Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан (читать полные книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗
Он слышал, будто боги приходят во вспышках пламени и раскатах грома. Так что могла рассказать ему об этом боге его манера подкрадываться неслышно, прячась за стелящимися миазмами ужаса? Что это тварь, которая способна учуять разлагающееся ухо и которой нечего больше делать, кроме как выползать на разведку? Таннеру не нужно было прикасаться к ней, чтобы почувствовать ее. Ощущение, которое она распространяла вокруг себя, было таким же, какое исходило от Вала, только насыщеннее — ведь бог присутствовал здесь не духом, но во плоти — омерзительное и неестественное, как утоление жажды маслом.
Но при должной мотивации привыкнуть можно ко всему.
Тоннель за люком пульсировал медленными перистальтическими волнами. В нем стало темнее, как будто что-то невидимое сгустилось, скрадывая свет. На мгновение Таннеру показалось, что последняя частица Шона начала двигаться сама по себе. Ухо сорвалось с места и перевернулось, а потом уменьшилось и исчезло, словно его распылили и поглотили.
Щупальца и усики, антенны и стебельки — он то видел их, то нет. Его зрение не могло быть так ненадежно. Глаза воспринимали только свет. Остальное было делом мозга, а к нему были и другие пути, через другие чувства. Возможно, этим все и объяснялось.
Их бог нерешительно завис в воздухе на выходе из тоннеля. Он чуял кровь. Потом он выскочил наружу и с громким шлепком приземлился на пол.
— Вот так, — сказал ему Таннер. — Я здесь.
Если бог его и услышал, виду он не подал. Может, он был глух к частотам людских голосов. Может, он вообще не мог слышать и воспринимал лишь запахи смерти и жизни. А может, это вообще был только придаток, отпочковавшийся от какой-то далекой сущности лишь на то время, пока в нем была нужда.
Он всасывал кровь и подбирался все ближе; Таннер начал понимать, что собственного цвета у бога не было, он был хамелеоном, окрасившимся теперь в серый цвет бетонного пола и румянец гемоглобина.
Вблизи бог поражал. Таннер видел в нем множество очертаний, знакомых форм, на которые он был почти похож. Он был гигантской многоножкой из тропических лесов. Он был шипастым ракообразным с кораллового рифа. Он был глубоководным угрем из не знающей солнечного света бездны, научившимся хватать и ползти.
Он не был ни одним из этих существ и пил приношение Таннера, каким бы скромным оно ни было.
Его натолкнули на это слова Аттилы — что там, в каньоне, какая-то особенность его характера или физиологии помогла ему защититься от этих созданий. «Не бери в голову», — сказал Аттила. Но именно это Таннер и собирался сделать. Подвергнуть эту идею самому безжалостному испытанию.
Когда он схватил тварь, она отреагировала медленно, заторможенно, и в этом не было ничего удивительного — если она так грандиозна, как утверждал Аттила, Таннер должен казаться ей не более чем мошкой. Ощущение было таким, словно он вцепился в покрытый январским льдом кабель. Оно проникало в него, как холод, сначала обволакивая, а потом просачиваясь вглубь. Оно не походило на встряску и ничем не напоминало удар тока. Оно было головокружением и неразрешимыми противоречиями. Эта сущность была не отсюда. Эта сущность была здесь всегда.
Чувства захлестнули Таннера, он не мог видеть, не мог слышать. Он совершил ошибку. Он всегда совершал эту ошибку.
Таннер не поднимался с пола, но все равно чувствовал себя так, словно рухнул на него. Его кости растворились, его мысли больше ему не принадлежали. Существовал человек по имени Таннер, и существовали создания, которых прославляли и боялись как богов, а он очутился где-то посередине. Он ощутил ход мыслей твари, почувствовал вкус ее голода, ухватился за корни ее страха. Он растянулся на многие мили. Он растянулся на световые годы.
Но основа держалась.
А потом…
Равновесие.
Таннер парил. Валяясь на полу, вдавленный в бетон, Таннер парил. Однако он не превратился в Вала, беспомощного и неуклюжего. Бог не захватил его; это он захватил бога, и оставалось только вспомнить, зачем тот ему нужен. Он процарапывался назад сквозь время и пространство. Несколько минут назад, несколько эпох назад его отчаяние было таким ясным.
Его пальцы согнулись, его руки снова были способны цепляться, он снова был способен оттолкнуться от пола.
Когда Таннер понял, что может доверять глазам, он обернул молнию вокруг выступа на теле бога и затянул ее туго, как удавку, не обращая внимания на острые зубчики. Это была опухоль размером с язык, и она с треском поддавалась молнии, как ни один другой материал, который ему раньше приходилось пилить, но становилась тем прочнее и волокнистее, чем глубже он врезался. Однако сила Таннера была даже больше его целеустремленности. Если их бог и осознавал, что от него отрезают кусок, его это не беспокоило. Таннер накормил его собой, и было справедливо, что бог ответит ему тем же, ведь он мог поделиться гораздо большим. Когда Таннер отпустил его, бог уполз обратно — возможно потому, что человек ему уже наскучил.
Но тот кусок, который он оставил после себя… он до сих пор менял окраску. Теперь он был цвета изуродованной руки Таннера.
Быстрее, пока мысль не взяла верх над импульсом. Традиция поедания частиц своего бога существовала почти столько же, сколько и зубы.
Таннер чуть не упал, но вспомнил, что у него есть ноги и ступни, и воспользовался ими. Поднимаясь, он восстановил равновесие и выпрямился со всей непокорностью первой обезьяны, когда-либо попытавшейся ухватить луну. Он был первобытным и развитым, диким и святым, голодным и насытившимся. Он не знал, сколько это продлится, и сможет ли он после этого восстановиться. Но пока что у него были руки, и по сравнению с ними сталь казалась такой хрупкой. С остальным он разберется, выбравшись из клетки.
Уймись, новичок. Ты не сможешь разогнуть прутья.
Да ладно? Скажите это прутьям.
То, на что в это мгновение были способны руки Таннера, даже не было главным его оружием.
Нет, его главным оружием было знание. Потому что существовал человек по имени Таннер, и существовали создания, которых прославляли и боялись как богов, и он снова мог отличить одно от другого.
Они были вовсе не такими, какими казались своим прислужникам.
Будущее ставило передо мной два вопроса.
Как я могла вернуться к нормальной жизни после того, что сделала сама, и того, что мы с Бьянкой сделали вместе?
И согласно каким таким бредовым стандартам я вообще могла назвать свою жизнь нормальной?
Я не хотела к ней возвращаться. Снова. Если предположить, что в будущем нас не ожидала карточка «Отправляйтесь в тюрьму», то мне нравилось, во что превращается моя жизнь под крышей Бьянки. Такой вариант я еще не пробовала, и он работал.
Я не думала о ее доме как о месте преступления. Мне легко было не вспоминать о том, что я сделала в ванной, что Бьянка сделала в столовой. Хотя мы все еще ждали, пока до нас докатится взрывная волна из Лас-Вегаса, это место казалось мне… очищенным. В нем не было призраков. У него снова был потенциал. Конечно, одна жизнерадостная девочка, которой-было-уже-почти-пять-лет, время от времени спрашивала, куда делся ее папочка, но, судя по всему, неплохо воспринимала его отсутствие. Тем более, что к ним переезжала лучшая в мире тетушка — ну разве не классно?
Однако мне нужно было забрать кое-какие частички прошлого, подвязать кое-какие концы. Я не могла до бесконечности копаться в шкафу Бьянки, пытаясь найти там одежду, которая подойдет и мне. Сырья на нас с ней ушло примерно одинаковое количество, только придали ему разную форму.
Поэтому я и вернулась в Брумфилд, в дом, который делила с Валом, впервые за… охренеть, за восемь дней. У меня была робкая надежда на то, что все пройдет гладко. В последний раз он пытался до меня дозвониться утром понедельника, когда я ехала в Вегас, а это могло означать, что я для него, как и он для меня, уже в прошлом.
А теперь было воскресенье — а по воскресеньям он чаще всего оставался дома, — и машина Вала стояла в гараже, а значит, он должен был оказаться на месте. Однако… его там не оказалось. Я вошла в дом, в котором царила странная тишина, а воздух пропитался явственным ощущением беды. Дом казался слишком открытым, слишком пустым, слишком необжитым, и не только из-за нехватки мебели. Причина была более существенной.
