Долорес Клейборн - Кинг Стивен (читаемые книги читать txt) 📗
Алисия Форберт — так звали его сестру в замужестве — с радостью согласилась принять наших мальчиков. Наверное, Джек Форберт был менее рад такой перспективе, но Алисия умела подкручивать хвост этой собаке, так что проблем не было — по крайней мере, в этом.
Проблема была в том, что ни Джо-младший, ни Малыш Пит не хотели ехать. И я не виню их в этом: сыновья Форбертов были уже подростками, и вряд ли они захотели бы тратить свое время на наших малышей. Но это не остановило меня, я не могла позволить, чтобы это остановило меня. Я опустила свою голову и как бульдозер наехала на них. Из них двоих Джо-младший оказался более крепким орешком. Но я отвела его в сторону и сказала: «Считай, что это будет просто отдыхом от твоего отца. Подумай об этом». И именно это убедило его больше, чем что-либо другое, — довольно-таки мрачно, если хорошенько поразмыслить над этим, не так ли?
Как только вопрос с их отъездом был решен, оставалось только ждать, и мне кажется, в конце концов они даже были рады уехать. С Четвертого июля Джо очень сильно пил, и мне показалось, что даже Малышу Питу было неприятно находиться рядом с ним.
Его запой не удивил меня; я всячески помогала ему в этом. Когда он впервые открыл буфет и увидел полную бутылку с виски, то был просто поражен — я помню, как он спросил, не ударилась ли я головой или что-то в этом роде. После, однако, он уже не задавал мне вопросов. Зачем? После Четвертого июля и до самого дня своей смерти Джо Сент-Джордж был пьян, как свинья, почти каждый день, а мужчина в таком состоянии очень быстро начинает понимать преимущества такой жизни… особенно мужчина типа Джо.
В моем рассказе это звучит неплохо, но время после Четвертого — неделя до отъезда мальчиков и неделя после этого — было очень неприятным. В семь утра я уходила к Вере, оставляя его лежащим на кровати и храпящим во всю глотку. Когда я возвращалась домой в два или три, он уже сидел на веранде (раскачиваясь в стареньком кресле-качалке), с «Америкэн» в одной руке и со вторым или третьим стаканчиком в другой. Он пил виски в полном одиночестве; Джо не был, что называется, душой нараспашку.
В тот год на первой странице газеты каждый день помещали статью о солнечном затмении, но мне кажется, что, несмотря на чтение газет, у Джо было очень смутное представление о том, что в конце месяца произойдет действительно из ряда вон выходящее событие. Видите ли, Джо не слишком-то волновали такие вещи. Джо интересовали только коммунисты, права человека и любвеобильные католики, засевшие в Белом Доме. Если бы он знал, что произойдет с Кеннеди четыре месяца спустя, мне кажется, он умер бы вполне счастливым — вот каким мерзким человеком он был.
Но я все равно сидела рядом с ним и слушала его пустую болтовню и возмущения по поводу напечатанного в газете. Я хотела, чтобы он привык к тому, что, придя домой, я нахожусь рядом с ним, но если я скажу вам, что это было очень легко, то буду просто последней лгуньей. Я не возражала бы, даже если бы он выпивал вполовину больше, если бы он, выпивши, был более благожелателен — многие мужчины очень добры в таком состоянии, но только не Джо. Выпивка отвращала Джо от женщин.
По мере приближения знаменательного дня я все больше уставала у Веры и уходила от нее с большим облегчением, хотя дома меня ждал пьяный муж. Вера суетилась, болтала о том, о сем, проверяла и перепроверяла снаряжение для затмения, звонила по телефону — в последнюю неделю июля она звонила приглашенным два раза в день.
Под моим началом было шесть девушек в июне и восемь после Четвертого июля; больше служанок у Веры никогда не работало, даже до смерти ее мужа. Дом выскребли от крыши до подвала — все просто сияло, были застланы все кровати. Черт, были даже поставлены дополнительные кровати в солярии и на веранде второго этажа. Она ожидала по крайней мере больше дюжины гостей, которые должны были остаться на ночь в день затмения. Ей не хватало двадцати четырех часов в сутки, она носилась как угорелая, но была очень счастлива.
Затем, когда я отправила мальчиков к их тете Алисии и дядюшке Джеку — где-то десятого или одиннадцатого июля, за неделю до затмения, — ее хорошее настроение испарилось.
Испарилось? Какое там. Оно просто разлетелось на кусочки, как проткнутый воздушный шарик. Сегодня она еще летала, как реактивный самолет, а завтра уже кривила губы, и в ее глазах появился подлый, ищущий блеск, к которому я привыкла позже, когда она стала жить на острове одна. В тот день Вера уволила двух девушек — одну за то, что та встала на подушечку, когда мыла окна в гостиной, а другую за то, что она хихикала на кухне с поставщиком провизии. Второй случай был особенно отвратительным, потому что девушка стала плакать. Она сказала Вере, что училась с этим парнем в средней школе, не видела его с тех пор и просто хотела вспомнить старые времена. Она извинялась и просила не увольнять ее — она говорила, что ее мать просто взбесится, если узнает об этом.
Но все эти слезы и разговоры не растопили льда. «Посмотри на это с другой стороны, дорогая, — с издевкой сказала Вера. — Возможно, твоя мать и будет сердиться, но зато у тебя будет столько времени для воспоминаний о радостях учебы в школе».
Девушка — это была Сандра Малкахей — ушла, опустив голову и так всхлипывая, будто у нее разбилось сердце. А Вера стояла в прихожей, немного согнувшись, чтобы лучше видеть девушку через окно над входными дверями. У меня так и зачесалась нога, чтобы дать ей пинка под зад, когда я увидела ее в такой позе… но и ее мне было немного жаль. Нетрудно было догадаться, почему изменилось ее настроение, а немного погодя я знала это ухе наверняка. Ее дети не собирались наблюдать солнечное затмение вместе с ней, несмотря на откупленный паром. Возможно, у них просто были другие планы, как это частенько делают дети, не обращая внимания на чувства своих родителей, но мне показалось, что-то плохое, некогда происшедшее между ними, все еще оставалось в силе.
Настроение Веры стало немного улучшаться, когда шестнадцатого или семнадцатого начали прибывать первые гости, но я все равно радовалась, когда могла уйти домой, а в среду, восемнадцатого, она выгнала еще одну девушку — Карин Айландер, так ее звали. Вся ее вина заключалась в том, что она разбила тарелку. Карин не плакала, когда шла по подъездной дорожке, но мне кажется, что она продержалась только до первого холма, скрывшего ее из виду.
А потом я сделала глупость — но вы же помните, в каком взвинченном состоянии я находилась. Мне удалось дождаться, пока Карин не скроется из виду, а потом я пошла искать Веру. Я нашла ее в саду позади дома. Надвинув шляпку так глубоко, что ее поля почти касались ушей, она так клацала садовыми ножницами, будто была мадам Дюфорж, срубающей людские головы, а не Верой Донован, срезающей розы для гостиной и столовой.
Я подошла к ней и сказала:
— Ты поступила неправильно, уволив эту девушку.
Она выпрямилась и измерила меня негодующим взглядом великосветской дамы:
— Тебе так кажется? Я очень рада выслушать твое мнение, Долорес. Я страстно желала этого; каждый вечер, ложась спать, я прокручиваю весь день и думаю: «А что бы сделала на моем месте Долорес Сент-Джордж?»
Но это только еще больше взбесило меня.
— Я скажу тебе, чего Долорес Клейборн никогда бы не сделала, — парировала я, — я никогда не стала бы срывать свою злость и разочарование на других людях. Мне кажется, не такая уж я заносчивая сука.
Рот ее раскрылся, как будто кто-то всунул ей туда палку, и теперь челюсти уже не могут закрыться. Я уверена, что это был первый раз, когда я действительно удивила ее, и мне пришлось побыстрее ретироваться, чтобы Вера не успела заметить, насколько я сама испугалась. Когда я вошла в кухню, ноги у меня так дрожали, что я почти упала на стул и подумала: «Ты сумасшедшая, Долорес, если так накрутила ей хвост». Я приподнялась, чтобы выглянуть в окно, но Вера стояла ко мне спиной и вовсю орудовала ножницами; розы падали ей в корзину, как мертвые солдаты с окровавленными головами.
