Овцы - Магинн Саймон (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
— Это было, видимо, очень важное собрание, собрались почти все в округе, кто входил в Новое Откровение, вплоть до Ллантието. Судя по всему, тысячи.
Проводили собрание на вершине утеса. Июль, наверное, был. Там был один важный священник, один из основателей Нового Откровения. Не помню уже, как его звали, но это был известный человек. Он стоял на такой платформе на краю утеса, которую специально построили, и унижал их всех, адским пламенем грозил. Люди всходили на платформу и исповедовались, а он им прощал грехи. Кричали, выли бог знает что. Эта старушка рассказывала, что когда священник касался людей, некоторые начинали молиться на старинный лад. Она почувствовала, как что-то распространяется по толпе: люди падали и катались по земле. Она поняла, что будет беда, и отошла в сторону, но все равно чувствовала это, что-то вроде электрического тока: люди рыдали, хватались друг за друга, исповедовались, а священник взывал к небесам, призывал Бога, просил его сойти с небес и спасти их.
Потом, как она сказала, он на миг замолчал, замахал руками, и ей показалось, что на него снизошел дух святой. Но на самом деле он начал падать с этой чертовой платформы, шаткая штуковина обрушилась. Все, конечно, ринулись к нему, и те несчастные, что стояли впереди, полетели следом за ним. Они, вероятно, подумали, что наступил Судный день или что-то вроде этого. Некоторые начали кричать «Назад!», но никто не слушал, все просто валили вперед. Она говорила, что точно не знает, но ей показалось, что некоторые просто прыгали, раскинув руки, в небо, как будто бы думали, что полетят прямо к Иисусу.
Но им, к сожалению, это не удалось. В результате все повалились огромной кучей на камни, сотни две их там было, попадали друг на друга, как мешки с песком, и этот важный священник оказался в самом низу. Многих смыло водой, потом несколько недель на берегу находили трупы. С тех пор Новое Откровение держится тихо, вот только собрали деньги на памятник. Мне кажется, этот случай, по существу, их прикончил.
«Эта плита воздвигнута в вечную память тех благочестивых душ, что соединились с райским хором на этом месте в 1928 г.». Вот и все, что там написано. И Иисус в окружении ангелов. Некоторое время они пытались представить все это так, будто бы случилось какое-то чудо, но никто не поверил.
Старуха рассказывала, что много лет ни с кем об этом не говорила. Ей было стыдно, что она там была, что чувствовала это электричество. Сказала, что никогда не забудет, как люди прыгали с утеса с распростертыми руками, призывая Иисуса. Мыс Споткнувшихся, да уж.
Продавец отвернулся. Джеймс посмотрел на Сэма, который пожирал его глазами.
* * *
— Папа? — прошептал он. — Я возьму «Рибок», можно?
Отделение острой психиатрии Кардиффской королевской больницы было многолюдным, ярко освещенным, рационально организованным местом. Медсестры с уверенным видом занимались своими делами. Медбратьев было больше, чем обычно. В атмосфере напряженной полезности среди работников в различном расположении духа и различных позах перемещались пациенты. Это было перемирие, угроза которому таилась в каждой чистой, хорошо освещенной палате. Это место показалось Джеймсу вполне подходящим для тех, кому изменило чувство реальности: это было нереальное место, совершенно непохожее на внешний мир. Убежище?
Адель находилась в палате для трудотерапии; в дальнем конце было отведено специальное место, где пациенты могли рисовать. Доктор Каванах говорила, что шизофрениками часто овладевает стремление к живописи, даже если до больницы они со школы ни разу не макнули кисть в воду. Многие писали внятные и профессиональные картины, будучи не способны делать что-либо еще. Конечно, для Адель это было не столько трудотерапией, сколько развлечением: арт-терапевт, приходившая два раза в неделю, была потрясена мастерством этой пациентки. Она спросила, нельзя ли посмотреть другие работы Адель — может быть, Джеймс принесет слайды? Адель отрицала, что в прошлом занималась живописью. Автором картин был кто-то другой, а потом ей их приписали. И только что законченное произведение ей тоже приписали. Она удивлялась, что терапевт не могла это понять: она, наверное, дура. Адель терпела ее интерес, ведь точно ничего не знаешь, может быть, она — один из пациентов. Она терпела ее. С презрением.
Джеймс купил цветы в ларьке возле автостоянки и выбросил их в урну у приемной. Они показались ему чем-то неискренним, притворно веселым, как кролики и Микки-Маусы, которыми люди обклеили стены палат, будто бы это могло помочь прогнать страх и галлюцинации. Поддельный оптимизм, чтобы избавиться от ужаса и чудовищной ледяной изоляции снов.
Он вручил медсестре одежду и предметы личной гигиены для Адель и остановился в дверях; тихо работал телевизор, на который почти никто не обращал внимания. Кто-то из пациентов взглянул на него, но как будто ничего не увидел. Каванах говорила об эффекте сужения реакции, апатии, в которую иногда погружались шизофреники. Крайним выражением этого было состояние, о котором Джеймс уже слышал: кататония, продолжительное состояние полной неподвижности, не вследствие паралича, а в результате атрофии всех желаний или сильнейшего страха перед любым действием. Доктор рассказала Джеймсу о пациентах, застывающих в позе статуй на часы и дни. Иногда встречается состояние, которое она назвала восковой податливостью: пациент позволяет придать себе любую позу и сохраняет ее сколь угодно долго. (Доктор Каванах явно не щадила его нервы, подумал он. Она спокойно описывала самые тяжелые случаи, запущенных шизофреников, украшающих свои тела марками, монетами и спичечными коробками; и других — страдающих недержанием, неподвижных или непрестанно повторяющих одни и те же движения.)
Но это редкие, крайние случаи. Большинство пациентов страдает от более легких форм заболевания, успокоила его доктор Каванах. Адель находилась в нескольких вселенных от этих бесчувственных, скрытных, таинственных душ; если ей будет сопутствовать удача, если хватит терпения и надежды (снова надежда; это слово доктор Каванах употребляла так же спокойно, как хлорпромазин, и с точно такой же уверенностью в ее эффективности), она никогда не зайдет так далеко. Они остановят развитие болезни, избавят ее от симптомов, пробьются к ней, уговорят, умаслят, вытащат ее оттуда; она поправится. Доктор Каванах сказала, что, по ее мнению, некоторым людям порой необходимо проходить через определенные периоды шизофрении, чтобы избавиться от накопившегося невыносимого напряжения. У некоторых просто не было другого выхода, а симптомы можно уподобить расчесыванию ноющей раны. (Правда, она не дошла до того, чтобы прямо предписать это.)
Вот что сказала доктор Каванах. Господи, хорошо бы она оказалась права.
Адель оторвалась от работы, слабо улыбнулась и снова углубилась в живопись. Он не понял, заметила она его или нет. Она явно не была рада его видеть. Не обижена, не удивлена. Он не смог заметить на ее лице никаких эмоций.
— Адель?
Он говорил тихим добрым голосом, словно боялся ее потревожить.
— Я думала, тебя здесь нет, — сказала она, прикасаясь к картине кистью. — Но раз уж ты здесь, ты должен знать. Все это делала не я, а ты сам знаешь кто. — Она сообщнически ему улыбнулась и неожиданно подмигнула. — Я бы такого никогда не сделала.
— Адель? — Он не знал, что сказать, не мог найти слов. — Они хорошо тебя лечат, Дель?
Она замерла.
— Они лечат меня лекарствами. А ты как думал? Мороженое и ежевика, все, к сожалению, отравлено.
Джеймсу хотелось прикоснуться к Адель, обнять — если он к ней прикоснется, может быть, она вернется к нему. Он изнемогал от тоски, но ему мешала мысль о том, что здесь, может быть, запрещено прикасаться к пациентам, что войдет сестра и остановит его. Джеймс с ужасом подумал о том, как она могла воспринять его прикосновение: с омерзением или даже хуже — вообще ничего не почувствовать. А какой она покажется ему, восковой? Его рука бессмысленно дернулась.
