Чучело человека (СИ) - Диденко Александр (библиотека книг .TXT) 📗
Вздохнул и содрогнулся, и упал, ибо сзади ударили, сбили с ног, бросили на землю. Ударили еще, снова и снова, но отпустили — не позволили сознанию покинуть тело.
— Другой вариант есть, — сказал Рукавов, — посмотри назад.
Щепкин пошевелился — за спиной, где-то сбоку и снизу вверх стояли люди Рукавова. Кто-то размахнулся и пнул ботинком в лицо, хлынула кровь. Щепкин застонал. Кто-то принялся шарить в карманах. Кто-то сказал, что Щепкин без оружия, и ударил еще раз, в грудь, в шею.
— Ну все, все, — остановил Рукавов, — в «коморку Папы Карло» его. А ты, падаль, — хозяин сорвал со стола скатерть, бросил Вращаловой, — оденься-ка!
И побежало все вдаль, от Щепкина побежало, назад, за спину; торпедой понесли, бревном, не щадя тела избитого, с хлопками да зуботычинами, закрыли на замок, прямо на пол бросили на бетонный, но с ковром узбекским, в обстановку кромешного мрака, где не дождавшись глаз, ощупью, по запаху найдешь унитаз блевануть, да койку забыться.
Какое время лежал — не понял, не больше часа, должно быть, только очнулся от резкого скрипа двери металлической, щелкнуло что-то, и темноту клин разрезал разящий, яркий клин — глазам больно. И силуэт возник — Рукавова силуэт. Дверь вновь скрежетнула, исчез клин, что-то щелкнуло — Рукавов включил лампу.
— А что это ты в темноте лежишь, Володя? — спросил Рукавов. — Посмотри, сколько книг, не читаешь.
Щепкин поднял голову: несколько полок с книгами, два стола под ними, две полированные кровати, на одной — он, Щепкин, на другой — Рукавов. Два кресла, телевизор с тумбой, забранное решеткой окно. Дежа вю — уже виденное — только где? Гостиничная обстановка, отсутствует запах кофе, и гула пылесоса тоже нет. Щепкин попробовал улыбнуться, но лишь поморщился. Поморщился и не вспомнил. Ничто, кроме решетки на окне, не раскрывало сущности темницы. «Коморка Папы Карло». Ну как же, как же!
Щепкин со стоном поднялся.
— В этом кресле сидел Липка, — сказал он, — качался из стороны в сторону и часто-часто крестился.
— В этом кресле он не сидел, — отозвался Рукавов с соседней кровати, — не то место.
— Знаю, — кивнул Щепкин, — очень похоже! Знаешь, Петя, ведь все тюрьмы похожи! Как траурная процессия похожа на свадебную. — Щепкин заглянул в зеркало над умывальником. — И мы с тобой похожи. Два Пьера, два Волана. Разве что у одного голова разбита. — Щепкин опустился в кресло. — Вот здесь сидел и часто-часто так крестился, кипит твое молоко.
— Липка, говоришь? Ублюдок он, твой Липка, всех обманул! И ушел вчистую. Я сердце его вырвал бы, скальп снял бы, иглы под ногти загнал. Главный мой враг. Увез ведь бабу сумасшедшую эту с выблядками Заславскими, спрятал. Дурачком прикинулся. И тебя обвел, и меня. Всех! Эх, какого льва проворонили. Ты против него — никто. Десяти стоит, сотни. Какую партию отыграл! Мне б таких людей!
— Какую бабу?
— Не твое это дело, Володя, мал еще. Ты скажи-ка мне, где диски спрятал? Отдай по-хорошему. Ты ведь не Липка, сломаешься.
— Не помню я, Петя, честное слово не помню. Только то, что если случится неожиданность, материалам дадут ход. Все вскроется, все марионетки полетят, чинуши твои. И в первую очередь — губернатор. Тебя судить будут, Петя. — Щепкин вновь попробовал улыбнуться, но вновь лишь поморщился. — А может и не будут, но убьют в любом случае — либо те, кого ты подвел, бандюганы твои, либо власти. Две стороны одной медали — выбор не принципиален.
— Тогда вот что. Сейчас тебя будут бить, постарайся не умереть до того, как вспомнишь, договорились? Вот и чудненько. — Рукавов, не вставая с койки, хлопнул в ладоши. — Ко мне!
Дверь тяжко поддалась, вошли двое с портфелем, весьма похожие на тех, кого Щепкин оставил на Волгоградской.
— Позвольте, — попросил один из них, приподнял Щепкина и накрепко привинтил жгутом к креслу, другой извлек из портфеля липкую ленту.
— Это чтобы тихо? — спросил Щепкин, более приободряясь, нежели бросая вызов. — Я все равно ничего не скажу.
— А я ничего и не услышу, — улыбнулся Рукавов с койки, вынул из коробочки ватные шарики, заткнул уши. — Начинайте.
Завертелись перед глазами разноцветные круги, заиграла музыка, затрясся пол, пошел на Щепкина. Побежала куда-то «далекая», размахивая голубыми флажками. Проехал длиннющий лимузин, из окна которого высунулась рука, и руку эту так захотелось, так захотелось поцеловать, и открылся лифт, в котором стояли молодая женщина с ребенком и военный летчик со звездой Героя на груди. Женщина вручила летчику ребенка, стала уменьшаться, превращаться в серую каменную бабу. Щепкин бросился к ней, но лифт закрылся и покатил вниз, ниже первого этажа, ниже всего, что только можно представить, к центру Земли, где жарко и нет воздуха. Щепкин крикнул им, чтобы они немедленно возвращались, но кто-то взял за руку, повлек к себе. Щепкин обернулся — стояла белоснежная обнаженная «далекая». «Знаешь, что это?» — спросила «далекая», показывая Щепкину темное пятно под грудью. «Не знаю», — признался Щепкин. «Клещ, — сказала «далекая» и улыбнулась самой лучшей на свете улыбкой. — Знак бедственных обстоятельств и слабого здоровья. Возможно, мне придется дежурить у постели больного. Если я раздавлю его, меня будет терзать вероломство друзей. Если я увижу сто крупных клещей на стволе дерева — мои враги любыми способами будут стремиться завладеть моей собственностью». «В сентябре — листья, в декабре — снег», — сказал Щепкин. «Хорошо, — согласилась «далекая», — пообещай мне, что если я вытащу тебя, ты убьешь его». «Клеща?» — догадался Щепкин. «Дурак!» — обиделась «далекая» и растворилась в воздухе.
— Пообещай мне, что убьешь его, — потребовала Вращалова.
Щепкин открыл глаза.
— Клеща? — повторил он.
— Не притворяйся, — попросила Вращалова.
Щепкин огляделся: ни полок с книгами, ни металлической двери, ни кресел. Похоже, что жив, и, кажется, это не «коморка». Двуспальная кровать, плюшевый медведь, распахнутое окно. Спальня, — сообразил Щепкин.
— А Петя где?
— Внизу. Я предложила дать мне возможность поговорить с тобой.
Не сказал ничего, — понял Щепкин.
— Пойду, — сказал он, поднимаясь с пола.
— Подожди, не сегодня. Выбери момент, подготовься, — предложила Вращалова.
— Хорошо, — согласился Щепкин, помедлил и спросил: — Сама не сможешь?
— Я женщина! — возмутилась Вращалова, — ты что?! И скажи спасибо, что вытащила тебя.
— Спасибо… — Щепкин готов был согласиться с любой мыслью, лишь бы оставили в покое. Его внезапно повлекло вниз, сложило пополам, вернуло на пол. Он почувствовал страшную, небывалую дурноту, судорога побежала от низа живота — к груди, к горлу, он закашлялся, и его вырвало. Перед глазами задрожал оранжевый занавес, Щепкин сложил руки на груди, закрыл глаза. — Я сейчас, — сказал он и увидел знакомый лифт.
Лифт поднимался от центра Земли. Щепкину захотелось посмотреть, что произошло с родителями в раскаленных недрах, но коробка лифта неожиданно ужалась до размеров оружейного сейфа, створки распахнулись, и в руки свалилась длиннющая винтовка Мосина с изящным четырехгранным штыком. «Возьми ее», — велела «далекая», и Щепкин ухватился за шершавое цевье. «Пообещай, что убьешь его», — попросила «далекая». «Обещаю», — кивнул Щепкин и подставил щеку для поцелуя. Лифт вернулся к прежним размерам, вновь распахнулись створки — к небу устремились разноцветные шары: один, десять, сто, тысяча. Из опустевшей кабины шагнул бледный Липка с чудовищно развороченным боком.
«Это тебе», — Липка протянул рождественский чулок, из которого посыпались игрушки: мамины кеды, спортивные трико — две белые полоски на каждой штанине, длиннющий лимузин со знакомой рукой, шоколадный Дед Мороз с винтовкой наизготовку, губернатор, обсыпанный сахарной пудрой, диски с материалами Компании, фотопортрет полковника медицинской службы, баночки с клубничным джемом, розовая папочка, газета с водоразделом на тридцать восьмой странице, женщина с огневолосыми детьми, поля, густо поросшие клубникой, одинокое захолустье, пахнущее рыбой, кривой магазин с темной глазницей, Рукавов с подносом, где покоится голова Щепкина, «далекая», с нетерпением принимающая этот поднос.
