Альв (СИ) - Мах Макс (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
— Вы брат Труты, — улыбнулась Полина Берг. — Старший и любимый. Как я могла отказать?
— Еще раз спасибо, — кивнул Яков. — Расскажите мне, пожалуйста, о девушке. Она пришла в сознание?
— Да, сейчас она в сознании, — Полина достала пачку папирос и неторопливо закурила. — Я с ней говорила, расспрашивала, но она ничего не помнит. Совсем ничего!
— Что значит, совсем ничего не помнит? — задал уточняющий вопрос Яков.
— У нее полная амнезия. Знаете, о чем речь?
— В каком смысле полная? — опешил Яков. — Она что не помнит, что случилось и как они все попали в парк?
— Все гораздо хуже, — пыхнула дымом доктор Берг. — Это состояние называется диссоциированная амнезия. Вернее, диссоциированная фуга [1]. Девушка не помнит не только то, что с ней случилось, когда и где. Она не помнит ни как ее зовут, ни откуда она родом, вообще ничего, что связано с ее личностью.
— Даже имени? — спросил Яков, которому девушка, похоже, свое имя все-таки назвала.
— Даже имени.
— Что-то еще? — спросил, тогда, Яков.
— С ней говорил наш психиатр, — начала рассказывать Полина Берг. — Он учился и жил в немецких государствах и утверждает, что пациентка говорит на, так называемом, "бавариш" — диалекте немецкого языка, распространенном на границе Баварии и Штирии. Впрочем, иногда она переходит на южно-баварский диалект, на котором говорят в Швабии. Знает франкский. Но это я и сама вам могу сказать: она говорит на ланг д’ок — южно-франкском диалекте. Русского явно не знает. Польского и шведского тоже. Знает, как случайно выяснилось, латынь. Притом знает великолепно. Я подумала о классической гимназии, но древнегреческого она не знает. Познания в географии отрывочные. Где находится Себерия не знает, и, вроде бы, о существовании Себерии вообще не осведомлена, но вот о Баварском королевстве и о Франкии говорит со знанием дела. Об истории то ли не имеет представления, то ли не хочет говорить. Во всем остальном вполне здорова, как с физической, так и с психологической точки зрения. Не истеричка. Сознание ясное. Адекватна, рассудительна, понимает свое положение, но не склонна впадать в истерику, предполагая, что состояние со временем улучшится.
— А такое, вообще, бывает? — удивился Яков, видевший много разных проявлений психических расстройств, но про такую потерю памяти никогда прежде даже не слышавший. — Я не о выздоровлении, а о сочетании симптомов. Такое бывает?
— Все когда-нибудь случается впервые, — пожала плечами Полина.
— Сколько ей может быть лет? — спросил тогда Яков.
— На мой взгляд, двадцать два — двадцать три года.
— Хорошо сложена, — добавила Полина Берг через мгновение. — Физически здорова. Кожа чистая. Никаких приметных особенностей: ни шрамов, ни отметин. Нет даже родимых пятен. Ногти ухожены. Что-то еще?
"Что-то еще? О, много чего еще, госпожа Берг! Но, похоже, главное, я уже понял".
— Скажите, Полина Андреевна, ей, вашей пациентке, нужна сейчас какая-нибудь медицинская помощь?
— Да, нет, — пожала плечами Полина Берг. — Она даже не простудилась, представьте, а ведь, со слов вашего помощника, пролежала без сознания несколько часов на снегу при температуре, близкой к нулю градусов. Обморожений тоже нет. Другое дело — амнезия. Я сомневаюсь, что пациентка сможет обойтись без посторонней помощи, она практически ничего не знает об окружающем мире. Но и в психиатрической лечебнице ей делать нечего. Полагаю, лучшим решением для нее стал бы институт профессора Вайнштейна. Лев Маркович занимается, как раз такими сложными случаями. Расстройства памяти, деперсонализация…
День получился насыщенным. 3-я Градская больница, Особое Бюро, городское полицейское управление, Шлиссельбургская Академия, Сыскной Приказ. Телефонные разговоры, личные встречи, чтение документов — протоколы, показания, экспертизы — и "изучение вещественных доказательств". Однако к пяти часам по полудни Яков "разрулил" практически все чреватые осложнениями проблемы, устранил разногласия "заинтересованных сторон", и, главное, перевел "дело о четырех телах в парке Шлиссельбургской Академии" в разряд "совершенно секретных", попутно изменив формулировку с "убийства двух и более лиц" на "смерть группы лиц вследствие несчастного случая" с подзаголовком "не выявленный природный феномен". Сделать это оказалось непросто, но Яков умел настоять на своем и как раз в пять часов по Новгородскому времени получил от министра внутренних дел, который по старинке все еще именовался боярином Сыскного Приказа, карт-бланш "черт знает, на что". Дело облегчалось тем, что личности погибших по-прежнему оставались не установленными, но уже было понятно, что это не политика, не шпионаж, и даже не обыкновенное убийство. В деле не было состава преступления, — во всяком случае, пока его обнаружить не удалось, — но ощущался значительный общественный интерес, который следовало принимать в расчет.
Получив в канцелярии министра все необходимые бумаги, Яков вернулся в Бюро, и встретился, наконец, с профессором Лукомским, с которым до этого лишь дважды говорил по телефону. Лукомский к приезду Якова как раз завершил трехчасовое исследование "вещественных доказательств" и был готов ознакомить столоначальника с некоторыми предварительными выводами.
— Кроем платья похожи на венецианские или флорентийские, третьего, начала четвёртого десятилетий XVIII века, — сообщил профессор, поправив пенсне, — но с нетипичной формой рукавов, а вышивка на костюме мужчины, скорее, парижская. Украшения же, вероятно, франкские и флорентийские XVII века… И вот еще что. Шелк, на мой взгляд, аутентичный, миланского производства, и это более чем странно. Ткацкие фабрики в Милане, насколько я помню, закрыли еще в середине прошлого века, а эти образцы выглядят совершенно новыми. Я, разумеется, не эксперт, господин Свев, но, по-моему, все это — профессор обвел рукой разложенные на столах платья и другие детали женского и мужского туалета, — сшито не так давно и сшито из недавно произведенных тканей…
Потом профессор перешел к частностям, то есть, к типу использованных при шитье ниток, ниточному соединению деталей, фурнитуре, золотому и серебряному шитью, рисункам на ткани, характерным особенностям нижнего белья и прочим подробностям, на обсуждение которых ушло чуть ли не полтора часа. Разумеется, все это было более чем любопытно, но основные выводы Яков сделал еще в начале беседы и продолжал общение с Лукомским из одной лишь вежливости. Между тем наступил вечер, и оттягивать далее посещение "единственной выжившей в инциденте" стало уже невозможно. Поэтому Яков аккуратно, — чтобы, не дай Бог, не обидеть уважаемого профессора — завершил обмен мнениями и, взяв с Лукомского подписку о неразглашении, проводил старика не только до дверей столоначальства, но и до выхода из здания, в котором квартировало Особое Бюро.
Здесь, в фойе, Якова ненадолго задержал Орест Олегович Куприянов — такой же по рангу дознаватель и столоначальник, как и Свев, вот только занимался Куприянов политическим сыском, а это, как известно, всегда "совсем не то, чем кажется". Встреча их выглядела случайностью, но знать этого наверняка было нельзя. "Политические" всегда себе на уме, и к тому же при равенстве званий имеют некое, нигде и никогда не зафиксированное письменно, но всем известное преимущество.
— Что там за история в парке Академии? — спросил Куприянов как бы между прочем, успев перед этим обсудить со Свевом пару-другую вопросов, представлявших взаимный интерес.
— Говенное дело, — скривился Яков. — "Детки" устроили бал-маскарад с марафетом и траванулись какой-то гадостью. Сейчас устанавливаем личности и пытаемся выяснить, что за дрянь они "вкурили". Состава преступления, вроде, нет, но трупы-то есть. Так что придется попотеть. Но тебя, Орест Олегович, случай этот не должен тревожить. Ни национал-социалистов, ни к ночи будь помянуты, политических нигилистов или коммунистов-максималистов в деле нет. Аполитичное самоубийство по глупости, и ничего больше.
