Семь Замков Морского Царя (Романы, рассказы) - Рэй Жан (читаемые книги читать .txt) 📗
Совершенно очевидно, что если Бог и раскроет когда-нибудь тайну жизни и смерти, то он сделает это не с помощью электрического явления вроде грозы, и не благодаря недоучке вроде Вельдера.
Николас Абадон и его умерший отец
(Nicolas Abdoon et feu son père)
Тридцать лет назад в одном из домов квартала Бермондси скончался доктор Абадон. Уже много лет он жил один и, как говорят, был настолько скупым, что питался тараканами, добытыми на своей кухне.
Некоторое время спустя после похорон в адвокатской конторе Фоксвелл и Куррент в Тампле появился джентльмен. Он бросил на стол вышеназванным законникам несколько бумаг и заявил:
— Я Николас Абадон, сын скончавшегося доктора Аба-дона, и я хочу вступить во владение его домом.
Мистер Фоксвелл не сразу восстановил ментальное равновесие, потому что этот визит сильно ошеломил его. Он знал, что Николас Абадон исчез давным-давно, вероятно, лет тридцать назад.
Но посетитель объяснил, спокойно и четко:
— Мне было шестнадцать лет, когда мой отец поместил меня в Бедлам [63]. Он был прав, так как я был безумен. В двадцать лет я сбежал из сумасшедшего дома. Познакомьтесь с моими бумагами: в них характеристики, полученные от трех врачей с Харли-стрит [64], в том числе отзыв одного известного психиатра; все они утверждают, что в настоящее время я полностью здоров душой и телом.
Мистер Фоксвелл счел необходимым поздравить господина Абадона.
— Таким образом, я вступаю во владение домом отца.
— Надеюсь, вы не увидите много изменений, — заявил законник. — Господин Абадон, ваш отец, был… скажем, весьма консервативной личностью.
В октябре установилась сырая и туманная погода. Николас Абадон решил обосноваться в комнате, когда-то служившей его отцу кабинетом для осмотра пациентов. Он разжег угольные брикеты в небольшой печурке и устроился в кресле, повернувшись лицом к висевшему на стене портрету, написанному художником, считавшимся знаменитостью в последней четверти XIX века.
На портрете был изображен мужчина с черной бородой и жестким взглядом, одетый в строгий сюртук.
— Здравствуй, отец, — сказал Николас, — вот я и вернулся.
Он раскурил сигару и плеснул в стаканчик немного виски.
— Я должен был вернуться раньше, гораздо раньше, чтобы разбить вам голову ударом кочерги, но это было бы жалкой местью ребенка. Вы заслуживаете большего, мой отец. Скажем, несомненно заслуживаете… Я знаю, что вы сейчас слышите меня, вы не могли поступить иначе.
В то время мне было четырнадцать или пятнадцать лет. Когда наступал вечер, я проходил вестибюлем, обычно очень плохо освещенным. Я входил в эту комнату, где сидели вы спиной к огню и полировали скальпели, сверкавшие, словно лучи луны.
Я вскрикивал:
— Мне страшно!
— Чего ты боишься? — спрашивали вы.
Я не знал, что ответить, и говорил, что меня пугает что-то очень страшное.
После этого вы снимали со стены свой охотничий хлыст и избивали меня до крови.
— Я должен научить тебя ничего не бояться, — говорили вы.
Однажды заснув, я вскоре проснулся с диким воплем.
Слуги никогда не оставались на ночь в нашем доме, и я принялся звать отца. Он почему-то не появлялся.
Я знал, ЧТО В МОЕЙ КОМНАТЕ НАХОДИТСЯ БОЛЬШОЙ УЖАС, но не мог определить, что именно пугает меня. Я вскочил с постели и кинулся искать отца. В этот момент отворилась входная дверь, и вошли вы.
Ваше черное пальто намокло от дождя, и с бороды стекали струйки воды.
Первой вам под руку попалась толстая трость с серебряным набалдашником; она успешно заменила охотничью плетку, и у меня оказались сломанными два ребра.
С того момента я был безжалостно брошен на растерзание ужасу.
Мне было страшно, когда я проходил полутемным вестибюлем, когда входил в свою комнату, потому что ощущал нечто жуткое, что таилось за закрытыми дверьми; я боялся, засыпая под ледяными простынями, намокшими от моего холодного пота, я боялся моих снов и даже моментов моего пробуждения, несмотря на наступивший рассвет.
Вы наказывали меня все более сурово, все более жестоко, потому что мне не удавалось научиться читать, писать и считать так, как вам хотелось.
Однажды вы заперли меня в мансарде… В отвратительной небольшой кладовке на чердаке. Я, дрожа, забился в угол, и не только потому, что там царил жуткий холод, но потому, что мне было страшно, невероятно страшно.
На следующий день на чердаке нашли жалкое растерзанное существо, бессмысленно завывающее и явно лишенное рассудка.
Отец не колебался ни минуты: он немедленно отправил несчастное чудовище, в которое я превратился, в сумасшедший дом.
И он был прав: потому что я потерял рассудок ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО Я ТАМ УВИДЕЛ.
Я провел лет пять в аду Бедлама, пока мне не удалось сбежать.
Потом я много лет посвятил путешествиям. Я побывал в Индии, в Тибете, на самых далеких островах, затерянных в почти неизвестных морях. Что я там делал? Я добывал деньги, потому что без денег я был ничем. Я много времени посвятил поискам колдунов, чудотворцев, магов и некромантов, а также поклонников самых тайных религий. Немало лет потребовалось мне, чтобы понять самые мудрые учения, а также на то, чтобы приобрести оружие, наиболее подходящее для мести. Теперь вам, мой отец, придется расплатиться, и не только за ужасное зло, которое вы причинили мне…
Николас извлек из футляра странную драгоценность. Это был камень с гравировкой, разбрасывавший по сторонам беспокоящие зеленые лучи.
— Какая глупость — наказывать живого человека! — ухмыльнулся он. — То ли дело — наказать мертвеца!
Он направил странный зеленый свет на портрет и прокричал заклинание громовым голосом.
— То, что я видел — красных призраков с распоротыми животами, пустыми черепами и зияющими глазницами; отдельные кровоточащие органы — глаза, легкие, внутренности… Вы слышите, Абадон, мой отец: вы — Джек-потрошитель!
Зеленый луч образовал небольшое круглое пятно на бородатом лице.
Николас растерянно смотрел на портрет: с ним ничего не происходило! Его проклятье, которое должно было заставить содрогнуться звезды и призвать демонов, оказалось пустым звуком!
— Даже в аду можно проколоться и приобрести подделку! — воскликнул он, свирепо засмеявшись, и отшвырнул зеленый камень.
Он взял со стола один из больших скальпелей, от которых хирурги давно отказались и пробормотал, подойдя к портрету:
— Это, конечно, мелочи по сравнению с тем, что я намеревался…
В тот момент, когда он хотел пропороть картину, она сорвалась со стены. Большая картина с тяжелой рамой рухнула на него и сбила с ног. Падая, Николас Абадон наткнулся на скальпель и вогнал его себе в живот.
Его хрип продолжался не дольше, чем рычание порыва ветра, пронесшегося по улице.
Небольшие искры, сначала зеленые, затем ставшие фиолетовыми вырывались из бесполезного магического камня. Они, постепенно увеличиваясь, превратились в небольшие язычки фиолетового пламени, закружившиеся по комнате, словно болотные огни. Они быстро сожрали мебель; затем обычный красный огонь с шумом распространился по комнате. И дом загорелся; вскоре запылал и весь квартал Бермондси.
Дыра в стене
(Le trou dans le mur)
В том углу комнаты, где стоял туалетный столик, на пересечении трех плоскостей, то есть пола и двух стен, имелась дыра. Небольшая, не больше монетки в двадцать су, она казалась Хорси совершенно черной. Она выглядела такой жуткой, что он не осмеливался заткнуть ее; подходя к ней, он ожидал, что из нее в любой момент может появиться клешня, коготь или жало. Впрочем, эти опасения не объясняли мистический страх, который он испытывал, посмотрев на нее или даже просто вспомнив, что она существует.
