Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод) - Кинг Стивен (читать книги онлайн без txt) 📗
— Именно. — Джад взялся за очередную сигарету. Руки чуть заметно дрожали. — Так вот, мать увидела меня и кричит: Джад, дай собаке поесть! Она же голодная, уведи ее скорее отсюда, а не то все занавески перемажет. Помню, начал я его приманивать каким-то куском, зову, а он словно кличку свою забыл. Я аж засомневался: а мой ли это пес? Может, просто похож, и все…
— Точно! — воскликнул Луис.
— Только на второй или на третий раз подошел. Да и то: не подошел, а рванулся ко мне, чуть с ног не сбил, когда я его на веранду выводил. Мигом проглотил все, что я ему дал. Первая оторопь прошла, понял я наконец, что Пестрый вернулся, и давай его тискать от радости. А он меня — в лицо лизать, только… — Джад поежился и допил пиво, — только вот язык у него был холодный, будто мне по лицу мертвой рыбиной водят…
С минуту мужчины сидели молча. Потом Луис попросил:
— Рассказывайте дальше.
— Ну, покормил я его, потом достал старое корыто — нарочно для пса держали — да и вымыл Пестрого хорошенько. Раньше он терпеть не мог мыться. Бывало, мы с отцом вдвоем его едва в корыто затащим, сами до нитки вымокнем, прежде чем его выкупаем, а уж для пса унижение великое — прямо на морде написано. Он, злодей, частенько после мойки вываляется в грязи и носится как угорелый меж простынями, что мать только что постирала и развесила. Она — в крик: «Пристрелю подлюгу, не посмотрю, что ваш пес!» Но в тот день Пестрый и не думал сопротивляться. Не шелохнулся, пока я его отмывал. Но что-то не очень мне это понравилось: будто шмат мяса моешь. Вытираю я его старым полотенцем и вижу отметины от колючей проволоки — этакие проплешинки с ямочками. Дай Бог, если б лет через пять так зажило!
Луис понимающе кивнул. Уж ему-то по работе часто приходится сталкиваться с плохо заживающими ранами, кровь и гной сразу напоминают о смерти, могилах, гробах, которые делал его дядюшка и кому Луис в детстве помогал. «Земли не хватит, чтоб все могилы засыпать».
— На голове у него тоже отметина. Но уже поросшая седой шерстью — этакий белый пятачок возле уха.
— Куда пуля угодила, — догадался Луис.
Старик кивнул.
— Знаете, Джад, прострелить голову — еще не значит убить наверняка. Сколько неудачных самоубийств или покушений, и все из-за невежества. Не знают люди, что черепные кости крепки, пуля может отрикошетить и по дуге, не затронув мозг, выйти с другой стороны. При мне был случай: парень выстрелил себе в правое ухо, пуля виляла-виляла по периметру всей головы, вышла, наконец, задела яремную вену — от этого парень и умер.
Джад усмехнулся, кивнул.
— Я что-то подобное читал в одной из газет, что Норма выписывает, то ли в «Звезде», то ли в «Спрашивай — отвечаем». Ну, уж коли мой отец сказал, что Пестрый мертв, можно не сомневаться.
— Ну, что ж, значит, так все и было, — согласился Луис.
— Ведь дочкин кот тоже был мертв?
— Да, несомненно.
— Себе-то вы быстрее поверите. Как-никак вы врач.
— Вы, Джад, так сказали, будто я — Бог. А я, увы, простой смертный. И в темноте…
— И в темноте вы пощупали шею. Перебита. Голова болтается. И к тому же он уже примерз к земле, вам его чуть не силой отдирать пришлось. С живыми такого не бывает. Коченеют и примерзают только неживые.
В соседней комнате часы пробили половину одиннадцатого.
— А что ваш отец сказал, когда домой вернулся? — поинтересовался Луис.
— Я его загодя на дороге поджидал. Знаете, такое чувство, будто нашкодил, и хорошей взбучки не миновать. Приехал он часов в восемь. В комбинезоне, в кожаной кепке, что тебе боксерская перчатка — вы уж небось таких и не застали?
— Застал. — Луис зевнул, прикрыв ладонью рот.
— Засиделись мы, — покачал головой Джад. — Пора закругляться.
— Еще не поздно, — возразил Луис. — Просто меня ко сну клонит, пива перебрал. Продолжайте, Джад. Я с удовольствием слушаю.
— Идет, значит, отец, ведерком жестяным помахивает (в нем обед носил), насвистывает. Смеркается уже. Увидел меня, спрашивает: «Чего поделываешь, сынок? А где…» И тут, глядь, Пестрый навстречу! Обычно-то бежит, бросается прямо на грудь, а сейчас идет этак степенно, хвостом помахивает. Отец ведерко выронил, попятился. Наверное, деру бы дал, да в забор уперся. Стоит, во все глаза на Пестрого смотрит. Ну, Пестрый к нему — прыг! Отец поймал его за передние лапы, будто с ним танцевать собрался. Пристально-пристально на пса посмотрел, потом на меня и говорит: «Помой его, Джад. От него сырой землей пахнет». И в дом пошел.
— А вы что же?
— Пришлось снова мыть. И снова он в корыте покорно сидел. Домой прихожу, мать уже спать легла, хотя и девяти еще не было. Отец позвал: «Поговорить нужно, сынок». И впервые в жизни он говорил со мной как с мужчиной. А со двора, точнее, через дорогу, где ваш дом теперь, жимолостью пахнет, у нас под окном от шиповника дух тонкий такой, приятный. — Джад вздохнул. — Как долго я ждал серьезного разговора с отцом. И вот… Радости он совсем не принес. Напротив, скорее, озадачил. Будто сидишь и смотришь на себя в зеркало, а в нем — другое зеркало, и еще… еще… без конца. Сколько уж людей пересказало историю индейского кладбища? И все одно и то же, меняются лишь имена, как женщины в постели…
— И отец ваш знал эту историю.
— Знал, конечно. «Кто тебя, сынок, туда отвел?» — спрашивает. Ну, я все и рассказал. Он лишь кивал, дескать, так и думал. И не лукавил. Хотя у нас в Ладлоу человек шесть — восемь могли бы меня на индейское кладбище сводить. Могли-то могли, только нужно быть чокнутым, вроде Стенни Б., чтоб решиться.
— А вы не спросили, почему он сам вас туда не отвел?
— Спросил. Долго мы с ним проговорили, на все вопросы времени хватило. Он сказал, что место это плохое, ни умершим животным, ни хозяевам добра не приносило. А тебе разве нынешний Пестрый нравится? — спрашивает. И, верите ли, нет, Луис, так трудно мне было отвечать… Я все свои чувства так подробно пересказываю, потому что — важно. Вы ведь тоже в один прекрасный день спросите, зачем я вас с котом туда потащил, раз место плохое. Ведь спросите?
Луис кивнул. Что-то заметит Элли, когда вернется? Этот вопрос вертелся у него в голове все время, пока он играл в теннис со Стивом Мастертоном.
— Может, поступил я так, чтоб дети поняли: иногда смерть лучше жизни, — с натугой проговорил Джад. — Ваша Элли пока это не понимает, и, думается мне, потому, что не понимает ее мать. Ну, теперь возразите, скажите, что я не прав, и покончим с этим разговором.
Луис хотел было что-то сказать, но передумал.
А Джад продолжал говорить, теперь медленно, каждое слово давалось с трудом, точно каждый шаг — по зыбучим пескам.
— На моем веку такое не раз повидал, по-моему, рассказывал, как Лестер Морган там даже быка — Ханратти, ну и имечко! — похоронил. От язвы, что ли, умер. Так Лестер особые полозья придумал, чтоб тащить. Уж и не представляю, как он такую тушу через завал переправил. Было б желанье, как говорится. А уж касательно нашего кладбища это сущая правда. И вернулся Ханратти, да только через две недели пришлось Лестеру его пристрелить. Злой стал бык, вроде как бешеный. Ни с одним такого не было. Кошки там, собаки… делались чуть глупее… медлительнее… будто еще не отошли от смерти.
— Не отошли от смерти?
— Да. Именно. Будто очнулись, но еще не совсем в себе. А дочке ничего не сказывайте. И про то, что кота машиной сбило, и про то, что он вернулся. Нельзя ребенка ничему научить, если он сам не захочет. Хотя…
— Бывают и исключения, — подхватил Луис, но сказал он это скорее себе, нежели Джаду.
— Бывают, — согласился Джад. — Может, Элли научится понимать смерть, эту дверку, за которой кончается боль и начинаются добрые воспоминания. Именно не жизнь кончается, а боль. Не говорите только ей, она до всего должна дойти сама. И, случись, она в чем-то похожа на меня, будет любить своего кота и впредь. Он ведь не укусит, не поцарапает — совсем безобидный. Она будет любить его… но крепко задумается, а когда наконец он умрет, вздохнет с облегчением.
