Лондонские оборотни - Стэблфорд Брайан Майкл (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗

— Ты увидишь еще много снов, — пообещала она, и пройдя мимо него остановилась перед зеркальцем. Она коснулась стекла, и внутри вспыхнул желтый свет. Он был не ярче, чем тот, что дает свеча, но, видимо, именно так ей и хотелось.

— Ты бы хотел увидеть новый сон? — Спросила Мандорла. — У меня у самой бывают яркие видения, и я хорошо научилась их создавать. Это дешевый род магии, но очень приятный. Мы с тобой можем разделить наши грезы, Габриэль, если ты этого захочешь. А со временем сможем добиться, чтобы наши мечты осуществились.

Он прилег на кровать, не раздеваясь.

— Я теперь могу поместить свои видения в зеркальце. — сказал он ей, — И мне вовсе не нужно в них жить.

— Это довольно простой фокус. — уверила она его, — Но лучшие видения мы переживаем, а не просто наблюдаем. Иначе как еще нам узнать, какие бы из наших грез мы хотели бы воплотить?

В неверном утреннем свете ее фиалковые глаза казались огромными и сияющими, как будто светились изнутри. Он видел, как она смотрит на человека таким же странным взглядом, прежде чем сожрать его, но он не боялся. Габриэль был уверен, что нужен ей только живым для воплощения пейзажей и образов из ее грез.

— Ты не хочешь заснуть? — Спросила она медовым голосом, в котором слышалось искреннее участие. — Ты заснешь, если я подарю тебе видение?

Он кивнул. Она несколько мгновений смотрела на него по-матерински нежно и ласково, словно на щенка, которого надо приласкать и защитить.

Так она безумна, как сказал Харкендер? Или, может быть, именно одержимого демоном Харкендера следует счесть безумцем?

Мальчик закрыл глаза, уступив ей, и почувствовал, как нежные пальцы касаются его лба: а, когда прошло еще несколько мгновений, он позволил ей сотворить для него грезы и снизошел до того, чтобы их пережить ненадолго. Но в глубине своего сердца не доверился им.

Мир лишь прах, и силы, которые удерживают его частицы вместе, вот-вот будут сметены. Плоть, слабейшее из его образований, разлагается на ветру перемен быстрее, чем что-либо еще. Ветер срывает маски, лица стираются, остаются только взирающие куда-то глаза, но вот исчезают и они, и обнажаются насмешливые улыбки очищенных до блеска черепов. Там, где когда-то разгуливала гордая и блестящая толпа роскошно одетых мужчин и женщин, теперь лишь невнятное стадо бесполых скелетов, окутанных лохмотьями, а вот уже одно только костяное крошево. И наконец, остается лишь белая блестящая пустыня, безводная и безмятежная.

Цветы никнут, трава увядает. Там, где когда-то стоял могучий зеленый лес, теперь лишь мешанина изломанных стволов и нагих веток, увитых ползучими стеблями, похожими на обрывки паутины, и вот уже россыпь тлеющей шелухи. Наконец, нет ничего, кроме большого мрачного болота, зловонного и торжествующего.

Медленно осыпаются здания, почерневшие от дыма, кирпичи трескаются, делаясь кроваво-красными, оконные стекла падают, точно угрюмые слезы, высокие трубы валятся, точно пшеница под ленивым серпом. Лишь египетские пирамиды рассчитаны на то, чтобы не утрачивать свой облик, они последними вернутся в котел Творения, как дождь неотличимых друг от друга атомов, как безликий хаос первозданного огня. Пепел к пеплу. Прах к праху.

Всяка видимость утрачена и всякая реальность сохранена. Время завершено, и нет больше ожидания, нет надежд. Рождается новый мир, мир, который станет новой историей.

Белые сияющие пустыни порождают новые сонмы существ, великие серые болота облекают мир в краски. Руки работников приступают к делу и вновь придают всему облик.

Но чьи это лица и чьи глаза? Где ангелы, и чьи это души? Снова пляшет прах, и белый пепел вновь запылает пламя жизни. Но ветер не умер, он задует снова, и снова, и снова. А все лица — это только маски, сотворенные ангелами для своих представлений.

Грезы развеялись, и Габриэль крепко уснул. И в этот промежуток до самого пробуждения, для него перестало что-либо значить, божество он или демон, союзник людей или волчья родня.

Были только тьма и мир.

Пока вновь не забрезжило утро, и не вынудило его встать перед абсурдным и проклятым миром.

Вторая интерлюдия

Исследующее воображение

1

Слово «Вервольф», что означает «оборотень», могло возникнуть двумя способами. Первый описан Жервезом из Тильбюри, а именно, что оно происходит от англо-саксонского «wйr-wolf», где префикс wйr означает просто-напросто «муж, человек». Он имеет эквиваленты в латыни (vir), в прусском (virs) и в санскрите (вира). Но есть альтернативное предположение, по которому префикс развился из скандинавского vargr, что одновременно означает «волк» и «беспокойный», оно имеет эквиваленты во французском (varou или garou) и в готском (vaira). Разумеется, имеется в виду, или имелся более, чем один род вервольфов. Но мы намерены говорить лишь о тех, которых создал Махалалель, и которые нынче называются лондонскими оборотнями, они, разумеется, связаны со второй версией. Они vargr, looup-garou, vaira-ulf — не знающие покоя.

Вервольфы, которых создал Махалалель, не оборачиваются под влиянием луны, не могут они и превращаться полностью по своей воле. Он создал их, чтобы они жили так, будто родились людьми. В его планы не входило позволять им когда-либо, даже на короткий период, возвращаться к волчьему облику. Увы, воли Махалелеля было недостаточно, чтобы отказать им в этой привилегии, которой они с великой радостью пользуются, когда допускает судьба. Но эта привилегия оборачивается для них трагедией, потому что они мечтают стать волками навеки. Волчье эхо, что живет в каждом из них, побуждает их всех горячо и страстно ненавидеть род людской и человеческий облик.

Когда вервольфы принимают волчий образ, у них сознание волков, хотя природа их никоим образом не звериная. Будучи волками, они не имеют доступа к своим воспоминаниям, как они были мужчинами и женщинами, к языку, на котором изъяснялись, как люди. Их природа разделена весьма жестко, и когда они в волчьем облике, они видят и чувствуют, как звери, хотя их инстинкты и цели искажены и замутнены человеческими понятиями.

Оборотни в волчьем обличье — это чистая воля. И хотя она была записана в их сердцах, когда они были просто волками, она изменилась из-за долгой жизни в отрыве от дикой природы. Перед преображением людской рассудок вервольфа может направить волчью волю в определенную сторону, дать указания своему другому я. Но как только принят образ волка, изменение цели становится невозможным, и мощи желания может оказаться недостаточно, если оно противоречит сокровенной волчьей воле. Именно поэтому Махалалель сотворил уже перед самой смертью незадачливого Пелоруса, исполнителя своей собственной воли, неизгладимо впечатав ее в душу своего любимца. Многовекового опыта, в людском и волчьем обличии, оказались недостаточно, чтобы справиться этой чужой волей, всецело довлеющей над Пелорусом, особенно, когда он становится волком. Она сделала его чужим в своем племени.

По правде говоря, вервольфы не могут не питать ненависти и презрения к людям, этим кротким наследникам мира, существам с темными сердцами и холодными душами. Волк не может не желать отомстить за то, что сделано с ним давным-давно, за то, что его вынудили стать тем, для чего он не предназначался природой. Вервольфы ненавидят самую свою пересозданную природу и боятся ее, несмотря даже на то, что преображение даровало им бессмертие. В этом отношении они существенно отличны от Адама Глинна, которого Махалалель сотворил до них, и который не испытывает к своему создателю ничего, кроме благодарности. И за сходство с людьми и за бессмертие.