Старшие Арканы - Уильямс Чарльз Уолтер Стансби (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Рождественские хоралы звучали как и прежде. Люди не ведали о дарованном спасении — по крайней мере, о том временном спасении, которое в очередной раз пришло к ним из рук Матери-Любви. К середине ночи снег прекратился, и на ясном небе показалась луна. А в одном из домов Сассекса в эту ночь засияла другая луна, та, что была среди двадцати и одного изображений Старших Арканов. Теперь на листе пергамента между двумя башнями высоко в небе тоже сияла полная луна. Вечное строительство и вечное разрушение безумных зиккуратов древнего Вавилона прекратились. Башни были завершены. И под ними снова, по обе стороны долгой и одинокой дороги, сидели два зверя — два пса, а может быть, волк и пес, — и выли на луну. Вой изливал в мир жажду знания и мучительную неспособность отыскать пути к нему. Звук поднимался навстречу прохладному свету, лившемуся с небес. А внизу, на той же карте, в таинственных морских глубинах тяжело ворочалось еще одно существо. Замкнутое в панцирь из раковин, царапая когтями и гремя клешнями, оно пыталось достичь берега и не могло приблизиться к нему ни на дюйм.
Солнце еще не встало, и Шут, если он и двигался там, то незримый или просто неразличимый в лунном сиянии, растворенный в нем, ибо лунный свет есть ни что иное, как отражение света солнечного. Если Таро и вправду заключали в себе все сущее в мире, тогда и в самом порядке их чередования был смысл. Повествование карт завершится тогда, когда мистерия Солнца сменит мистерию Луны. Затем протрубят трубы, созывая на Страшный Суд, раскроются могилы и в последнем таинстве одинокая фигура, называемая «Миром», завершит радостный танец во вселенной без солнца и луны. Тогда число Старших Арканов станет полным. Если, конечно, не считать Шута, потому что его мудрость человечество полагает глупостью, пока не постигнет ее. Шут правитель всего или ничто; но если он — ничто, значит, человек рожден мертвым.
Нэнси стояла над миром. Ее протянутые руки ощущали удары, но она лишь смеялась, видя, как бессильно опускаются дубины, пытавшиеся нанести удар снизу вверх и не способные пробить маленькие живые щиты, защищавшие от них мир. Она смеялась, ощущая эти удары, точно так же, как однажды смеялась и подшучивала над Генри, когда его пальцы щекотали ее ладонь; сама опасность превратилась в радость любви. От ее смеха, как от блистающего духовного меча, пятились призрачные гиганты; смех, обоюдоострое оружие, слетал с ее губ, словно с уст некоего мистического героя Апокалипсиса. Смех и та сила, что всегда хранит мир, вошли в нее и, по-прежнему смеясь от переполнявшей ее чистой радости, она двинулась вперед. Призрачные духи рассыпались перед ней и бежали обратно, в хаос; серый снежный вихрь принял их, и в следующий миг Нэнси снова оказалась в золотом сиянии, она опускалась в него, шла через него. Золотой туман вихрился, дрожал, уплотнялся, темнел. Она стояла у золотого стола, только теперь на нем не было фигурок. Нэнси взглянула через стол и увидела напротив дикое лицо Джоанны, ее стиснутые кулачки и рот, кривящийся непроизносимыми звуками.
Руки Нэнси обвисли; радость, безраздельно владевшая ей, стремительно покидала тело; она притихла. Однако еще не все было сделано. Буря обратилась вспять, но Нэнси не знала, удалось ли усмирить стихию окончательно; усомниться ее заставило свирепствующее в нескольких футах от нее воплощение урагана.
Джоанна вошла в комнату, когда туман, таившийся в танце или самих фигурках и вызванный влюбленными, уже заполнил всю комнату. Она вошла в ту брешь, которую оставила созидающая сила, двигавшая танцорами; ее приняли испарения, флюиды, порождаемые танцем. Они с Генри мельком видели друг друга; она вошла, он вышел. Его цель была уничтожена, сознание приняло эту мысль и смирилось с ней. Ее цель, давно разрушенная, вместе с собой разрушила и само сознание. Вавилон ошеломил ее; она брела среди образов Таро, разыскивая любовь, которую считала своим правом, своим владением, своим живым вассалом. Безумная, однако не больше, чем большинство людей, она искала свой путь лелеять Бога, и для нее путь этот заключался в мечтах о Горе, о мести и муках. В этой надежде нежность мешалась с жестокостью, предназначение — с гордостью, власть — с тиранией, материнство — с алчностью. Джоанна рыскала среди символов вечного танца и в безумии верила, что правит этим танцем мощью своего божества и возвышается над любой из его составляющих. Они с Генри заметили друг друга, и она помчалась дальше. Она рвалась к центру комнаты, где туман завихрялся расширяющимися кругами вокруг пустого основания, и видела ничто. Ничто — там, где все должно было быть воссоздано заново. Там, где поверженный бог должен был возродиться заново, исчезли даже следы от пролитой им крови. Несчастная в спешке миновала карты Таро, и теперь они лежали на полу у нее за спиной. Но зато она увидела Нэнси, и теперь смотрела на нее, быстро-быстро шевеля губами. Тишина по-прежнему лежала нерушимо; изо рта старухи не доносилось ни звука. Нэнси больше не боялась Джоанну. Она просто испытывала неловкость, не понимая причин ее гнева, и потому спросила слегка запинающимся голосом:
— Вы… все еще ищете?
Лицо Джоанны осветилось призрачной уверенностью. Она страстно кивнула.
— Да, — забормотала она, — все ищу, добрая госпожа. Добрая госпожа, она спрятала его здесь! Нэнси чуть шевельнула рукой.
— По правде, — сказала она, — я не прятала его. Скажи мне, что ты хочешь, и я помогу тебе.
— О, да, ты поможешь! — хихикнула Джоанна. — Ты уж, конечно, поможешь! Ты ведь и все это время помогала, а? Разве это не ты шныряла у палатки и высматривала, где там мое дитя? Все рыскала, все шныряла! И проскользнула-таки внутрь, и унесла его!
— Кого это я унесла? — сказала Нэнси, наполовину подыгрывая безумию старухи, наполовину поддразнивая ее. — Что я у тебя взяла? Я все верну, ты только скажи — что, или давай поищем это вместе с тобой.
Джоанна внезапно перегнулась через стол и схватила Нэнси за руку. Девушка почувствовала, как высохшие пальцы впиваются в нее с неожиданной силой.
Она подавила желание немедленно высвободиться.
— Я буду искать его, — сказала Джоанна. — Я знаю, где ты его прячешь. Кровь — в крови, а плоть — во плоти. Я выпущу его из тебя. — Она притянула девушку поближе и уперлась головой в грудь Нэнси.
— Я слышу его, — торжествующе заявила старуха. — Это он стучит в тебе. Я выпущу его наружу.
Внезапно Нэнси начало трясти. Смех, звеневший в ней, умер. Ему на смену пришла фантастическая мысль: вот чем придется заплатить за победу над бурей. Может, было бы лучше вместе с Генри умереть в метели, чем такое… но это чушь. Она не собирается умирать. Она собирается жить для Генри, показать ему руки, усмирившие снегопад, и заставить его поцеловать их в качестве вознаграждения, и оставить свои ладони в его руках, в тех самых руках, которые затеяли все это, натравили на нее духов с дубинками, — и вообще она намеревалась всеми способами поклоняться таинству Любви. Не может таинство состоять в том, чтобы умереть сейчас вот так… рядом с этой старухой. Должна прийти тетя Сибил, или мистер Ли, или отец… А пока она попытается любить эту старую женщину.
Джоанна с натугой выпрямилась и втащила Нэнси на стол. Крепко держа девушку, она наклонилась к ней и быстро забормотала:
— Рука, которой ты касалась его, рука силы, рука магии — вот, вот здесь мы выпустим его; середина руки — ты не знала? — это то место, через которое приходит и уходит бог. — Она повернула ладонь девушки вверх и провела по ней ногтями. — Я увижу его, — продолжала она, — в первой капле крови; крови, которую учует кот; он затем и привел меня сюда, тот самый кот, который живет в буре, тот Тигр, который всегда бежит у ног Шута. Кот придет, — ее ногти изо всех сил впились в ладонь Нэнси, — и бог выйдет на свет. Мой маленький, мой сладкий! Приходи, приходи, приходи.
Нэнси почувствовала боль и, надо сказать, достаточно сильную. Боль напомнила о том, что она ведь может и закричать — громко закричать — позвать на помощь. Особой беды от этого не будет, решила Нэнси. Ах да. Она же собиралась любить эту старую женщину — не обижать ее — понимать ее — желать ей добра. Но старуха — одна, и Нэнси — одна; и Нэнси не могла найти ни одной причины, позволяющей старухе портить руки, которые Генри считал такими красивыми. Она в последний раз попыталась вырваться — безуспешно. Неудивительно, слишком уж неудобно чувствовать себя наполовину на столе, наполовину на полу. Тогда она позвала, стараясь не выдать страха:
