Пять из пяти (СИ) - Уваров Александр (читать книги онлайн без txt) 📗
— Как?! — в ужасе и смятении воскликныл Рыжий и вскочил, опрокинув табуретку. — Ты что это такое говоришь?! Как ты смеешь?! Гад! Жандарм хренов! Морда тупая! Ублюдок тюремный! Да как язык у тебя повернулся!…
— А так, — спокойно ответил нисколько не обидевшейся на Рыжего Боцман.
Похоже, иной реакции Боцман и не ждал.
— Правду говорю, артист. Чистую правду.
Рыжий подбедал к решётке. Схватился за прутья, сжал их побелевшими пальцами — и застыл.
— Как это — "самые обыкновенные"? — спрашивал он коридорный сумрак. — Вот так вот, самые обыкновенные, то есть совсем ничем не примечательные люди приходят — и смотрят на нас, на наши страдания, на нашу смерть… Почему? По какому праву они смотрят на нас? Почему их пускают? Кто, какой гад им билеты продаёт? Боцман, не молчи! Не молци, сволочь, ответь мне! Где охрана? Вы куда смотрите?
— Куда приказали — туда и смотрим, — спокойно, даже как-то вяло и нехотя ответил Боцман. — Ты это… в коридор-то не кричи, старший придёт — и мне выговор, и тебе по шее дадут. Ты ко мне повернись.
— Кто приказывает?! — Рыжий, не обратив внимания на совет Боцмана, продолжал вопрошать коридорную пустоту. — Какие такие приказы? Нет, не верю я тебе, Боцман. Не верю. Это ты специально меня злишь, специально довести меня хочешь до припадка. Тебе же, гаду, завидно, небось, что тошнота меня больше не мучает, спокойствию моему завидуешь. У тебя-то в душе спокойствия нет, тебя страсти дурные мучают. Ты и бабу грязную в покое не оставляешь, и меня теперь мучаешь. Нет, лжец, нет! Тебе меня не обмануть, не запутать. Я точно знаю, для кого я умирать пойду…
— А ты думай, что хочешь, — сказал Боцман. — И нечего лжецом меня обзывать, нехорошо это, несправедливо. Я правду говорю. Смотрю, куда начальство прикажет, то есть старший по смене. Когда за сценой дежурю — за порядком слежу в служебных помещениях. Чтобы, значит, рабочие там не курили, техники работы какие-нибудь незапланированные не начали во время представления. За вами, лицедеями, присматьриваю, опять-таки. Чтобы вы глупость какую не учудили от избытка таланта. Всякое ведь бывает… А вот когда в зале дежурство, то и на зрителей смотрю. Там ведь тоже, всякие попадаются. Помню, случай один был, учитель школьный на спектакль пришёл. Это я потом узнал, чтол он учитель, а тогда-то, как увидел его, понятно, этого ещё не знал, но сразу понял — интеллигентный человек, но слабоват, слабоват для искусства такого. Он, правда, поначалу молодцом держался, пока актёра на сцене плёнкой полиэтиленовой заматывали да обмазывали соляркой. А как солярку подожгли, да потом плёнка принялась гореть, да расплавилась и потекла — так хоть святых выноси. Актёр, конечно, знатно играл, ничего не скажешь. Хорошо играл, стервец, душевно! Орал так, что прямо звон у всех в ушах стоял, прыгал, руками размахивал, потом упал и кататься начал. Чуть театр не подпалил, честное слово! Хорошо, покрытие на сцене специальное было… Да, на каждый спектакль особое покрытие делают. Ну там, с гидроизоляцией, или чтобы мылось легко и кровь не впитывало. А тут — противопожарное было, особого качества. И занавес был с полимерным покрытием. Тут продумано всё, такие умы работают — учёные люди, таланты! И ассистенты, понятно, вокруг него с огнетушителями прыгали, команды ждали. Ну, погорел артист наш, погорел немного, постонал — и отмучился. Его струями из огнетушителей обдали, и делу конец. Да вот и не конец! Всё продумали, да техника всё-таки подвела. Вентиляция забарахлила, и такой смрад тяжёлый по залу пошёл — прямо не стерпеть! И плёнкой расплавленно пахнет, и соляркой горелой, и мясом обугленным…. В общем — аж меня затошнило. И вот смотрю на ряды в зрительном зале, а между рядов, по проходам, санитары забегали выносят уже кого-то. И учитель тот, что на представление пришёл посмотреть и очень храбрился поначалу и обещал детям в школе подробно рассказать, как настоящее искусстово создаётся, как одарённые люди великие вещи создают, так вот, смотрю — несут и его, учителя этого, на носилках. Белый он весь был, пиджачок заблёванный, ботинки то ли упал с ног, то ли сняли с него для чекго-то, так что носки с дырками на пятках видны. Дырки-то я хорошо запомнил, я такие вещи помню. Меня к уккуратности в одежде приучали, я такие вещи не одобряю. Пусть потёртая одежда, пусть не новая, но вот следить за ней всегда нужно… Потом, когда в фойе санитары его в чувство привепли. Я и разговорился с ним. Он поначалу выходить боялся, голова у него кружилась…
Рыжий опустил голову и плечи его затряслись. Он заплакал, заплакал горько от неожиданной и незаслуженной обиды.
— Дырки? — переспросил он и всхлипнул. — И таких, стало быть, пускаете? В клубе, в зрительном зале, уважаемые и дорогие наши зрители сидят… С дырявыми носками! На смерть нашу смотрят, а у самх носки нештопанные! И старушки, небось, пенсионерки ходят, и работяги какие-нибудь, со стройки. Кто ещё? Библиотекари, врачи, учёные, прочее отребье… Здесь приличные люди есть? Есть здесь те, ради кого умереть можно? Есть те, кто не боится зарабатывать деньги, нарушать закон, диктовать свои правила игры, убивать, грабить, создавать липовые компании на Вирджинских островах, продавать наркотики, покупать яхты и "Бентли" с "Роллс-Ройсами", издавать газеты, свергать президентов? Есть те, кто хоть милостыню способен подать такую, от которой и гордец не отказался бы? Есть те, кто хоть на полмакушки высунулся из толпы таких вот хлюпиков в дырявых носках? Есть?!
Рыжий повернулся к Боцману и я мельком увидел его искривлённое гримасой боли и отчаяния лицо, тёмные, будто в глубокие впадины провалившиеся глаза и влажные от слёз, рельефно проступившие скулы в серых линиях морщин.
И я подумал тогда, что жизни в Рыжем осталось так мало, что на сорок минут представления может и не хватить.
"Если вообще доживёт…"
Сам не пойму, почему промелькнула у меня это мысль.
— Не видел, — ответил Боцман. — Таких не видел. Обычные люди сидят, самые обычные. Ну, носки-то я них не проверял, только один раз увидел, да и то слычайно. Ботинки мы его, кстати, потом нашли. В зрительном зале остались, там же, где он и сидел. По сиденье просто закатились. Так что всё в порядлке было, всё нашли… Да, так видел я всяких зрителей, но уж так, чтобы богатых, особенных каких или так известных, знаменитых — таких не видел. Обычные, в свитерках, в пиджачках. И женщины… Тоже не сказать, чтобы особенные. Так, домохозяйки больше. Скучно им дома сидеть, вот они с мужьями и приходят, повеселиться. Так вот, артист, такие вот дела. А чем тебе, артист, такие-то зрители не нравятся?
Рыжий устало, в бесчувственном бессилии, опустился на пол, спиной прислонившись к решётке. Сидел неподвижно, в оцепенении, и глядел на тускло светившую лампочку под потолком его камеры.
Боцман, не дождавшись ответа, встал, отряхнул штаны от ниток, вылезших из ветхого тюремного матраса, что так и не убрали с опустевшей койки Повара (да и постель Карлика, кстати, всё так же оставалась неубранной), и подошёл к двери.
— Боцман, сделай милость, — попросил Рыжий. — Помочись мне на голову. Болит она очень, а моча, говорят, помогает.
— Да ну тебя! — отмахнулся Боцман. — Вечно чего-нибудь удумаете. То ты, то Вероника… Она вон, знаешь как за яйца меня дёргает — аж звёзды из глоаз сыпятся! Я к ней уже и подходить боюсь.
Боцман приоткрыл жалобно заскрипевшую, качнувшуюся на ржавых петлях дверь.
— Так и не ответишь мне? — спросил он Рыжего.
Как будто упрекнул даже.
— Отвечу, — сказал Рыжий. — Почему не ответить? Понимаешь, Боцман, смерть стоит ровно столько, сколько стоят те, ради кого ты умираешь. А для таких зрителей… Для таких, полагаю, и на улице умереть можно. Клуб-то тогда зачем? Зачем он — между мной и улицей, если от улицы-то он меня и не спасет?
— Не знаю, — ответил Боцман. — Я человек маленький. Билеты не продаю. На входе никого не проверяю. Не знаю даже, где билеты продаются, и за сколько их продают. Может, за большие деньги, может — за копейки…
