Московские Сторожевые - Романовская Лариса (читать книги онлайн полностью без сокращений TXT) 📗
— Et bien… Ma chérie, comment ça va? [3] — на дурном гимназическом французском поинтересовался Афанасий, дождавшись, когда я пристегнусь.
— Oui, ça va bien, merci, — отозвалась я точно по учебнику. — Фоня, cet garçon est vraiement normal, parle russe, ça suffit de grimacer. [4]
— Ну хорошо, — выдохнул Афанасий, который этот самый французский ненавидел чуть ли не со времен учебы в Пажеском корпусе. А если учесть, что вылетел он оттуда аккурат в тысяча девятьсот двенадцатом году, то вопрос о языковой практике можно было считать закрытым. А то я бы поболтала с удовольствием: соскучилась по языку. Я это поняла, когда совсем недавно, в Инкубаторе Гунечке материалы переводила. Якобы для тезисов будущей научной работы, а по сути — в удовольствие.
— Нормальный так нормальный. T'as appris quelque chose? Racontes vite! [5]
Мы сегодня так толком и не успели переговорить: я как ошпаренная по разным станциям метро носилась, исполняя последнюю волю себя-покойницы и вчитываясь в сильно постаревших и сдавших коллег. Фоня, как правило, пасся у меня за спиной, шагах в десяти, — следил за тем, чтобы меня никто не обидел. Как свидание кончалось, так он меня под локоть и дальше, по следующему адресу, опережая минутную стрелку. Я все это время молчала изо всех сил, чтобы не расплескать информацию, рассортировать ее мысленно: сплетни к сплетням, зависть к зависти, дифирамбы покойнице — на несуществующую могилу, а все, что про Спицыных, — на передний план, чтобы не забыть. Не сильно много информации, но набралось.
Но сейчас я ее вываливать не спешила. Не потому, что драматическую паузу держала, а… ответственность, что ли, чувствовала. Вот я рот раскрою, Фоне все свои подозрения озвучу, потом мы их еще раз для Старого повторим, и все, завертится наша ведьмовская машинка, перетрет в муку Венечку Спицына, бывшего Винни. Ведь по Контрибуции за умышленную смерть ведьмы мстить разрешено. В ограниченных, правда, масштабах, но… А мне жалко было. Не столько самого давно выросшего мальчика, сколько его непутевых родителей-диссидентиков. Особенно маму.
— Ленусь, ну не томи. У меня уже информационный голод начался, последняя стадия. Сейчас истощение наступит.
— Вам радио включить? — вынырнул из своего любовного кокона шофер.
Я, честно говоря, с удовольствием бы Бетховена послушала, он душу полощет хорошо, а она у меня сейчас вся в жирных пятнах от этих несвежих сплетен, но… Под музыку все сложнее делать. В том числе и ненавидеть. А у меня ну никак не получалось зло к этому дурацкому Вене испытать. Может, это все-таки не он был тогда у наркомана в мозгах? Тогда вся наша суета впустую прошла. Ну да и шут бы с ней, зато сколько мелкого добра и здоровья хорошим людям раздали. А Венечка… Ну… Если он меня так ненавидел (понять бы еще почему, ну да ладно), что убить был готов, то у него это получилось. Мне моего заледенелого сугроба надолго хватит. Я не из впечатлительных, две мировые войны пережила, а все равно… Получается, что меня все равно снасильничали, просто не снаружи. Так что мы с Венечкой квиты. Непонятно, правда, в чем. Никому я зла не желала и не творила и дальше не хочу. Чего мне за себя мстить, тем более — мирскому? Но вот если этот мирской каким-то боком к Доркиной смерти примазался, то…
Все равно рука не поднимется, и пальцы ведьмовство не сработают. Никак. Дорка бы, наверное, сама его простила, она же отходчивая была. Злилась шумно, остывала быстро. Вот, уже в прошедшем времени о ней говорю, привыкла к ее гибели, что ли? Да нет. Просто кажется, что Дора уехала куда-то. То ли к себе в Хайфу эту невиданную, то ли в Киев, то ли в спячку залегла. В этой жизни больше не увидимся, а вот в следующей… Такими вещами себя хорошо обманывать, я это еще со времен Манечкиной смерти помню. Утешение есть, а вот ненависти, без которой месть не сработает, нету. Ну это у меня. А Старый и Фоня — мужчины. Настоящие. Они такое не спустят. Вот я сейчас Афанасию расскажу, что знаю, так они и не спустят.
— Леночка, золотая моя, ну не тяни! Все душу мне вынула, — почти шутит Фоня. И желваки у него играют. Как солнце на поверхности кастета.
— Погоди, дай с мыслями собраться… — Я еще потянула время. — Сам же знаешь, какая у мирских каша в голове. Я с одной разговариваю, а она мнется, мекает чего-то — боится домой опоздать, у нее в восемь любимый сериал начинается. Все думает про то, кто же это Иоланту в прошлой серии убил.
— М-да… — крякнул Фоня. — Вот она — настоящая колумбийская наркота. Хочешь не хочешь, а подсядешь. Но знаешь, Ленусь, наши сериалы в этом плане куда страшнее. По травматичности психики. Я тут одного такого на входе читаю и никак понять не могу: то ли у него приход пошел, то ли товар с собой. А это пацан по зомбоящику чего-то узрел такое, теперь прогруженный ходит, ждет, что завтра в продолжении покажут.
Ага, значит, «зомбоящик», «прогруженный» и «наркота». Надо будет запомнить лексемы, еще пригодятся.
— Лен! — снова одернул меня Афанасий.
…Пришлось рассказывать.
Я сперва думала, что вообще ничего про Спицыных не узнаю. Они нелюдимые были, в НИИ мало с кем общались, да и потом, когда нас развалили, тоже связи ни с кем не поддерживали. Кто-то что-то слышал, но все больше пустые домыслы. Однако повезло. Ядворская Наталья Петровна, наш парторг бывший, мне про них все выложила. Она этих Спицыных лютой ненавистью ненавидела. Раньше — за то, что беспартийные, а таки умудрились в ГДР на конференцию выбраться, в обход нее, прямо через директора. А теперь она их из-за работы терпеть не могла: потому как эти старшие научные до сих пор по специальности работают, на каком-то гранте Лейпцигского университета, а она гардеробщицей в детской поликлинике корячится.
В общем, выложила она мне про них все, что могла, вплоть до номерочка мобильного телефона Вениной мамы. Где уж достала — мне неведомо. Но ненависть, как известно, еще не на такие чудеса способна. Страшный человек наш бывший парторг! Родись она лет на четыреста пораньше, ее бы любая Черная ведьма к себе в ученицы, не раздумывая, взяла.
А теперь-то что ей осталось? Только ядом и плеваться: повезло этим вшивым диссидентикам с сыном. Очень повезло. И когда только успели, распустехи, такого заботливого мальчика себе воспитать? Сам на ноги поднялся и родителей из нищенской жизни наверх вытянул. Папу-химозника куда-то к себе в фирму пристроил, маму тоже без работы не оставил… И жениться не стал, не хочет всякую лимиту заскорузлую прописывать… Живет себе с родителями, радуется жизни. Квартиру нормальную купил, после их-то хрущобы в Бирюлеве: два этажа, джакузи, консьержка и окна на Москву-реку. А за что им такое, спрашивается?
Я бы ответила, за что, да не могла. Служебная тайна. А так — покивала как умела, чтобы этот концентрат ненависти разбавить, улыбнуться попробовала. Зряшное дело. Зато четко новый адрес Спицыных считала. Оказывается, наш парторг у них в гостях была и яростью полыхала, специально через всю Москву тащилась, чтобы обзавидоваться.
— Молодец, Ленусь. Теперь позвонить ей надо будет, этой твоей Спицыной. Вот Старому доложимся и… А сейчас направо и в арку во двор…
— Да подождите! Афанасий, мы с тобой вообще куда едем?
— Как куда? К Старому. Ты сама рвалась…
— Фоня-я-я! Ну хоть иногда со мной советоваться надо, да? Старый в университете с обеда торчит, у Гуньки в семь экзамен, они вместе поехали. Переживает он за ребенка…
— Вот ведь блин горелый… Ленусь, прости… Куда нам тогда? Сразу в кабак, наверное… Где мы зимнее солнышко будем праздновать? В «Марселе»?
— В нем, родном. Но это в полночь будет. А вдруг чего за это время… Все, едем к Шварцу!
Шварцем у нас уже лет сто пятьдесят Московский футуристический университет имени Шварца называют. Я его сама заканчивала, было дело. И Афанасий тоже.
