Монохромный человек (СИ) - Поспешная Юлия (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
В коридоре их квартиры послышался звук открываемой двери.
Затем кто-то пробежал по коридору и забежал в эту комнату.
Я увидела застывшего на пороге мужчину.
Он был отчасти похож на отца близнецов. Вероятно, потому, что он был его братом.
Это был майор Датский. Стас говорил, что обычно его зовут «Датчанином». Тот самый майор, который так не любит Корнилова.
— Дядя Родион! — всхлипнула Оля. — Мы… Мы не хотели… Но он…
Родион Датский глядя на своего брата, закрыл глаза. Затем взглянул на близнецов, пересёк комнату.
Он сорвал с спинки стула висевшее там полотенце, взял чашку с недопитым чаем. Он облил чаем полотенце, как следует промочил его.
Подошел к Оле.
— Дай. — сказал он ей, протягивая руку.
Девочка, помешкав отдала ему ружье.
Майор Датский, взяв ружье в полотенце быстро обтёр его.
Затем отшвырнул полотенце.
— Патроны. — мрачно ответил Датчанин Максиму.
Мальчик отдал ему патроны.
Датчанин зарядил ружье. Подошёл к телу своего брата.
Пару секунд смотрел на него. Затем навёл ружье на уже мёртвое тело и выстрелил.
Перезарядил ружье и выстрелил снова.
Комнату заволокло горьким, сизым облаком. Стоял прочный, слезоточивый запах пороховой гари.
Я, не смея шевельнуться наблюдала за происходящим.
Датский не много постоял над телом брата, затем взглянул на близнецов.
Те плакали возле своей лежащей без сознание матери.
Датчанин подошел к ним, присел на корточки. Посмотрел на обоих по очереди.
— Вашего отца убил я. Когда он избил вашу мать и бросился на вас. Это ясно? Я прострелил ему живот, грудь и голову.
Говоря это, он по очереди смотрел на близнецов.
— Вы меня поняли? — спросил он.
Они молча кивнули.
— Хорошо. — сказал он. — А теперь нужно помочь вашей матери. Я вызову скорую и полицию…
Он вздохнул.
— Идите сюда…
К моему удивлению он вдруг тепло, искренне, с любовью обнял их, прижал к себе.
— Ничего… — прошептал он им. — Ничего, мои родные…
— Прости, нас дядя Родион. — плача проговорил Ольга.
Родион не сразу ответил.
— Это вы меня простите. — прогудел он. — Я не верил… Я хотел закрывать глаза на сущность моего брата… Я не хотел верить в то, что говорили соседи, и я не хотел видеть ваши синяки и следы издевательств на лице вашей матери… Простите меня…
Я стояла возле них, в той комнате, с мёртвым телом отца близнецов, и смотрела на их объятия.
В эти секунды я проникалась неким уважением к майору Датскому.
А ещё я поняла, почему его племянники так не любят Стаса.
Они полагают, что Корнилов украл славу у их любимого дяди, когда забирал его дела себе.
Меня они ненавидят потому, что я ему помогала.
Вот она причина и история странной злости, зависти и ненависти.
Нам всегда стоит помнить, что у всех, всегда есть свои мотивы, свои причины на злость, на любовь, на ненависть, на доброту, на сочувствие, на ярость и даже на зависть.
Видение воспоминания вокруг меня вздрогнуло и выбросило меня в реальность.
Я поморгала глазами, приподнялась.
Я лежала на застеленной кровати в какой-то больничной палате.
Я была в своей одежде. На противоположной кровати лежала моя сумка.
Я села на кровати, пальцами левой руки коснулась своей щеки, в месте удара.
Я поморщилась, скривилась. Щека солидно опухла и по-прежнему болела.
Чёрт… Наверняка теперь синяк будет на пол лица.
Ещё у меня болела скула и челюсть, в том месте где Максим Датский давил своей ладонью.
— Чтоб тебя… — выругалась я. — Хорошо, хоть не сломал ничего… Придурок больной…
Хотя, трудно объяснить, но узнав, какое у них обоих было детство, я не могла на них злиться. Не знаю… Просто было трудно.
Меня скорее просто разбирала саднящая досада из-за тупой боли в щеке, скуле и неудобств, связанных будущим синяком на лице.
Я встала с кровати. Взяла свои вещи с соседней койки. Я была обута.
Я вышла из больничной палаты.
В больничном коридоре было шумно. Повсюду бродили врачи, медсёстры и обычные люди без халатов.
В больнице кипела обыденная будничная работа.
Зачем близнецы привезли меня сюда?.. А… Ну, да… Видимо испугались, когда я потеряла сознание.
Не знали, что со мной делать.
Поэтому, по-быстрому забросили, небось в ближайшую больницу и свалили.
Что ж, главное что меня оставили в покое.
Ай… Да чтоб тебя!..
Я снова скривилась, касаясь своей левой скулы.
Почему люди так редко прибегают к словам, и так часто стремятся объясниться при помощи рук, кулаков, ударов?
Как будто это имеет больший вес, чем убедительные, правильные и честные аргументы.
Я покинула здание больницы.
На улице теплел август. Продолжалось лето.
Оно всё ещё было с нами. Было здесь. Властвовало в Москве, и купало столицу в сияющих лучах солнца.
Я взяла телефон, написала Лерке. Она ответила почти сразу.
Я облегченно вздохнула, блаженно улыбнулась.
Как хорошо, когда есть родная подруга, к которой всегда можно свалить, когда не хочется появляться дома и выслушивать ненужные, лишние вопросы.
А появляться дома с синяком на лице, зная, какой нрав у моего дяди, да ещё учитывая, что сегодня он наверняка будет пьян и не один он… Можно только догадываться, что их бородатая банда может вообще учинить в приступе праведного гнева.
А закончится все печально. Дядю упекут (в лучшем случае) за решетку, а я… а я поеду или в детский дом или назад в «родное» семейное поместье, близ Кракова.
Нет уж… dziękuję bardzo!
Лучше у Лерки пережду пару дней.
Дяде Сигизмунду всё равно ближайшие дни будет не до меня. Сегодня они весь день и ночь будут резаться в покер. А затем ещё день или два отходить.
Как раз за пару дней синяк чуть сойдёт, и при помощи консилера можно будет его успешно скрывать оставшееся время, пока он уже не исчезнет совсем.
Бли-ин… Кожа вокруг глаз конечно пересохнет от такого частого использования. Кожа мне досталась хорошая, нежная, но капризная и очень прихотливая!
Ладно… Это мы всё как ни будь переживём.
Радуясь, своему внезапному избавлению от общества близнецов, я направилась к ближайшей автобусной остановке.
Нужно будет позвонить Стасу.
СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ
Воскресение, 9 августа.
Здание областной психиатрической больницы медленно росло из-за мохнатого, темно-зелёного нароста лесополосы на горизонте.
— Это оно? — Сеня кивнул на угловатое, светло-желтое здание с сине-зелеными полосами окон.
— Да. — кивнул Стас. — Нас интересует отделение усиленного наблюдения.
Арцеулов удивленно вскинул брови.
— Кто эта женщина?
— Эта молодая девушка, девчонка совсем. — ответил Стас.
— И что, она такая буйная, что нуждается в вооруженной охране?
— Сень, она пережила зверское, совершенное с ожесточенным и кошмарным извращением убийство своих родителей. — ответил Стас. — К тому же она была первой, кто их обнаружил в таком… виде, в котором Он их оставил.
Корнилов с хмурым сожалением дёрнул головой.
— Кто знает на, что способен человек переживший такое потрясение?
Сеня не ответил.
Несколько секунд он ехали в молчании.
— Сколько ей лет? — спросил вдруг Арсений.
Стас взглянул на него.
— Девятнадцать.
Арцеулов раздраженно цокнул языком.
— Ребёнок ещё совсем…
Стас согласно кивнул.
— Ей повезло, что она в тот день отсутствовала дома.
Арцеулов внимательно посмотрел на него. Стас взглянул на него в ответ. Он увидел мрачную, удрученную тяжесть в его глазах. В этот миг, казалось, лицо Арцеулова даже не много осунулось.
— Ты уверен? — пророкотал он глухо.
Стас ничего не ответил. Он не был уверен.
Корнилов отвернулся, уставился на пролегающую меж деревьев длинную дорогу с желтой разделительной полосой.
В таких случаях, тяжело провести условную линию, разграничивающую понятие «хорошо» и «плохо».
