Песни мертвого сновидца. Тератограф - Лиготти Томас (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Альб бросил альбом на кровать, где он упокоился среди смятых простыней, в которых запутались выцветшая пара брюк и старая рубашка. Такие уж у него были привычки. Окно было приоткрыто, и, подойдя к нему, он потянул раму за ручку, распахнув его чуть шире. Они должны были быть где-то рядом — эти незримые собеседники, и Альбу хотелось, чтобы их интригующий спор не прекращался. Он припомнил, как один из голосов произнес: «Пора положить конец кое-чьим проблемам», — видимо, под «проблемным» типом подразумевался все тот же загадочный доктор Тосс. Само имя было Альбу незнакомо, но порождало в душе некое с трудом объяснимое волнение, предчувствие чего-то неизведанного. Но разговор сошел на нет как раз тогда, когда неведомый доктор всерьез заинтересовал его. Где же они — эти двое? Как у них вышло так быстро смыться?
Открыв окно нараспашку, Альб Индис выглянул на улицу, но никого не увидел. Он подался чуть вперед, обеспечивая себе больший обзор: его светлые, едва ли не белые волосы растрепал внезапно налетевший ветерок, пахнущий морской солью. День стоял пасмурный и сонный. По ту сторону тусклых стекол окон напротив изредка мелькали чьи-то силуэты. Уличная мостовая, живописно начищенная к приезду летних туристов, ныне могла похвастать лишь неопределенной внесезонной серостью. Альб Индис пригляделся к одной из плиток — та была выкорчевана из кладки, и он вообразил себе, что она когда-то взяла и сама по себе отделилась: даже услышал скрипучий звук, сопровождавший бы подобное действо. Звук и вправду был — вот только то позвякивали стальные петли где-то на ветру. К ним крепилась дощатая вывеска, подвешенная у самого верхнего окна старого дома, что подпирал небо всеми своими пристройками, надстройками и мансардами. У Альба ни разу не получалось разобрать, что за четыре буквы красуются на вывеске, хоть он и смотрел на нее тысячу раз, — слишком уж она была высоко; и зачастую его заставало неуютное чувство, что оттуда, с высоты, кто-то тоже взирает на него в ответ. Но радиостанции было ни к чему зримо присутствовать в старом курортном городке — достаточно было и аудиального ориентира, голоса, что служил беспечным отдыхающим «проводником к морю».
Альб Индис закрыл настоящее окно и вернулся к нарисованному — состоящему из тонких штрихов наброску. Пусть картина и была начата в разгаре бессонной ночи, он не стал копировать созвездия, проступившие на небосводе за стеклом, — он хотел оставить ее незапятнанной какой-либо художественной интерпретацией тех звездных часов. В окне ничего не было — одна лишь чистая белизна страницы, невыразительная отрада уставших глаз. Нанеся несколько завершающих штрихов, Альб аккуратно подписал свою работу в нижнем правом углу. Скоро она займет свое место в одной из толстых папок, что сложены на столе в другом конце комнаты.
Чем же были забиты те папки? Двумя типами рисунков, между коих и простирался диапазон изобразительных талантов и стилей Альба Индиса. Первый тип — этюды по образцу недавнего: предметы и части интерьера комнаты; далеко не первый раз он рисовал окно, к нему он вообще возвращался с завидным постоянством и всякий раз использовал предельно простой стиль рисовки. Порой он сиживал в кресле перед окном и рисовал собственную кровать, неряшливую и неубранную, иногда его творческое внимание перепадало прикроватному столику и лампе без абажура, стоящей на нем. Та часть комнаты, где стоял стол, тоже удостаивалась поверхностных скетчей. Стена в той части комнаты была самая интригующая из всех четырех. Она сама некогда служила холстом, и наслоения незавершенных изображений загадочных морских обитателей вплетались в неровно нанесенную и кое-как раз за разом подновляемую шпаклевку — осыпающуюся то тут, то там, обнажающую вязкую сырость стенной кладки. Картин на той стене не висело — да и на остальных тоже: лишь утлая книжная полка, на коей пребывали в покое загнанные в рамки страниц неведомые миры, выдавалась из их наготы. Отвлеченные наброски: кроссовка, прислоненная к ножке кровати, перчатка, указывающая на некую опасность отставленным указательным пальцем, — составляли сухой остаток работ первого типа.
А что же со вторым? Был ли он интереснее первого? Возможно, хотя и не в том смысле, что обычно подразумевает работу воображения. Воображения у Альба Индиса не было — по крайней мере, такого, что можно было бы использовать на благо творчества. Всякий раз, когда Альб пытался представить себе нечто небывалое, его мозг был не в силах нарисовать ничего на предложенном ему холсте. Все что оставалось — белизна, чистый лист, нулевая концепция. Однажды у него почти получилось — он представил несколько странных объектов, парящих посреди заволакивающей небо метели под звук чьего-то искаженного голоса, но несколько мгновений спустя образ выцвел и канул в пустоту. Этот художественный недостаток, однако, не грозил Альбу ни разочарованием, ни раздражением. Он редко испытывал силы своего воображения, интуитивно догадываясь, что посеет в этом деле куда больше, чем пожнет. В любом случае, создавая картину, можно было пойти множеством дорог, а у Альба Индиса был иной путь — тот самый, благодаря которому он рисовал уже помянутые картины второго типа. Картины, совершенно не похожие на тип первый, обыденный и невзыскательный.
Техника, используемая Альбом Индисом для картин второго типа, являла собой своего рода художественную подделку; сам он предпочитал называть это «соавторством». Но кем же были его соавторы? Почти во всех случаях узнать их имена возможным не представлялось — то были анонимные художники, готовившие иллюстрации к очень старым книгам и периодическим изданиям. Все его книжные полки были завалены подобным — фолиантами и подшивками, что порой требовали едва ли не нежности в обращении со своими побитыми временем обложками. Французский, фламандский, немецкий, шведский, русский, польский — любой культурный источник публикуемого материала подходил, коль скоро его иллюстрации взывали к Альбу на языке темных линий и белых лакун. В самом деле, чем более случайным был источник вдохновения, тем лучше служил он избранной цели. Альбу Индису нравилось браться за какую-нибудь вековую гравюру, изображавшую субарктический пейзаж, и, старательно копируя манеру оригинала, переносить бескрайние просторы снегов на свой лист. На смену гравюрной Арктике приходило столь же старое изображение церкви в чужом городе, о котором Альб ни разу в жизни не слышал, и камень за камнем он переносил ее в самое сердце своей снежной пустыни. Наконец, с еще более древних страниц Альб собирал образы демонов, выписанные безвестным художником, и, бережно сохраняя манеру и стиль, заставлял их плясать на укрытых снегом вершинах и вторгаться в дом Господень. Так проходил его творческий процесс — процесс соединения образов в нечто такое, о чем их истинные создатели даже не задумывались. Присваивая их, он создавал необычайные по духу запустения пейзажи, как бы демонстрируя эффект собственных тягот лишения сна, накатывающих ночь за ночью. Под его чутким взором и твердой рукой рождались сплетения художественных форм, отмеченных анатомически выверенным ужасом, и их компоненты, изъятые из лет своего написания, образовывали композиции поистине химерического толка. Предельно логичным Альбу Индису казалось то, что самые безобидные образы и проявления должны в конце концов найти свой путь от света к тени, от тени — к беспросветному мраку.
Сейчас он работал над новой композицией, имея в голове пока что лишь общий ее план. Серповидный шрам луны, образ достаточно распространенный, Альб Индис хотел вырезать из одного черного неба и зафиксировать на другом, на котором он имел бы более зловещее значение. Эта художественная трансплантация позволила бы Альбу безвестно потратить остаток дня, однако заоконные разговоры нарушили привычный ритм жизни. Почти любое событие могло повредить хрупкую рутину страдающего бессонницей, так что пока не было никаких причин отмечать сей случай как феномен. Приход арендодателя Альба — неважно, за платой ли или формальности ради, — тоже мог выбить его из колеи на неделю-другую. Раньше подобные вещи его мало беспокоили, но ныне груз старых забот скопился — и начал попирать крайнюю отметку. И все же — было ли в том докторе Тоссе нечто особенное? Альб заинтересовался им, и он ничего не мог с собой поделать. Был ли доктор Тосс подобен всем остальным врачам — или мог взаправду услышать его, Альба? Ни один врачеватель доселе не прислушивался к нему, ни один не снабдил лекарством, что способно было помочь.
