Овцы - Магинн Саймон (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
(Если кто-то спрятал мертвую вещь, но хотел, чтобы ее нашли...)
Трещина убежала за окно. Адель предположила, что трещина тянется и дальше. Трещина в воздухе. Она может быть там, просто ее не видно, не только тебе, никому. Она невидима. Спрятана. Она может целую вечность там находиться, и никто об этом не узнает, потому что ее нельзя ни увидеть, ни услышать, ни потрогать...
(Если кто-то спрятал мертвую вещь и хочет привлечь к ней внимание, то как он поступит? Какую невидимую линию можно прочертить в воздухе так, чтобы она привела людей туда, куда нужно?)
...ни понюхать...
(Она моргнула. Она почти вспомнила. Она это спрятала, потому что если бы ее кто-нибудь нашел, Сэм попал бы в беду. И Адель пугало, потому что это было омерзительно. Всякий раз, когда она открывала морозильник, чтобы достать оттуда что-нибудь, ее тошнило. Это была...)
...ни почувствовать ее вкус...
(тошнота.)
Наконец ей это удалось. Можно оставить это гнить, и кто-нибудь скажет: бога ради, что это за вонь, здесь как будто бы кто-то умер, где это воняет, ой, смотри, что я нашел в морозильнике.
А если это не сработает, то можно довести это до такой степени гниения, что тлен распространится на все вокруг и в конце концов на то, что ты ешь, на то, что ты трогаешь, на то, что тебя трогает, и тебе станет дурно. Вот что можно сделать.
Она еще раз моргнула. Именно так кто-то и сделал. По правде говоря, это она сама и сделала. Она только забыла (все куда-то улетело).
Боже. На потолке были и другие трещины. Что еще она забыла?
Она погрузилась в раздумья.
15. Яблоки
Они пересекли мост через Северн. Дерзкий дизайн конструкции, сверкавшей на зимнем солнце, потрясал воображение. Казалось, мост держится на одной силе воли, огромные колонны и тросы лишь усиливали впечатление непрочности. Позади них таял Уэльс, отделенный от них широкой водной гладью, которую пересекала эта хрупкая тонкая сеть из стали и веры. Джеймс чувствовал, как подавленность последних дней исчезает в лучах низкого солнца. Легче дышалось, после недель мучительного напряжения расправились плечи. Угрюмый Сэм сидел позади него и разглядывал машины: ему нравились «жуки». Джеймс старался не думать о том, куда они едут.
Телефонный разговор с матерью был коротким и предельно насыщенным. Он просто сказал, что они с Сэмом приедут в гости и, возможно, останутся на некоторое время, может быть, на несколько недель. А Адель? Нет, она не приедет. Пауза. Ну, замечательно, что мы увидимся, Джеймс. Когда тебя ждать?
Кроме того, он позвонил Себастьяну: работу придется отложить на некоторое время. Жалко. Надолго? Джеймс пожал плечами. Несколько недель? Он понятия не имел, как будет заканчивать работу. Он подозревал, что скорее всего никак. Надеюсь, все в порядке, Джимми? Конечно, всего лишь неделька-другая, рождественские каникулы. Работа продвигается? Да-да, очень хорошо. Неделя-другая — он продолжит, все будет закончено по графику, а может, и раньше. Он знал, что расчет будет произведен лишь после того, как его работа полностью удовлетворит Себастьяна, который, судя по тому, как развивается ситуация, не будет удовлетворен никогда. Он может даже потребовать вернуть аванс. Уже истраченный.
(«Жук!» — закричал Сэм, забыв свое мрачное настроение, когда с ними поравнялась очередная машина, полная взрослых, детей и собак. Дети корчили рожи и вопили; Сэм посмотрел на них, неодобрительно скривившись.)
Ну, бог с ним. Что было, то было, а что будет — никто не знает. Но сейчас, подвешенный между двумя странами на стальной паутине, порожденной чьим-то гениальным оптимизмом, Джеймс был счастлив.
* * *
На мгновение его охватил шок, когда два старика, шедших им навстречу, превратились в его мать и отца. Они были такими маленькими, такими седыми, такими старыми! Прошло всего три года с тех пор, как они виделись в последний раз, но их образ запечатлелся в его памяти лет десять назад. Именно тогда он рассказал им об Адель, о Руфи, которая должна была появиться на свет; о том, что никакой свадьбы не будет.
Салат и холодное мясо на кухне. Сэм вежливо, но твердо отказался от мяса, которое в конце концов было заменено на тертый сыр.
— Ты никогда не станешь таким же большим и сильным, как твой папочка, если не будешь есть мясо, — пожурил его отец Джеймса, а мать поддакнула. Этот вегетарианский бред, разумеется, был одной из глупых причуд Адель. Сэм умоляюще посмотрел на Джеймса.
— Папа?
— Все в порядке, Сэм. Ты не обязан есть то, чего тебе не хочется.
— Ну же, Сэм. Попробуй хотя бы маленький кусочек. За бабушку.
— Он не хочет мяса. И я тоже.
Солидарность, решил Джеймс.
— Неудивительно, что он такой бледный. Ты тоже не очень-то хорошо выглядишь, Джимми. Люди рождены мясоедами. Я видел по телевизору передачу. — Это отец.
— Да, а еще они были рождены, чтобы есть сыр!
— Ох, Джеймс, — покачала головой мать.
Джеймс понимал, что это предупредительные выстрелы.
Когда тарелка Сэма опустела, он попросился в постель: было еще рано, но у мальчика было законное право устать после долгой дороги. Ему выделили небольшую спальню для гостей, бывшую детскую. Комната была слишком маленькой. Ее освещал свет с улицы, и занавески не задергивались. Все это Сэму не понравилось.
* * *
Джеймс сидел вместе со своими родителями в гостиной, в которой недавно постелили новый ковер, смотрел новый цветной 28-дюймовый телевизор. В нем есть телетекст и специальные колонки, предназначение которых Джеймсу непонятно, разве что они делают звук еще громче. Кресло, в котором он сидит, является частью огромного гарнитура, в который входят скамеечки для ног и угловые банкетки. Это бесконечно удобное, глубокое, обволакивающее кресло. Неоготика, с изогнутыми перекладинами. Подлокотники заканчиваются выступающими ручками размером с детскую головку, на резных подпорках. Гарнитур тоже новый: Рэй рано вышел на пенсию и получил крупную сумму на заводе, где за сорок два года службы ему удалось добраться до высоты надзирателя. Эви теперь работала на полставки в городской чайной: в первый день работы ей сунули тряпку и попытались отправить мыть туалеты — она отказалась, спокойно и неумолимо. Прошла неделя работы, и эту затею оставили. Эви была несгибаемой женщиной.
Джеймс задремал, так с ним всегда случалось после того, как он долго сидел за рулем. Работал вычурный газовый камин, который он поминал по пути к родителям. Один из прутьев гриля было погнулся, когда он в дикой ярости бросил в него теннисный мячик. Прут так и остался согнутым.
Однажды в жаркий день Джеймс наткнулся в университетской библиотеке на сборник поэзии сюрреалистов. Стихи по большей части были просто чепухой, но одна строчка врезалась Джеймсу в память:
«Никто не говорит „яблоки“ почти минуту».
И вот они все сидят и никто не говорит «яблоки» — не говорит вслух, в полный голос.
У Эви были часы с боем, они били каждые четверть часа, как Биг-Бен. Звук был скорбный, как будто из-под воды, Джеймс слышал его все свое детство. Его можно было отключить, щелкнув выключателем на циферблате, но отсутствие звука оказывалось еще более тревожным; ты с нарастающим напряжением ждал, когда начнут бить часы, ты ожидал боя в любую секунду. Обычно часы не выключали, даже когда соседи стучали в стену.
Джеймс сидел, ждал, когда же начнут бить часы, утопая в безграничной утробе пурпурно-золотой обивки, и думал о яблоках, яблоках, чертовых маленьких зеленых яблоках.
* * *
— Привет, маленький «ан», — крикнул Морис Пэтридж из-за забора.
Сэм поднял глаза и увидел седого бородатого мужчину, стоявшего в соседнем саду.
— А кто ж ты еще? — спросил он.
Сэм стоял, робко держась за веревку для просушки белья.
— Сэм Туллиан, — сказал он, теребя пальцами веревку.
— Тэм Суллиан, да?
— Нет. Сэм Туллиан, — сказал Сэм чуть громче.
— Я так и сказал. Тэм Суллиан.
