Предводитель волков. Вампир (сборник) - Дюма Александр (бесплатные серии книг .txt) 📗
И добряк, топая, убежал на своих коротких ножках, веселый, подвижный и причудливый, как нюрнбергская игрушка, которую заводят ключом и она вертится по кругу, поворачиваясь вправо-влево, пока не кончится завод. Только казалось, что милого толстячка заводит рука самого Господа Бога и его завод не кончится никогда.
Тибо остался один.
Он потирал руки и поздравлял себя с тем, что попал в такой хороший дом, где жена так красива, а муж столь любезен.
Пять минут спустя дверь вновь распахнулась. Это с бутылкой в каждой руке и подмышками возвращался бальи. Те две, что были зажаты подмышками, оказались первосортным пенистым сийери, которое не боялось встряхивания и которое можно было переносить в горизонтальном положении. Те же две, которые он нес в руках и держал так почтительно, что любо-дорого взглянуть, были шамбертен высшей марки и эрмитаж.
В те времена, о которых мы ведем речь, напомним, обедали в полдень, а ужинали в шесть часов.
Впрочем, в январе в шесть часов уже наступает ночь, а когда трапезничают при освещении, будь то шесть часов или полночь, мне всегда кажется, что это ужин.
Бальи осторожно поставил четыре бутылки на стол и позвонил.
Вошла Перрина.
– Когда мы сможем сесть за стол, милое дитя? – спросил Маглуар.
– Когда господин пожелает, – ответила девушка. – Я прекрасно знаю, что господин не любит ждать ни минуты. Все готово.
– Тогда спроси у госпожи, не выйдет ли она. Скажи ей, Перрина, что мы не хотим садиться за стол без нее.
Перрина вышла.
– Пройдем пока в столовую, – предложил толстячок. – Должно быть, вы проголодались, дорогой мой гость, а когда я хочу есть, то сначала утоляю голод взгляда, а потом уже желудка.
– О! – сказал Тибо. – А вы производите впечатление любителя поесть!
– Ценителя еды, ценителя, а вовсе не любителя, не путайте. Я пройду вперед, но только для того, чтобы указать вам дорогу.
Говоря это, мэтр Маглуар действительно прошел из гостиной в столовую.
– Ба! – воскликнул он, входя, и весело похлопал себя руками по животу. – Скажите, разве эта девушка недостойна прислуживать самому кардиналу? Посмотрите, как подан скромный ужин: стол совсем прост, а глаз радует больше, чем пир Валтасара.
– Клянусь, вы правы, бальи, – поддержал его Тибо, – вот уж, действительно, приятное зрелище.
У Тибо глаза заблестели, как темно-красные рубины. Ужин, как сказал бальи, был скромным, но стол выглядел чудо как аппетитно!
Сваренный в вине карп, обрамленный молоками, лежал на веточках петрушки и моркови. Это блюдо стояло на одном конце стола. На другом краю окорок рыжего зверя (для тех, кто не знаком с терминологией: годовалого кабана) был старательно уложен на блюде со шпинатом и плавал, как зеленый остров, в океане сока. Середина стола была занята нежным паштетом из куропаток – всего из двух куропаток, высунувших головы из-под верхней корочки, которые, казалось, готовы были броситься друг на друга и заклевать противницу. Промежутки стола были заполнены небольшими блюдами с ломтиками арльской колбасы, кубиками тунца, погруженными в чудесное зеленое прованское масло, кусочками филе анчоуса, начертавшего незнакомые причудливые узоры на мелко покрошенных желтках и белках, и завитушками сливочного масла, сбитого, должно быть, только сегодня.
Все это дополняли два-три сорта сыра их тех, чье основное назначение – вызвать жажду, реймское печенье, что хрустит на зубах, еще не попав в рот, и несколько груш, очень хорошо сохранившихся, что свидетельствовало о том, что на фруктовой полке их переворачивала рука хозяина, давшего себе труд этим заняться.
Тибо был настолько поглощен созерцанием скромного любительского ужина, что едва расслышал слова Перрины, которая сообщила, что у госпожи приступ мигрени и она вторично приносит извинения гостю и обещает компенсировать свое отсутствие при его втором посещении.
Толстячок выслушал ответ с явной радостью, шумно вздохнул и захлопал в ладоши.
– У нее мигрень! У нее мигрень! – восклицал он. – К столу! К столу!
И он втиснул между двумя бутылками старого макона, уже стоявшими в качестве обычного столового вина так, чтобы каждый из сидящих мог легко до них дотянуться, между салатницами с закусками и тарелками с десертом еще четыре бутылки, которые только что принес из погреба.
Супруга бальи, пожалуй, поступила мудро, не сев за стол вместе с этими грубыми личностями: они были так голодны, что половина карпа и две бутылки вина улетучились прежде, чем они успели обменяться парой слов.
– Славное, не так ли?
– Превосходное!
– Хорош, да?
– Замечателен!
Прилагательное среднего рода относилось к вину, старому макону, а мужского – к карпу. От карпа и макона перешли к паштету и шамбертену.
Лишь тогда языки стали развязываться.
Особенно у бальи.
К середине первой куропатки и к концу первой бутылки шамбертена Тибо уже знал историю господина Маглуара. Впрочем, эта история оказалась довольно нехитрой.
Мэтр Маглуар был сыном фабриканта церковных украшений, изготавливавшего все необходимое для часовни его светлости герцога Орлеанского, того самого, который из благочестивых соображений сжег картины Альбана и Тициана, стоившие четыре-пять тысяч франков.
Хризостом Маглуар пристроил своего сына Непомюсена Маглуара к его светлости Филиппу Орлеанскому, сыну Людовика, распорядителем обедов.
Еще будучи ребенком, молодой человек проявил несомненную тягу к кухне. Он был приписан к замку Виллер-Коттре и в течение тридцати лет возглавлял обеды его светлости, который представлял Маглуара своим друзьям как настоящего художника, а время от времени вызывал его для беседы о кулинарном искусстве с сеньором маршалом де Ришелье.
К пятидесяти пяти годам Маглуар так раздобрел, что с трудом протискивался в узкие двери в кладовых. Он опасался, что в один прекрасный день окажется в положении ласки из басни Лафонтена, и попросился в отставку.
Герцог отпустил его не без сожаления, но все же с меньшим, чем если бы это случилось при других обстоятельствах. Он только что женился на госпоже де Монтессон и наезжал теперь в Виллер-Коттре крайне редко.
Его светлость считал своим долгом заботиться о старых слугах. Он призвал Маглуара к себе и спросил, сколько ему удалось скопить за время службы.
Маглуар ответил, что имел счастье уйти в отставку не с пустыми карманами.
Его светлость настаивал на точной сумме его состояния.
Маглуар признался, что у него девять тысяч ливров ренты.
– Человек, который так замечательно кормил меня на протяжении тридцати лет, – сказал его светлость, – должен и сам хорошо питаться оставшиеся ему годы.
И он увеличил ренту до двенадцати тысяч ливров в год, так что мэтр Маглуар мог тратить по тысяче ливров в месяц.
Кроме того, ему было разрешено выбрать полный комплект мебели в кладовой замка.
Вот откуда взялись занавеси из дамаста и позолоченные кресла, пусть несколько подержанные, но сохранившие тот величественный вид, которым был очарован Тибо.
К концу первой куропатки и половине второй бутылки Тибо знал, что госпожа Маглуар была четвертой женой его хозяина; казалось, что эта цифра возвышает коротышку-распорядителя в собственных глазах.
Кроме того, он узнал, что Маглуар женился не ради состояния, а из-за красоты, потому что милые личики и статные фигуры ему всегда нравились не меньше, чем добрые вина и вкусная еда. И мэтр Маглуар решительно добавил, что как бы стар он ни был, но если вдруг его жена умрет, то он не побоится жениться и в пятый раз.
Переходя от шамбертена к эрмитажу и чередуя его с сийери, мэтр Маглуар принялся говорить о достоинствах своей жены.
Она не была воплощением кротости, совсем наоборот; она не совсем разделяла увлечение супруга французскими винами – всеми возможными способами, а нередко и физически, она препятствовала его слишком частым посещениям погреба; она, с точки зрения сторонника простого стиля, слишком уж увлекалась тряпками, ленточками на шляпках, английскими кружевами и прочей чепухой, составляющей часть арсенала женщин; она охотно надела бы на руки кружева и на шею ожерелье стоимостью в двенадцать мюидов вина, хранящегося в погребе ее супруга, если бы мэтр Маглуар был из тех людей, которые допускают подобные вещи; но кроме этого не было ни одной добродетели, которой бы Сюзанна не обладала, и эти добродетели, если верить бальи, покоились на таких очаровательных ножках, что если бы – не приведи, Господи! – она потеряла одну, то во всей округе не нашлось бы ничего подобного взамен.
