Сад Аваллона - Мэйчен Артур Ллевелин (читаем книги .TXT) 📗
Ибо, когда в понедельник, 9 августа, я добрался до Ллантрисанта и зашел в местную церковь, там и впрямь явственно ощущалось благоухание изысканных ароматических смол.
Между делом мне удалось возобновить знакомство и с самим приходским священником. То был весьма любезный и приятный старичок; во время моего предыдущего посещения его церкви мы встретились на церковном дворе как раз в тот момент, когда я с восхищением разглядывал стоящий там замечательно выполненный кельтский крест. Помимо покрывавшего крест очень красивого и сложного орнамента, на одной из его граней была надпись на огаме [137], о значении которой ученые спорят до сих пор — кстати сказать, это один из самых известных крестов, оставшихся от кельтских времен. Так вот, мистер Эванс, увидев, что я с интересом разглядываю крест, подошел поближе и начал излагать мне, тогда еще незнакомому с ним человеку, свое — как я впоследствии выяснил, достаточно шаткое и неопределенное — толкование различных версий, высказываемых относительно смысла упомянутой надписи, и меня, помнится, позабавило его собственное весьма простое, но столь же твердое убеждение: дескать, на самом-то деле эти так называемые «огамские письмена» обязаны своим происхождением озорству местных мальчишек, выветриванию камня и просто воздействию времени. Напоследок меня угораздило задать вопрос о разновидности камня, из которого был вытесан крест, и тут священник удивительным образом оживился. Он начал с горячностью рассуждать о чисто геологических материях, стараясь — и, надо признаться, не без успеха — внушить мне, что крест или материал, из которого его вытесали, был доставлен в Ллантрисант с юго-западного побережья Ирландии. Этот факт показался мне чрезвычайно интересным, ибо служил любопытным свидетельством направления миграции кельтских святых, которых священник, к моему глубокому удивлению, причислял к истинным протестантам, хотя шаткие его доводы ограничивались лишь рассуждениями о древних крестах. Таким образом, при известной уступчивости с моей стороны, мы в конце концов отлично поладили друг с другом, что и дало мне повод нанести мистеру Эвансу повторный визит. На этот раз я обнаружил в нем существенную перемену. Не то чтобы он состарился — скорее напротив, даже как будто помолодел; при этом лицо его выражало подобие благостного ликования, чего я прежде никогда не замечал — мне вообще доводилось видеть подобное лишь на очень немногих лицах. Конечно же, мы потолковали о войне, поскольку такого разговора никак нельзя было избежать, о местных видах на урожай, о всяких прочих банальностях, прежде чем у меня хватило смелости упомянуть, что я посетил церковь и поразился, обнаружив в ней следы употребления церковных благовоний.
— Вы в чем-то изменили порядок богослужения с тех пор, как я бывал у вас в последний раз? Теперь вы пользуетесь ладаном?
Старик какого странно поглядел на меня и явно замешкался с ответом.
— Нет, — ответил он в конце концов, — никаких изменений не произошло. В церкви я не использую никаких благовоний. Я бы не отважился ни на что подобное.
— Но, — возразил я нерешительно, — вся церковь благоухает так, будто в ней только что совершилась великая месса, и...
Он резко оборвал меня, и голос его теперь звучал так торжественно и грозно, что я поневоле преисполнился едва ли не благоговейным трепетом.
— Я знаю, вы известный критикан и хулитель. — (Сами по себе эти слова из уст столь благообразного и почтенного человека несказанно меня удивили.) — Да, вы хулитель, притом наихудшего толка, я ведь читал ваши статьи, и мне известны ваше презрение и ваша ненависть к тем, кого вы в своем дерзком осмеянии называете протестантами, хотя ваш же собственный дед, викарий округа Карлион-на-Аске, тоже называл себя протестантом и гордился сим званием, а двоюродный ваш прадед Езекия, ffeiriad coch yr Castietown — Красный Священник Кастлтауна, — считался в свое время у методистов великим человеком? и народ, когда он совершал в церкви богослужение, стекался к нему тысячными толпами. Я был рожден и воспитан в Гламорганшире, и старые люди со слезами рассказывали мне, какой вокруг поднимался плач и с какой искренностью каялись люди в своих грехах, когда Красный Священник преломлял Хлеб и воздымал Чашу. Но вы богохульник и не видите вокруг себя ничего, кроме грубых явлений внешнего мира. Вы недостойны таинства, свершившегося здесь.
Я отошел от него, провожаемый градом отчасти вполне заслуженных мною упреков, слегка раздраженный, но в еще большей степени изумленный случившимся. Прекрасно сознавая, что все валлийцы до сих пор составляют единый сплоченный народ, едва ли не одну большую семью — сплоченный в такой степени, что англичанам просто не дано этого понять, — я все же никогда бы не рискнул предположить, что этому старому священнику известно хоть что-нибудь о моих предках и их деяниях. Что же касается моих статей и прочих подобных вещей, то я, конечно, знал, что их порой почитывает местный клир, но воображал себе, что мои высказывания не были по-настоящему поняты даже в Лондоне, не говоря уж о захолустном Арфоне.
Но все произошло именно так, и от самого священника Ллантрисанта мне не удалось добиться никакого объяснения тому странному обстоятельству, что здешняя протестантская церковь оказалась окуренной никак не приличествующими данному храму благовониями.
После этого разговора я принялся бесцельно бродить по улицам Ллантрисанта и наконец вышел к небольшой гавани, у причалов которой все еще велась, правда, в незначительных размерах, прибрежная торговля. Здесь стояла на якоре бригантина, и при свете дня ее крайне медленно и лениво загружали антрацитом — ибо к одной из странностей Ллантрисанта относится то обстоятельство, что именно здесь, где склоны гор изобилуют густыми лесами, из их недр производится добыча топлива совсем иного рода. Я пересек мостовую, отделявшую внешнюю часть гавани от внутренней, и расположился на скалистом берегу, над которым навис крутой, заросший лиственным кустарником пригорок. Морской отлив приближался к своему пику, и на обнажившемся мокром песке уже играли несколько детей, в то время как две женщины — судя по всему, их матери — вели неторопливую беседу, расположившись на ковриках в некотором отдалении от меня.
Сначала они говорили о войне, что в данный момент меня нисколько не интересовало, потому как я вдоволь наслушался подобных разговоров еще в Лондоне. Потом женщины ненадолго замолкли, после чего их беседа переключилась на совершенно другую тему, и тут я снова уловил ее нить. Я сидел на другой стороне большой скалы, и не думаю, чтобы эти дамы заметили мое присутствие. В то же время, хотя они и рассуждали о довольно странных вещах, в этом, собственно, не заключалось ничего такого, что поставило бы меня в положение подслушивающего чужие интимные тайны.
— В конце концов, — говорила одна из них, — что все это значит? Я не могу понять, что происходит с этими людьми?
Говорящая была валлийка, я догадался об этом по подчеркнуто звучному произношению согласных звуков при в целом практически незаметном акценте. Ее собеседница явно приехала сюда из другого района страны, и было очевидно, что познакомились они всего лишь несколько дней назад. Дружба их, должно быть, завязалась на пляже во время совместных купаний, что в порядке вещей на таких малолюдных участках морского побережья.
— С этими людьми происходит что-то странное. Я говорила, что никогда прежде не бывала в Ллантрисанте — собственно, мы и вообще-то впервые проводим свой отпуск в Уэльсе. Я ничего не знаю об обычаях местных жителей и сроду не слышала валлийской речи, а потому подумала, что это всего лишь плод моего воображения. Но теперь все же считаю, что тут в самом деле происходит что-то странное, не правда ли?
— Вот что я могу вам ответить — я и сама уже подумываю, не лучше ли написать мужу и попросить его забрать отсюда и меня, и наших детей. Вы ведь знаете, я живу в доме миссис Морган, а их гостиная расположена как раз по другую сторону коридора; иногда они оставляют дверь распахнутой настежь, так что я совершенно отчетливо могу расслышать, о чем они говорят. Как вы знаете, я понимаю по-валлийски, хотя они об этом не догадываются. И порой я слышу некоторые высказывания, которые меня крайне тревожат.
