Лондонские оборотни - Стэблфорд Брайан Майкл (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗

Моруэнна лежала, опершись о локоть. На ней не было ничего, кроме длинной белой рубашки, которую предпочитали женщины-оборотни, когда условности не требовали более сложного туалета. Вероятнее всего, потому что рубашка не препятствовала превращениям. Сама по себе такая одежда была вызывающей, и теперь, считая, что за ней не наблюдает никто, кроме Габриэя, она еще и позволила себе вольно и небрежно раскинуться на постели.

Габриэль не видел необходимости и не считал нужным предупредить ее, что она заблуждается, поскольку сейчас его слишком сильно увлекли грубые и смешанные чувства Амалакса. Даже блаженствуя от наслаждения и похоти, этот гротескный толстяк прекрасно осознавал необходимость крепко сдерживать свои бурные фантазии.

Плохо кончит тот тип, который попытается изнасиловать эту девку-оборотня, — подумал Амалакс. Гэбриэль уже знал достаточно, чтобы с ним согласиться.

— Можешь себе представить, — говорила Моруэнна Габриэлю, — каково это — быть волком?

Они сказали ему, кто они, — думал Амалакс. — Она не прочь смягчить удар. Но как могут быть такими простофилями те, кто хвастается, будто живет много сотен лет? Если они всегда ненавидели людей, то, возможно, просто не удосужились из презрения, изучить наши лживые повадки. Даже Мандорла, которая считает, что так хорошо нас знает.

Габриэль не поднял взгляда, но ответил достаточно прямо.

— Я пытался представить себе, на что похоже быть птицей, — задумчиво произнес он, — и летать над землей. Но волк… это, наверное, что-то совсем другое.

— Не настолько уж и другое, — терпеливо, точно учительница, заметила она. — Как птица упивается полетом, так упивается охотой волк. Главное, надо постараться себе представить чистоту упоения, не затуманенного мыслью. Полагаю, ты думаешь, будто знаешь, какое это удовольствие, но единственная радость, которая тебе ведома, — это радость мыслящего, а это совсем иное. Ты можешь считать, будто существо, осознающее свою радость — счастливо, но ты ошибаешься. Быть способным сказать себе я рад означает отстраниться от своей радости, исказить ее. Это дар быть способным поддерживать разговор с собой, знать и сознавать то, что знаем мы. Но за этот дар приходится платить немалую цену. Мы приобретаем мощь разума и воображения, но теряем мощь чувства. Для мыслящего существа чувство — это источник тревог и боли, и радость замутнена сознанием, что она не буде длиться вечно, и скоро угаснет. У волка есть только чувство. Когда он рад, радость заполняет все его существо. И даже, когда он страдает, он не знает, что его одолевает страдание. Вот и все. Без всякого знания, без примеси горечи и тревоги. Для человека удовольствие ослаблено пониманием, что все могло бы обернуться по-другому, и вечно так длиться не будет. А боль делается тяжелее от понимания, что это боль, и она обещает новые страдания и смерть. Для человека нет боли без страха и страха без боли. Волк, когда он несчастен, не удваивает свое несчастье, а когда он радуется, нет ничего, что может хоть на сколько-нибудь умалить его радость. Если у тебя есть выбор, Габриэль, тебе надо быть волком, а не человеком.

О, да, — цинично подумал Амалакс. — Но у вас, полагаю, есть выбор, и все же вы пребываете в человеческом образе день за днем, оборачиваясь волками лишь ненадолго.

—  Мне говорили, что меня сотворил Бог, — заметил Габриэль не без задней мысли, — по своему образу и подобию.

— Так тебя учили сестры-монахини в Хадлстоуне. — с презрением обронила Моруэнна, — И учили тебя заодно, что человек рожден для страдания, что он должен нести бремя грехов, своих и своих отцов. Но мы не из этого племени, ты и я.

— Они учили, что Иисус явился за нас пострадать, — задумчиво произнес Габриэль. — Я никогда не мог понять, почему мы тоже должны страдать. После Него.

— Не следует говорить «мы», — сказала она ему. — Не за нас их спаситель пошел на смерть, и мы не должны сколько-нибудь разделять его боль, если знаем, как избежать ее. Ты мог бы научиться превращаться в волка, Габриэль, если бы только захотел. И, возможно, больше, чем просто волком, если бы хорошо учился. И если ты такой умный, как считает Мандорла, ты мог бы научиться самому сложному, то есть, быть волком все время, и никогда не становиться больше мыслящим созданием.

— Сомнительное счастье, — подумал Амалакс, которого ничуть не убедили заявления Моруэнны о том, как чудесно быть волком. — Но если это и есть то, чего ты желаешь, почему ты надеешься, что мальчишка может освободить тебя от твоего получеловечьего житья-бытья? Или думаешь, он научится колдовать над тобой не хуже, чем над собой?

Габриэлю любопытно было подслушивать рассуждения Амалакса насчет того, зачем мальчик нужен Моруэнне, и что у него может быть общего с вервольфами. Но Амалакс похоже считал, что Мандорла хочет большего, чем просто никогда не становиться человеком.

— Не знаю, — признался Габриэль. — Не думаю, что мне бы это понравилось.

— Ты не можешь этого знать, — мягко произнесла Моруэнна. — Но это невинность, а ее легко теряют. Волк не может спросить себя, что ему нравится, а что нет. И благословение этого неведения — значительно больше, чем любая награда, которой может удостоиться сознание, полное надежды, страха и чувства обреченности. Волк не может думать. Он охотится. Голод — воля, ведущая его, а насыщение — экстаз, вкус крови — слава. Сестры рассказывали тебе о Небесах, Габриэль? Осмелюсь заметить, они наверняка больше рассказывали об Аде, который они куда лучше способны представить себе и описать. Я скажу тебе другое: Небеса — это, когда волк охотится, Габриэль. Ад же — это просто, когда ты человек… даже в радости, даже в счастьи, даже в добродетели, даже в торжестве. Ад здесь, Габриэль, а не далеко внизу в недрах земли, и не для Сатаны он был создан, а для людей. Но нет Небес для людей. А только для птиц и зверей. И для Других, таких, как мы, которые могли бы научиться отбрасывать все человеческое, что падает, как тень, на наши тела и души, и насладиться истинными благами преображения. Забудь о Спасителе, о котором тебе твердили сестры. Ты должен научиться самому себе быть спасителем ради всех нас.

Оттуда, где стоял Амалакс, он не видел лица Моруэнны, а лишь изгиб ее прекрасной спины и длинные чудные локоны. Габирэль ощутил в уме соглядатая, некое изощренное удовлетворение, порожденное его бредовой фантазией. Амалакс, слушая эти речи, вообразил, что ее лицо охвачено страстью провидицы. И хотя не был уверен, что зрелище ему понравилось бы, все же сам образ и его созерцание приводили Калеба в приятное возбуждение. Амалакс не мог не желать Моруэнны, точно так же, как не мог не желать Мандорлы, но знал, что никогда не получит от них то, что то, чего он жаждет. Не сможет ни купить, ни взять силой. И эта беспомощность наполняла его гневом. И умножала его решимость добиться для себя той доли волшебной силы, какую он мог бы получить, от них и через них. Из-за того, что Амалакс был их союзником, он был и самым страстным из множества их врагов, и был достаточно смышлен, чтобы понимать парадоксальность этого положения.

Габриэль, несмотря на то, что был еще только демонической пиявкой, жадно впитывавшей опыт других, достаточно насытился теперь новыми знаниями, чтобы понять и оценить озарение Амалакса.

Они воображают, что мальчик у них в лапах, — говорил себе Калеб. — Но они ошибаются. Это мой дом, и мальчишка мой, и когда я узнаю, какая от него польза, и на что он годится, именно от него я и те, кому я это предоставлю, получим все сполна.

Габриэль понимал то, чего не понимал Амалакс: сколько нелепого безумства в этой браваде. Он знал, что мощь демона — это его мощь, и теперь, когда он принял эту мощь как свою, ни один простой смертный не сможет его использовать. Мальчик уже начал задумываться, есть ли в мире кто-нибудь еще, считая и Мандорлу, могущественней его.

— Не знаю, — покривив душой, сказал Габриэль. — Я не могу быть волком, потому что не знаю, как. И не знаю, кто я, если я не человек.