Песня кукушки - Хардинг Фрэнсис (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
Значит, Пен еще не вернулась и Не-Трисс могла взвалить вину за эту эскападу на младшую сестру. Она почувствовала, как на ее языке рождаются подходящие слова и как уши матери ждут их. Но вместо этого, довольно неожиданно, посреди жалости, вины и тревоги в мозгу Не-Трисс родилась крошечная вспышка ярости.
— Нет, — ответила она. — Это не Пен.
Возникла пауза, мать вздохнула, и Не-Трисс почувствовала, как ее легко встряхивают за плечи.
— Ты знаешь, что это правда! Ты никогда бы так со мной не поступила, если бы не Пен! — В голосе матери звучала мольба.
— Она тут ни при чем! — Трисс почувствовала приступ клаустрофобии. — Мне… немного лучше. И… я правда хотела прогуляться. И… знала, что ты мне не позволишь. Ты никогда никуда меня не отпускаешь. — Она не успела ничего поделать, как эти слова вырвались у нее изо рта.
— Трисс! — воскликнула мать, и в ее голосе послышались задыхающиеся слезливые нотки. — Хватит! Ты больна! Теперь… отправляйся в кровать! Ты очень меня расстроила, Трисс, а ведь ты знала, что я чувствовала себя неважно.
Больше всего на свете Не-Трисс хотела броситься в ее объятия, но в них больше не было ни надежды, ни веры.
«Помоги мне, — беззвучно взмолилась она, когда дверь разделила их, — помоги мне, помоги мне, помоги мне…»
ГЛАВА 14
ЛЕЧЕНИЕ БЕЗ СЛОВ
Помощи нет. Ни от кого. Не-Трисс могла рассчитывать только на себя. Она стерла остатки паутины из уголков глаз и прислушалась. Шаги матери направлялись в сторону кабинета в дальнем конце коридора. Хлопнула дверь, и Трисс могла расслышать только слабый звук голоса. Телефон. Мать звонит по телефону. После секундного замешательства Трисс осознала, что этого и следовало ожидать. Пен снова пропала. Наверняка мать захочет сказать об этом отцу. Но сообщит ли она также о неподобающем поведении старшей дочери?
Не-Трисс выбралась в коридор и на цыпочках подкралась к двери кабинета. Удивительно, подумала она, с какой легкостью ей удается становиться неслышной. Помощники-половицы приглушали скрип, когда она на них наступала. Ее дыхание производило не больше шума, чем лепесток, упавший на пол. Прижав ухо к двери, девочка стала подслушивать разговор матери, плачущий голос которой сжимал сердце Не-Трисс тисками. Но точно ли это сердце? Оно вообще у нее есть? Не-Трисс не была уверена.
— …О, я знаю, что мне не следовало звонить в рабочее время. Конечно, я никогда бы этого не сделала, если бы не была в полном отчаянии. Я должна поговорить с кем-то. — Пауза. — Да… да, именно! И я полностью в своем уме. Я думала… думала, ей стало лучше. Правда. Но… что-то катастрофически не так. С той самой лихорадки. И по мере того, как идет время, я все больше в этом убеждаюсь.
Не-Трисс застыла. Что бы ни было у нее вместо крови, оно заледенело. Мать позвонила отцу не для того, чтобы сообщить об исчезновении Пен. Она звонит насчет Трисс.
— Почему я так думаю? По тысяче причин! — продолжала ее мать на грани истерики. — Я бы уже обеспокоилась только от того, что она похудела и что ест как безумная, как стая саранчи! Но это еще не все… Она другая. Говорит со мной как-то медленно и странно. Как будто все время прислушивается к кому-то, перед тем как ответить. Это не просто симптом, который беспокоит меня… это неестественно. Она никогда не была вспыльчива, а теперь стала. Иногда в ее глазах я вижу… какую-то сумасшедшую и не узнаю ее! Я не понимаю, что происходит с моей маленькой девочкой! И она всегда подкрадывается. — Голос матери упал до приглушенного шепота. — Она то и дело пугает меня до полусмерти, неожиданно появляясь без единого звука. Даже сейчас… даже сейчас мне хочется подойти к двери и убедиться, что она не подслушивает.
Не-Трисс задержала дыхание, вспомнив слова Пен: «Ты делаешь все чуть-чуть неправильно. Рано или поздно они заметят».
— А сегодня днем, — продолжала ее мать, — она тайком ушла из дома. Заявила, что у нее болит голова и она ляжет вздремнуть. Потом сделала из одеял… что-то вроде куклы, чтобы все решили, что она спит, и ушла на холод и ветер. Не знаю зачем. Не знаю куда. Я застала ее, когда она возвращалась, но она не призналась, где была. Просто смотрела себе под ноги с этим ледяным выражением лица… — Повисла пауза, пока мать Трисс пыталась подавить слезы. — А когда она наконец подняла на меня глаза, я увидела в них такой гнев… Это… это совсем не похоже на нее. Это совсем не Трисс.
Девочка, которая совсем не была Трисс, ловила каждое слово, каждый всхлип. Она отдала бы все платья из шкафа Трисс в обмен на то, чтобы узнать, что говорят по ту сторону провода. Отец соглашается с матерью? Успокаивает ее страхи или смеется над ними?
— О да… хорошо… Я правда так больше не могу. — Пауза. — Да-да, пожалуйста. Когда? — Пауза. — А нельзя закончить чуть раньше? Только сегодня? — Пауза. — Я… я понимаю. Да, я это очень ценю. Спасибо… Спасибо. Да… да, мне не повредит немного тоника, чтобы успокоиться. Поговорим вечером.
Не-Трисс метнулась в свою комнату, не успела мать повесить телефонную трубку на место. Она прислушалась к неуверенным шагам в коридоре. Дверь в родительскую спальню закрылась. «Она знает! Она знает, что я не настоящая Трисс! Нет. Она что-то подозревает, вот и все. Она ничего не понимает. И она на грани истерики, к тому же пьет свое тонизирующее вино. Отец не воспримет ее слова серьезно». Слабое утешение. Трисс снова и снова прокручивала в голове полный страха и горя голоса матери. Она разрывалась на части между чувством вины за то, что стала причиной ее расстройства, и эгоистической паникой оттого, что ее раскроют.
«Я должна быть нормальной. Я должна быть настолько нормальной, насколько это возможно, до того момента, как я узнаю, что происходит.
Но я так боюсь, так боюсь. Я так… голодна.
О нет, нет, нет! Я не могу показывать свой голод. Я не могу есть как стая саранчи, только не сейчас!»
Но деваться было некуда. В желудке Трисс снова образовалась сосущая дыра. Что бы ей съесть? Паника, казалось, еще усиливала голод. Ее глаза непроизвольно двинулись в сторону гардероба, куда она торопливо засунула своих кукол. Она сделала несколько нерешительных шагов, протянула руку к двери и отскочила, услышав внутри стук деревянных зубов.
— Я не могу! — отчаянно прошептала она. — Не могу! Неужели нет ничего такого, что бы я могла съесть? Чего-то, что не будет кричать?
Она начала выдвигать ящики шкафа, вытряхивая их содержимое и швыряя на пол. Наконец среди кучи одежды она увидела маленькую деревянную шкатулку в форме сундучка. Когда она открыла ее, голод внутри зашевелился, словно щука, уловившая рябь на поверхности. В шкатулке лежали маленькие блестящие сокровища: мешанина из брошек, лент и стеклянных бусин. Позаимствованная память подсказала ей, что это подарки от школьных друзей, кузин и подруг по воскресной школе. Девочка почти чувствовала любовь настоящей Трисс к ним, поднимающуюся, словно пар из кипящей кастрюли.
Не-Трисс извлекла из шкатулки длинное ожерелье, завороженная голубоватой белизной фальшивых жемчужин. Закрыла глаза, откинула назад голову и медленно погрузила нитку в рот, глотнула, еще раз. Бусины ощущались на языке как карамельки, мятные, холодные. Потом ожерелье устремилось в ее горло, словно живое. За ним последовала брошь, и ее стеклянные камешки шипели на языке, словно пузырьки шампанского. Потом она схватила браслет с крошечной подвеской в форме лодочки. Часть ее кричала, что она не может съесть его, все, что угодно, только не это, и, когда она пожирала браслет, потемневшее серебро хрустело, как сахар.
Ее неистовство пошло на спад, сменившись волной глубокой досады. Она осознала, что съела вещи, которые невозможно заменить. Дрожащим пальцем она пошевелила то, что осталось в шкатулке. Так много подарков, так много друзей. Но сколько этих друзей до сих пор осталось в жизни Трисс? Ни одного, поняла она. Одних мать считала слишком жизнерадостными для здоровья Трисс, с родителями других не поладил отец. Когда Трисс устанавливала с кем-то отношения, они так или иначе обрубались. Эти подарки — обломки прерванной дружбы.
