Голубое поместье - Джонс Дженни (читать хорошую книгу .txt) 📗
Люди видели, что конец столетия возвещает начало хаоса. Тысячелетняя дата по григорианскому календарю принесла всем, кто следует ему, ощущение кризиса.
А тут еще новая звезда, вспыхнувшая на севере, — нестабильная и непредсказуемая.
Конечно же, она не была новой. Звезда эта всегда находилась на своем месте, во все времена, когда люди разглядывали небеса. Однако время от времени она вспыхивала поярче, и астрономы относили ее к числу катастрофических переменных.
В самом слове «катастрофический» таилось нечто привлекательное для воображения. Масс-медиа отреагировали мгновенно. Межзвездные катаклизмы и приближение тысячелетия на Земле смущали неустойчивые умы. У самаритян прибавилось работы, число преступлений внезапно подскочило, а Свидетели Иеговы процветали.
Настало воскресенье, но в Голубом поместье никто не посещал церкви, никто не бывал на утренних службах. Обитатели ходили по дому, гуляли в саду и окрестностях, ездили в деревню и через лес, но если их мысли обращались к тысячелетию, возносились к Богу, вспоминали о грехе и морали, то эти мысли они держали при себе. Дом же просто ждал своего дня в солнечном свете, устроившийся в самом центре паутины дорог и готовый к действиям.
И — как бывает в иных местах — дом словно затаил дыхание.
Вечером был фруктовый пунш, но никто не испытывал стремления к общению. Физекерли Бирн отстранился от общества, уединившись в коттедже.
Крепчавший ветер сулил грозу. Она принесет облегчение, подумал Том. Днем было слишком жарко. Иначе никто не уснет.
Они сидели вокруг кухонного стола. Кейт резала помидоры для салата, Том разглядывал светлую прядь ее волос, свисавшую на лоб, тонкие линии рта. Глаза ее смотрели на руки. Он попытался догадаться, о чем она думает, а потом встал и направился к ней вдоль стола.
— Помочь? — Он получил нож, доску и травы из сада. — Ага, тонкая работа. Значит, ты считаешь, что я не годен ни на что большее после дня, отданного книгам.
— О нет. Просто самое восхитительное занятие мы прибережем напоследок. — Опять этот косой взгляд. — Вымоешь посуду, — сказала она радостно. — Раз уж ты считаешь, что тебя недооценили.
— Как мило. — Том поглядел на Рут, но она, стоя к нему спиной, мыла картофель в раковине. Над раковиной висело зеркало, и он видел, что она хмурится.
— Можно ли мне налить себе еще, Рут? — спросил он.
— Что? Простите, — она обернулась, — я была за милю отсюда.
— Обдумываешь, что делать с варварами, которые ждут тебя завтра в школе? — Саймон оторвался от воскресных газет. — Здесь утверждают, что учитель ныне — профессия забытая: ни престижа, ни денег.
— Лучше расскажи мне что-нибудь новое. Похоже, никто не верит в то, что будущее действительно настанет. Словно оно не имеет никакого отношения к тому, какими вырастут наши дети, какое воздействие окажет на них наша культура.
А ее действительно волнует все это, подумал Том. Она и впрямь обеспокоена.
— И часто ли вам приходится сталкиваться с ней как самаритянке? — поинтересовался он.
— Кто рассказал вам об этом? — спросила Рут недовольным голосом.
— Я, — ответила Кейт. — Том намеревается провести здесь три месяца, а значит, он должен знать.
Рут вздохнула.
— Ну ладно. Но мы не должны рассказывать об этом, — объяснила она Тому. — Это для того, чтобы нас не тревожили дома, потому что тогда от них никак не отобьешься. Мы должны сохранять объективность. Это действительно будет сложно.
— Противоречит легкому и тонкому способу, которым самаритяне залечивают напрочь всю твою жизнь как таковую? — Саймон отодвинул в сторону нетронутый бокал с пуншем.
— Не начинай заново. Не знаю, почему ты так плохо относишься к этой работе.
— Не понимаешь? Все достаточно просто. Ревность, моя дорогая, что же еще? Ты сама говорила это. И тем не менее уезжаешь, тратишь сочувствие и симпатию на совершенно незнакомых людей, а я остаюсь дома, заброшенный и одинокий.
— Ты опять затеваешь эту глупую игру, Саймон. Словно ты когда-нибудь оставался один. Здесь всегда или Кейт, или твоя мать, или кто-нибудь еще. Почему ты все твердишь об этом?
— Я не знаю, зачем они нужны тебе, Рут… все эти чужие жизни. Каждый день ты преподаешь литературу детям, вечерами слушаешь новые истории о человеческих судьбах. Неужели тебе мало? Или таким образом ты забываешь о себе? — Саймон поднялся и, опершись о стол, наклонился к ней. Рут как будто бы не замечала этого. — Что ты находишь в этих словах?
— Это важное дело, — торопливо проговорил Том. — Рут действительно может спасти человека, оказавшегося на самом краю. Вчера я читал об этом статью…
— На краю? Откуда тебе знать, что это такое? Смышленый, здоровый маленький университетский мальчишка, что ты знаешь об этом, если твоя собственная жизнь ограничивается мозгами и хреном? Что ты знаешь вообще?
Внезапным и резким движением Рут ударила его. Саймон отшатнулся, ладонь Рут оставила на его щеке красный отпечаток. Губы его натянулись, обнажив зубы в животном оскале.
Наступившее молчание нарушали только прикосновения качающихся от ветра ветвей к кухонному окну.
Глубокий вздох.
— Зря ты так, — невозмутимо проговорил Саймон, и Том услышал в его голосе только печаль. Саймон попятился от стола к холлу. Лягушка-брехушка потерлась о его колени, и на миг Тому показалось, что ее язык раздвоен словно у змеи.
Возле двери Саймон остановился. В сумерках его лицо странно исказилось, казалось, что по щекам бегут тени, наложенные густым мраком. В глазах не было света. Он сказал Тому:
— Прошу прощения, все это пустяки…
Дверь за ним закрылась, и Кейт обняла мать за плечи, но Рут сбросила ее руку.
— Новый припадок, — сказала она. — Опять решил, что находится на сцене. В последние дни они становятся привычными. — Голос ее отдавал холодом.
— Не лучше ли подняться к нему? — Том услыхал собственный голос. Он обращался к Рут, но кивнула Кейт.
— Пойдем, мама. Ему плохо, ты это знаешь.
— Да, знаю! — Рут шагнула к двери. — Но я так устала от этих игр. Чертовски устала. — Она широко распахнула дверь, ожидая дочь.
Проходя мимо Тома, Кейт пожала его руку быстрым и уверенным жестом: не беспокойся, я скоро вернусь.
Но она не вернулась.
Не желая следовать за ними, Том потолкался немного на кухне. О еде, казалось, забыли, и Том почти автоматическими движениями нарезал себе хлеба, сделал сандвичи с латуком и травами. Он понял, что ему хотелось бы выпить, что его смущает обида…
Он вымыл бокалы, вылив содержимое в раковину. Потом поставил еду в холодильник, подмел пол, надеясь услышать шаги возвращающейся Кейт. Но напрасно — лишь ветви скрипели, соприкасаясь с оконным стеклом; неровно вздыхая, пробегал по дому ветер, находивший себе путь сквозь плохо прилегающие двери и открытые окна. Наконец он запер заднюю дверь и оставил кухню. Кроме дыхания ветра не было слышно ни звука; ничто не свидетельствовало о том, где находятся остальные. Он пошел по дому, закрывая окна, — кто скажет, когда разразится гроза.
Дверь в библиотеку оставалась открытой. Том заметил бреши на полках, несколько книг были сложены в стопки на креслах и на полу. Открытые страницы перебирал ветерок. Том направился к французским окнам, намереваясь закрыть их. Снаружи по траве ходили волны. Колеблемый легким ветерком плющ махал листьями у края двери.
На столе обнаружились листы воскресной газеты, открытой на статье о переменной звезде в созвездии Северной Короны. Том проглядел заметку, отметив для себя, что подобное событие в последний раз происходило в 1905 году.
Том отложил газету. Под ней, придавленный пресс-папье, лежал его первый набросок, короткая сцена, где Элизабет расставляла свои игрушки в новом доме.
Сев за стол, Том вновь перечитал написанное, задворками ума вспоминая при этом слова Питера Лайтоулера, горечь и гнев, которые он обнаружил после того, как Бирн ушел. Он назвал совершившееся событие заговором женщин. Развернутая ими планомерная кампания ставила своей целью лишить наследства и погубить мужчин, входящих в семью. Немодная идея для конца двадцатого столетия. Некоторые известные Тому феминистки нашли бы что сказать о Питере Лайтоулере, получив такую возможность. Но что могло настолько рассердить его, что гнев до сих пор не оставил отца Саймона?
