Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник) - Масси Элизабет (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
Он приводил те же аргументы в споре с Кэтрин, своей бывшей девушкой, когда еще жил в Цинциннати; она была в ярости от его передач. Но это не помогло.
— Это совсем другое! — кричала она. — Они создают художественный вымысел. Все знают, что творения Оливье и Кинга — вымысел! Но ты — совершенно другое. Ты — ведущий ток-шоу и формируешь общественное мнение, манипулируешь им! Ты же не пишешь роман, не играешь в кино. Люди тебя слушают. Они уважают твое мнение, воспринимают тебя буквально. И с твоей стороны продолжать вести такую передачу и говорить ужасные вещи, чтобы поднять рейтинг, — вещи, с которыми ты даже не согласен, — это непотребно, Энди!
Тогда это была провинциальная передача, которая первые четыре месяца состояла из беседы с несколькими гостями и пары часов звонков слушателей. Энди не выражал свое мнение, просто поддерживал разговор. Рейтинги были низкими, и он начал внимательно прислушиваться к словам звонивших, пытаясь понять, что им нужно, ища нечто такое, что помогло бы вдохнуть жизнь в его шоу. И однажды вечером Энди осенило: они озлоблены, хотят визжать, кричать, пинать мебель, но у них нет такой возможности, и им нужно, чтобы кто-то делал это за них. Его слушатели были сыты по горло этой жизнью — от преступности и бедности до лживых политиков и несправедливых законов; им нужен кто-то, обладающий голосом — громким и могучим, — чтобы представлять их.
На следующий вечер Энди начал шоу иначе, чем прежде.
— Я отменил интервью с приглашенными на сегодня гостями, — сказал он, — потому что я хочу поговорить кое о чем, леди и джентльмены. Я… зол… я чертовски зол!
В тот вечер каждому дозвонившемуся выделялось не больше тридцати секунд. Либералы звонили, чтобы пожаловаться на резкое изменение тона и несправедливые обобщения, консерваторы — на придурков-либералов. Черные жаловались на белых, белые — на черных, азиатов, иранцев и на американских индейцев. Мужчины жаловались на женщин, а женщины — на мужчин. По всему Цинциннати радиоприемники трещали от проклятий в адрес евреев, гомосексуалистов, демократов, коммунистов, торговцев наркотиками, феминисток, бездомных и… и всех, кто хоть в чем-то был не согласен со звонившим. Жители Цинциннати были озлоблены, и Энди Крейг дал им возможность поддаться приступу ярости.
За этим приступом последовал шквал расистских выпадов и брани, которую Энди сначала отсекал; но в ту ночь шоу шло все успешнее, и он убирал палец с кнопки, позволяя людям брызгать ядом. Он знал, что за это получит свою порцию оскорблений, но инстинкт говорил ему, что он действует верно.
Когда прошло две трети времени, Декстер Грейди, менеджер радиостанции, ворвался в будку звукооператора и яростно уставился на Энди через маленькое квадратное окошко; его лицо перекосилось от гнева; было видно, что он орет на звукооператора. Через несколько мгновений передача внезапно прервалась на рекламу. Грейди вломился в студию с криками, требуя ответа на вопрос, кем Энди, мать его, себя возомнил и почему позволил всем этим проклятым непристойностям звучать в эфире. Он вопил довольно долго, угрожая не только уволить Энди, но и позаботиться о том, чтобы он не нашел себе больше работу в Огайо — не только на радио, но даже в «Макдоналдсе», а потом…
…Потом начались телефонные звонки.
Грейди велел звукооператору поставить несколько песен, зачитать программу передач, что угодно, только не возвращаться к шоу Энди.
И люди начали жаловаться. О, как они жаловались!
Энди остался на радиостанции и выпускал вечернее ток-шоу почти два года. Затем оно прекратило свое существование, потому что спонсоры были сыты по горло возникшими вокруг него спорами; споры были единственной причиной, по которой оно протянуло так долго…
Спустившись в холл, Энди покопался в коробке с черствыми пончиками, оставленной рядом с кофейником, и выудил оттуда витую пышку, которую окунул в свою чашку с кофе. Энди был невысоким, жилистым человеком с короткими рыжеватыми волосами; его лицо со впалыми щеками украшали усы. У него была гладкая, но несколько бледная кожа: он мало бывал на солнце. Жуя пышку, он пристально смотрел в окно, на ночной город, мерцающий огнями, лежавший внизу, — студия находилась на девятнадцатом этаже, — и слушал новости, передаваемые по громкой связи. Он уже стал зависимым от новостей: чем актуальнее были темы его передач, тем сильнее раздражались слушатели, а чем сильнее они раздражались, тем выше взлетали его рейтинги.
— Видел это? — спросила Таня, врываясь в холл.
Энди обернулся; она швырнула на один из круглых столиков лист из «Таймс». Газета была открыта на статье с фотографией Энди; заголовок гласил: «ОПАСНОЕ РАДИО, ОПАСНЫЕ СЛУШАТЕЛИ ИЛИ И ТО И ДРУГОЕ?»
— Нет, не видел, — ответил Энди, просматривая статью.
Таня усмехнулась:
— Классная штука. Такая, которая привлекает новых слушателей, понимаешь? Это было в сегодняшнем утреннем выпуске, и мой приятель из «Таймс» говорит, что у них весь день телефон разрывается. Они жалуются. Думаю, теперь раздел писем в редакции будет пару недель ломиться от посланий твоих фанатов. — Она лучезарно улыбнулась ему, закуривая сигарету.
— Почему? Что там написано?
Она пожала плечами:
— Обычное дерьмо. Что ты сеешь недовольство в массах, у тебя черный юмор и хромая логика и что это звучит разумно и здраво, но люди так озлоблены, что жаждут отдать свою свободу в руки первого попавшегося диктатора. Обычное собачье дерьмо! Он пишет, что ты… — Она пошуршала газетой и подняла указательный палец. — Послушай вот это: «…питается рейтингами, как вампир — кровью, сверкая клыками по дороге в банк». Ну разве это не классно? — рассмеялась она.
Энди улыбнулся, дожевывая пышку, затем вырвал сигарету из пальцев Тани и глубоко затянулся.
— А я думала, что ты бросил, — сказала она, снова беря в руки газету.
— Я бросил курить свои сигареты. Так оно дешевле. — Он взглянул на часы.
— Не волнуйся, у тебя еще шесть минут. — Направляясь к двери, она произнесла: — У тебя там классный звонок. Разгневанный сторонник абортов.
— Мужчина или женщина?
— Женщина. Настоящая сучка. Толкни ей речь про Джерри Льюиса. [18]— Она подмигнула ему и вышла.
Докуривая сигарету Тани, Энди просмотрел статью. Автор обвинял его в разжигании ненависти и расизма и в том, что он способствует уничтожению свобод, сделавших Америку великой, особенно той свободы, что позволяла существовать подобным радиопередачам, — и предсказывал, что его «безответственные и легкомысленные речи» в конце концов приведут к «падению американских свобод, какими мы их знаем».
Отпивая кофе, он горько хмыкнул. То же самое о нем писала пресса в Цинциннати с того дня, как он изменил формат шоу; они ненавидели его.
Но женщины его любили. Не только те, что звонили на радио, но и те, которые лично посещали его выступления, которые писали ему… с которыми он знакомился в барах, ресторанах и бакалейных лавках… которые узнавали его имя или, еще лучше, его голос. Основав свое шоу на политической позиции, которая больше всего бесила его слушателей, — той, от которой у феминисток начинались припадки с конвульсиями и пеной у рта, — Энди заполучил внимание такого числа женщин, какое ему прежде и не снилось. Перемена была столь внезапной и разительной, что Энди почувствовал облегчение, когда однажды, вернувшись домой, застал Кэтрин за сбором вещей.
— Я больше не могу с тобой жить, — говорила она, швыряя в сумку кремы и шампуни.
— Но ты же со мной не живешь. Мы договорились, что у тебя есть своя квартира, я думал, это…
— Да ты послушай себя! — рявкнула она, ткнув его пальцем в грудь. — Ты так помешан на деталях, вроде моей чертовой квартиры. При чем тут моя квартира? Это просто крохотное помещение в каком-то здании, куда мне звонят по телефону и где я держу свою кошку! Когда я говорю, что больше не могу с тобой жить, это значит, что я не могу жить с человеком, который помешан на деталях, но когда ему пытаются указывать на то, что он делает, взрывается или просто смеется. Я не могу связывать свою жизнь с человеком, который может походя нанести непоправимый вред вещам, за которые умерло множество людей! На то, чтобы осознать их, ушло столько лет, и они уже уничтожаются даже без твоей помощи! Я не могу жить с тобой, Энди. А вот как ты сам с собой можешь жить — для меня это одна из величайших загадок.
