущественнейший из владык, твое дитя... Твое дитя...
Туа запнулась и умолкла, не в силах вымолвить страшные слова.
Фараон сжал кулаки.
– Говори, – потребовал он. – Что с моим ребенком?
Туа сглотнула, потом покачала головой и, глубоко вздохнув, ответила:
– О владыка, твое дитя родилось мертвым.
Странно, но на какой-то миг Иосифу показалось, будто лицо царя просияло от облегчения.
– Кто это был? – спросил царь.
– Девочка. – Туа подавила рвавшееся наружу рыдание. – Такая прелестная малышка...
Она всхлипнула.
Но на лице фараона – теперь в этом уже не могло быть сомнений – действительно читалось неимоверное облегчение. Правда, Тутмос попытался скрыть свои истинные чувства и поспешно удалился в покои царицы, где провел немало времени в попытках утешить опечаленную супругу. Однако с того времени фараон явно воспрянул духом и в течение нескольких месяцев оставался именно таким, каким Иосиф знал и любил его прежде.
Но когда стало казаться, будто все худшее позади и душевное равновесие вернулось к фараону навсегда, Туа снова объявила, что находится в тягости, и сразу после этого Тутмоса словно подменили. Он впал в уныние, а на Иосифа смотрел так, словно был перед ним в чем-то виноват.
– Царь постоянно размышлял о своем сне и его истолковании, данном Иосифом, причем Иосифу казалось, что чем чаще задумывается об этом царь, тем сильнее одолевает его странный, коварный недуг. Ну а когда о своей беременности объявила и царица, Тут-мос впал в мрачное уныние, граничившее с черным отчаянием и с трудом подавляемой яростью.
Недуг с того момента овладевал им все сильнее, так что казалось, будто его неумолимую смертоносную хватку не разжать уже никогда. И не только телом страдал царь: в речах и поступках он стал крайне непоследовательным и непредсказуемым. Порой его одолевали приступы безумного гнева, подобные тому, когда, как помнилось Иосифу, он едва не ударил свою беременную жену. Иосиф пребывал в тревоге, ибо опасался, что Тутмос уже не в силах справляться со своей яростью: царицу часто видели в слезах и даже со следами побоев. Потом царь, как это уже вошло у него в обычай, удалился в храм Амона, но, похоже, на сей раз даже древняя магия не смогла принести ему облегчение. Фараон перестал появляться на людях, не встречался даже с Иосифом, а по столице поползли слухи, что на западном берегу Нила, в долине, где находят последнее прибежище усопшие цари, готовят последнее пристанище и для Тутмоса. Даже Иосиф, ближайший советник, «тень фараона» и его соправитель, не мог опровергнуть эти слухи, ибо был лишен возможности лицезреть владыку.
По прошествии месяца с того дня, как он в последний раз встречался с царем, Иосифу доложили, что у Туа начались схватки.
Помня о том, чем в недавнем прошлом завершилось разрешение от бремени великой царицы, Иосиф пребывал в сильном волнении, тем паче что в последнее время его посещали мрачные сновидения, которые вполне можно было счесть предзнаменованием недоброго. Из покоев его жены доносились слабые стоны, ближе к ночи превратившиеся в отчаянные крики боли. В конце концов роженица зашлась в нечеловеческом вопле, а потом все смолкло, сменившись тишиной...
Иосиф, слышавший теперь шорох ветра в пальмовых листьях и отдаленные крики пролетавших над Нилом гусей, с трудом мог поверить, что столь тихие и мирные звуки и впрямь могут быть слышны в подобный момент. Кожа его горела, словно в лихорадке. Иосиф недоумевал, что было тому причиной, и боялся дать себе ответ на этот вопрос. Конечно, уходивший день выдался знойным, но отнюдь не жара стала виновницей его нынешнего странного состояния.
Потом подошла служанка и шепнула ему что-то на ухо, и он проследовал за ней в комнату жены. Опустившись на колени возле Туа, Иосиф поцеловал ее в губы – так, словно их сомкнул только сон и они могут открыться для ответного поцелуя, – и долго орошал руки жены горькими слезами. Наконец он встал и, оставив покойную на ее ложе, вышел в коридор, где прислужница молча подала ему сверток. Едва он взял его, внутри что-то зашевелилось. Сердце Иосифа дрогнуло, и, несмотря на то что глаза его все еще оставались затуманенными соленой влагой, он улыбнулся.
– У нее лицо матери, – прошептал Иосиф, нежно целуя малютку в лобик. – Да дарует ей Всемогущий такую же красоту и доброту.
Он нарек девочку Тии и, поручив ее заботам кормилицы, отправился к своим сыновьям, Инену и Эйэ, дабы поведать им о кончине матери и постараться утешить их в постигшем семью горе. Всю ночь они пробыли вместе и расстались лишь под утро. Но и на рассвете Иосиф не смог найти забвение в сне. Вместо того он вышел на балкон, окинул взглядом золотившуюся в лучах раннего солнца долину Нила и в который раз подивился мудрости и могуществу Творца, создавшего столь дивный, прекрасный и совершенный мир. Правда, в следующий миг сердце сжалось от неизбывной тоски, ибо ему вспомнилось, что возлюбленная супруга мертва и уже более не сможет насладиться земными красотами.
Неожиданно позади послышались шаги. Иосиф обернулся и увидел Тутмоса.
– Я боялся, что и ты уже мертв, – вырвалось у него.
– Мертв? – Голос фараона звучал глухо и хрипло. Внезапно он как-то странно рассмеялся, но почти сразу вновь сделался серьезным и шепотом произнес: – Нет. Теперь-то я наверняка знаю, что никогда не смогу умереть по-настоящему.
– Все люди когда-нибудь умирают, – возразил повелителю Иосиф.
Он отвернулся, устремил взгляд в озаренное солнцем небо и тихо добавил:
– Все. И мужчины, и... женщины.
Тутмос выступил из теней на свет.
– Я пришел к тебе, услышав о твоем горе.
Он подошел ближе, и при взгляде на лицо фараона Иосиф поразился произошедшему в нем странному изменению: череп его словно вздулся, сделавшись огромным, как купол, глаза приобрели миндалевидную форму, а в самом взгляде появилось нечто не поддающееся определению. Весь облик царя производил гнетущее впечатление. Впрочем, в глубине царских глаз промелькнули и вполне человеческие эмоции – как показалось Иосифу, сожаление и чувство вины.
– Я распорядился, чтобы для Туа приготовили гробницу, – сказал фараон. – В Долине царей.
– В Долине царей? – изумился Иосиф. – Но ведь там обретают вечный покой только законные правители Египта, те, в чьих жилах течет кровь древних династий фараонов.
– Разве ты не мой соправитель? А Туа, будучи твоей женой, может считаться равной царице.
Иосиф, однако, не сразу справился с изумлением, а когда пришел в себя, то низко склонился и, поцеловав руку владыки, стал благодарить его за неслыханную честь.
Царь, однако, отмахнулся от благодарностей и, отстраненно глядя на западные холмы, словно бы между делом промолвил:
– Служанка показала мне твою дочь. Чудесная малышка. Очень красивая.
– Такой была и ее мать.
– Ты прав, – кивнул фараон с вымученной улыбкой и вновь устремил взгляд в сторону пристанища мертвых. – Как ты полагаешь, – спросил он, – не малышке ли Тии суждено в свое время смыть кровь с гробниц?
– Я уже говорил тебе, о благороднейший из царей, что лишь Богу единственному дано прозревать грядущее.
