Ребенок Розмари (пер. В. Терещенко) - Левин Айра (читать книги без регистрации полные txt) 📗
– А я сегодня сказала себе: если уж Розмари вышла на улицу, то, значит, и мне тоже пора идти и докупить кое-что к Рождеству. И вдруг вижу тебя! Неужели мы с тобой ходим по одним и тем же магазинам?.. Но что с тобой, милочка? На тебе просто лица нет!
– У меня неприятные новости, – сообщила Розмари. – Мой друг серьезно заболел, и сейчас его отвезли в больницу.
– Какой кошмар! Кто же это?
– Его зовут Эдвард Хатчинс.
– Тот, с которым вчера познакомился Роман? Да он целый час потом говорил мне, какой это милый и интеллигентный человек! Какая жалость! А что с ним?
Розмари рассказала – Боже мой! – сокрушалась Минни. – Надеюсь, что все не кончится так, как с бедной Лили Гардинией. Неужели врачи ничего не могут сделать? Ну хорошо хоть, что они признаются в этом. Обычно медики прикрывают свое невежество потоком латинских выражений Если хочешь знать, что я об этом думаю, то послушай: если бы все деньги, которые мы тратим на астронавтов и запуски ракет в космос, применить для медицинских исследований здесь, на земле, то болезней стало бы гораздо меньше. Тебе плохо, Розмари?
– Боль немного усилилась.
– Бедняжка! Знаешь что – нам уже пора домой. Как ты на это смотришь?
– Нет-нет, вам же надо еще купить что-то к Рождеству.
– Ерунда. Впереди целых две недели. А теперь заткни ушки. – Минни достала свисток на тонкой золотой цепочке и пронзительно свистнула. К ним сразу же подрулило такси – Ну, как тебе это нравится? – спросила она. Скоро Розмари была уже в своей квартире. Она снова пила холодный кислый напиток из полосатого стакана, а Минни довольная наблюдала за ней.
Глава 4
Розмари всегда любила мясо с кровью, теперь же она ела его почти сырым – грела ровно столько, чтобы после холодильника оно не сводило зубы.
Неделя перед праздником и само Рождество были для нее просто ужасными. Боль усилилась до такой степени, что Розмари стало казаться, будто внутри нее что-то оборвалось – какой-то центр, сопротивлявшийся этой боли. Исчезли воспоминания о хорошем самочувствии, и она с какого-то момента просто перестала обращать внимание на эту боль; перестала говорить о ней с доктором Сапирштейном и даже думать на эту тему. Если раньше боль жила в ней, то теперь она сама начала жить внутри этой боли: боль для нее стала всем тем, что постоянно окружает человека – целым миром и временем. Розмари вконец измучилась, и теперь много спала и жадно поедала почти сырое мясо.
Она по-прежнему делала все необходимое по дому: готовила еду и убирала квартиру, отправила рождественские открытки домой (у нее не было настроения поздравлять родных по телефону), потом вложила деньги в поздравительные конверты лифтерам, портье и мистеру Микласу. Розмари читала газеты, старательно пытаясь проявить хоть какой-то интерес к студенческому протесту против призыва в армию или к забастовке, которая угрожала всему городу, но у нее ничего не получалось: ничего не было для нее более реальным, чем призрачный и абсурдный мир боли. Ги купил подарки для Минни и Романа, а друг другу они с Розмари договорились вообще ничего не покупать. Кастиветы подарили им серебряные подносы.
Несколько раз Розмари и Ги ходили в ближайший кинотеатр, но в основном сидели дома или навещали Кастиветов. Там они познакомились с супругами Фаунтэн, Гилмор и Виз, потом с женщиной по фамилии Сабатини, которая все время привозила с собой кошку, и с доктором Шандом – бывшим зубным врачом, который изготовил цепочку для талисмана с таннисом. Все они были пожилые и относились к Розмари с неизменным вниманием и заботой, очевидно, замечая ее плохое самочувствие. Лаура-Луиза тоже бывала там, а иногда к ним присоединялся и доктор Сапирштейн. Роман был прекрасным хозяином – он всегда вовремя наполнял стаканы и умело менял темы бесед. В канун Нового года он предложил тост «За 1966 год, год Номер Один». Розмари это удивило, хотя все остальные его поняли и тост им понравился. Она подумала, что чего-то не успела прочесть в газетах, но, в общем, ей было все равно. Обычно они уходили рано, Ги клал ее спать, а сам возвращался. Он был любимчиком у здешних женщин, которые стайкой собирались вокруг него и весело смеялись над всеми его шутками.
Хатч оставался в коме, по-прежнему глубокой и непобедимой. Грейс Кардифф звонила каждую неделю.
– Никаких перемен, никаких… – с горечью говорила она. – Они до сих пор ничего не в силах понять. Он может прийти в себя завтра утром, а может погрузиться еще глубже, и тогда уже больше не очнется.
Два раза Розмари ездила в госпиталь святого Винсента. Она стояла у кровати Хатча и беспомощно смотрела на его закрытые глаза, чутко прислушиваясь к едва различимому дыханию. Второй раз, в начале января, она встретилась там с его дочерью Дорис, которая сидела у окна палаты с каким-то рукоделием. Розмари познакомилась с ней у Хатча год назад. Эта невысокая милая женщина лет тридцати была замужем за инженером, шведом по происхождению. К несчастью, дочь очень сильно походила на Хатча, но в отличие от отца была с длинными волосами.
Дорис не узнала Розмари, но когда та представилась еще раз, начала смущенно извиняться.
– Не надо, – улыбнулась Розмари. – Я сейчас ужасно выгляжу и прекрасно об этом знаю.
– Нет, вы совсем не изменились. Просто я очень плохо помню лица. Я иногда даже своих детей не узнаю.
Дорис отложила вышивание, и Розмари подсела к ней. Они обсудили состояние Хатча. Потом пришла медсестра и поменяла пузырек в капельнице.
– А у нас с вами один и тот же гинеколог, – сообщила Розмари, как только ушла медсестра.
Они поговорили немного о беременности Розмари и о докторе Сапирштейне, о том, какой он способный и знаменитый. Дорис очень удивилась, когда Розмари сказала, что Ходит к нему каждую неделю.
– Поначалу он осматривал меня раз в месяц, – сказала она. – Потом мы стали встречаться каждые две недели, и лишь в самом конце – раз в неделю. Это было уже на последнем месяце. И мне казалось, что так у всех.
Розмари не нашлась, что ответить, и Дорис почувствовала себя неловко.
– Но, наверное, каждая беременность проходит по-своему, – спохватилась она и улыбнулась, пытаясь замять свою бестактность.
– Именно это он мне и говорит. Вечером она рассказала Ги, что доктор Сапирштейн осматривал Дорис только раз в месяц.
– Со мной что-то не так, – забеспокоилась она. – И он это знал с самого начала.
– Не будь дурочкой, – ответил Ги. – Он бы тебе все рассказал. А если не тебе, то уж мне-то наверняка.
– Да? Он тебе что-нибудь говорил?
– Ничего. Клянусь Богом, ничего.
– Тогда почему он хочет, чтобы я показывалась ему каждую неделю?
– Может быть, он сейчас всех так смотрит. А может, он проявляет к тебе больше внимания, потому что ты знакомая Минни и Романа.
– Нет.
– Ну тогда я не знаю, спроси у него самого. Может быть, ему нравится тебя осматривать, а ее – нет.
Через два дня она все же спросила об этом самого доктора Сапирштейна.
– Эх, Розмари, Розмари… Ну что я вам говорил по поводу ваших подружек! Разве я не предупреждал, что каждая беременность протекает по-своему?
– Да, но…
– И наблюдение тоже надо вести по-разному. Дорис Аллерт уже два раза рожала до нашей с ней встречи, и во время предыдущих беременностей никаких отклонений у нее не было. Поэтому ее и не надо было наблюдать так тщательно, как женщину, которая собирается рожать впервые.
– А вы разве всех смотрите каждую неделю, кто рожает первый раз?
– Пытаюсь, но иногда мне это не удается. С вами все в порядке, Розмари. Боль скоро пройдет.
– Я начала есть сырое мясо. Только немного его разогреваю.
– Еще что-нибудь необычное?
– Нет, – сказала она и про себя удивилась: разве этого не достаточно?
– Ешьте все, что вам захочется. Я ведь уже говорил вам, что у беременной женщины могут появиться самые разные вкусы. Некоторые даже едят бумагу. И перестаньте наконец волноваться! Я не держу никаких секретов от своих пациентов – жизнь и без того сложна. Я вам говорю чистую правду. Ну так как, вы успокоились?
