Искупление (СИ) - Мягчило Лизавета (книги онлайн без регистрации полностью TXT, FB2) 📗
Зашаркал, едва переставляя ноги, следом Елизаров. С глухим, наполненным болью стоном попытался поднять лопату. Придерживающая его за талию Агидель наклонилась быстрее, перехватила гладкий черенок, помогая Славику выпрямиться. Тот недовольно нахмурился, но смолчал.
— Давай ты с Василько вернешься к деревне? Ему страшно бродить по ночам, а ты ещё слишком слаб. — В мягком тоне настороженные нотки, боясь едкого протеста, рыжая уводит в сторону взгляд, а Славик неожиданно тянет губы в озорной улыбке, качает короткостриженой головой.
— Когда-то она спасла мою жизнь несмотря на то, что я был не прав. — Взгляд коснулся силуэта Полоза, тот равнодушно проигнорировал, протягиваю руку удивительно спокойной жене. — Иди с братом, Агидель, проводи Василько и ложись спать.
Ведьма вздернула свой веснушчатый нос, а в груди Елизарова стало так горячо и мягко, словно вокруг сердца обвилось теплое кошачье тельце, началась мурлычущая песня. В своем споре никто из них не заметил, как волк перекинулся крупным филином и бесшумно взметнулся к небу.
— Ещё чего.
Прильнула к боку, вцепились в кожу тонкие пальцы, Елизаров не стал спорить. Поворачиваясь в сторону Полоза, Агидель уважительно склонила голову, в мягком голосе послышалось благоговение перед природной, чарующей силой.
— Благодарим тебя за помощь, Щек, но не мог бы ты провести нас не к старым курганам, а к брусничнику, на котором деревенские любят ягоды собирать? Пусть её образ навечно поселится в их памяти.
Царь кивнул, развернулся, направляясь к другому краю поляны, переплел свои пальцы с Катиными. В груди Бестужева беспрестанно ныло, крутило едкое чувство ядовитой ревности. Пока обладательница проклятия, запрокинув голову, смотрела пустыми глазами в проплывающую над нею полную луну, обжигала его своим холодом. Саша провожал её в последний путь.
Лунный свет освещал их дорогу, под ногами стелился мягкий туман, кусал холодной влагой за лодыжки и колени. Тонкая кисть Чернавы покачивалась в такт его ходьбе. Перед глазами рябило, темнело от усталости и опустошающих ярких эмоций. Страх, надежда, боль. Каждый шаг давался с трудом несмотря на то, что Щек выбрал самую ровную, самую короткую тропу до брусничника.
Словно смеясь над ним, мозг вытаскивал наружу старые воспоминания, оживлял образы. В лунном свете лицо Чернавы было мирным, будто она спала на его руках, сливалась с липнущими к лицу прядями кровавая дорожка из угла губ. Саша смотрел на то, что осталось от могущественной ведьмы и вспоминал её у печи. Разжигающую огонь, статную, чарующую. Вспоминал, как снисходительно приподнимались черные брови, как растягивались в улыбке пухлые губы, когда его колено касалось её ног. Помнил её пульс под собственными пальцами — испуганный, трепещущий, когда надеялся придушить её у поленницы, когда мечтал убить собственными руками. В своем гневе колдунья была страшна — развевались живым адским пламенем черные пряди, пальцы растирали алые полосы на шее. Когда он и покалеченный Слава уезжали из Козьих коч, Чернава носила синяки на глотке гордо, как память о собственной победе — без страха или стыда встречала его взгляд, поднимая выше подбородок. Как такую силу могла сожрать болезнь за одну несчастную зиму? Что стало с ней?
На брусничной поляне их маленькая процессия остановилась, Саша аккуратно опустил свою ношу в терпко пахнущие, покрывшиеся первой росой травы. Взял протянутую Агидель лопату.
Попытался вклиниться Славик, захотел работать на равных. Он оставил коляску у скотомогильника, подтолкнул жалкие негодные остатки к пустой яме и замер на краю, прощаясь с ними взглядом, наполненным отвращения. Длинный путь он преодолевал на своих двоих, поддерживаемый лишь хрупкой ведьмой. Бледный, словно второй труп, Елизаров дышал хрипло и резко, а когда понял, что они дошли до нужного места — соскользнул с плеча Агидель и рухнул на колени, сминая ладонями переливающиеся от капель росы травы. Пару глубоких вдохов, он едва проталкивал через сухую глотку слова, но всё равно был готов копать. Саша отказался, он справится сам.
Почва оказалась куда тяжелее лесной, влажная, с густыми переплетающимися корнями пушистых кустиков брусники и ярко цветущего вереска. Лопата за лопатой, пока на ладонях нарастают и сочно лопаются мозоли, пачкая черенок прозрачной блестящей лимфой. Когда Саша скрылся в яме по пояс, в неё молча соскочила Агидель, перехватила лопату, останавливая мучительные, механически рваные движения. Низенькая и хрупкая, она работала с небывалым остервенением, взлетали и разбивались о гору земли всё новые и новые комья, появлялась над ямой и снова исчезала растрепанная рыжая макушка. Ведьма не остановилась, когда могила скрыла её по самую шею, зло рявкнула на ползущего на четвереньках к краю Славика. Сама. Извиняясь, отдавая последнюю дань. Из глубокой ямы парни вытягивали её за руки, сама она взобраться по резкой стене не смогла.
Когда Саша опустил Чернаву в новое пристанище, несмело занялся рассвет. Бестужев стянул с себя влажную от пота и туманного воздуха байку, прикрыл ей развороченную осиновым колом грудь, убрал с расслабленного умиротворенного лица покрытые грязью и кровью слипшиеся волосы, глаза закрыть не смог — ведьма окоченела.
Разве не сам он виноват в своих бедах, разве можно было тогда её высмеивать? Чувство вины куснуло за подбородок, заскользило вниз по хребту, цепляясь за ноги, наливая их каменной усталостью. Порыв у дровянки его погубил — не гордая женщина. Все эти годы его убивал собственный, невовремя вырвавшийся на свободу гнев. Если бы тогда он признал свою вину, покаялся и попросил мирно, она сняла бы проклятие? Спрашивать теперь было не у кого, Чернава замолчала навсегда.
Каждый из них бросил горсть земли в могилу. Кто-то мысленно молил о прощении, кто-то надеялся искупить вину или проявлял уважение. Последним был Щек. Скользнув беглым взглядом по взмыленным парням, царь Полоз поднял обреченный взгляд к небу, выдохнул в прохладный воздух едва заметное облачко пара и взял лопату сам. С ним похороны закончились вдвое быстрее, чем начались. А Бестужев до последнего вглядывался в белоснежную тонкую кисть, быстро скрывающуюся под пластом земли. Когда Щек закончил, перед ними высился курган — земля вокруг лишилась брусники и трав, змей снимал пласт за пластом, делая возвышение над Чернавой больше, величественнее. Когда он воткнул лопату у изголовья захоронения, Агидель водрузила рядом пышный букет вереска, в неловкой ласке поправила хрупкие цветы, пристраивая удобнее.
Присевшая рядом с Бестужевым Катя протянула ему Чернавины записи, опустила скрученные свитки на ноющие вытянутые ноги.
— Не сиди на земле, мокро и холодно, простудишься.
Смех получился блеклым, выцветшим.
— Думаю, теперь простудой меня не испугать. — Сердце кольнуло, когда он осмелился задать волнующий вопрос, — ты ведь не исчезнешь снова?
Смоль отрицательно качнула головой, её теплый карий взгляд мазнул по нему почти равнодушно, а вот стоило коснуться Щека — потеплел. И тогда ему показалось, что давно позабытая подруга научилась врать. Незачем ей видеться с двумя потерявшимися мальчишками, теперь она часть другого мира. Более сильного, недосягаемого для него.
— Я не отзывалась, потому что не знала о привороте, думала, незачем бередить твои старые раны. Они должны были зажить, а я — стереться из памяти.
Ерунда. Глупая надежда, притянутая насильно за лысый ободранный хвост. Теперь в смехе Бестужева слышалась издевка, Катя закусила губу, Щек напрягся, но ближе не подошел.
— А простая любовь так просто забудется? Год-два-три, ты ведь сама меня любила. Сколько ты терпела это, Катя? Тебе ли не знать, что даже будь она настоящей, от неё не так просто избавиться.
Это всё проклятый приворот. Тянет за язык, выглядывает жаждой из темных расширенных зрачков, опускает взгляд к виновато поджимающимся губам, истерично бьющейся в голове мантрой умоляет поцеловать. Остановиться. Не наговорить лишнего, не спугнуть. Саша хотел бы расстаться с ней добрыми друзьями, но её наивные слова больно режут по живому. Словно именно ему, Бестужеву, легко подняться с колен и отряхнуться от собственных чувств.
