Первая месса (СИ) - Дубинин Антон (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Почему… я должен?
— Потому что я этого хочу, — ответ был так тих, что Адаму пришлось наполовину читать его по движению губ. Язык, мелькавший между ними, тоже стал голубоватым. Абель умирал, и что бы ни было его жизнью — оно уходило из него на глазах.
— Может, ты еще и не умрешь. Может, мы будем жить оба… И ты станешь священником… А я…
Адам плакал. Он не плакал давно, с того дня, когда слышал рокот моторки (по местному островному времени это называлось «давно») — а тут вдруг прорвало. Полосы воды, стекавшие по щекам, не мешали ему говорить; он и заметил их только тогда, когда несколько капель упали на лицо его брата.
— Я и так… стану священником.
— Что?..
— Неужели ты еще не понял. — Глаза Абеля, восемнадцатилетнего старца, две дыры в сияющую вечность, объясняли все, на что он уже не имел слов. — Пресуществление. Хлеб и тело. Только хлеб и тело… Годятся, чтобы стать телом Господа нашего. «Примите и ядите от Него все; ибо это есть тело… тело мое, которое… За вас и за многих будет предано». Это мой шанс. Это… мое призвание. И про зерно, которое не даст плода, пока не умрет… помнишь?..
Нет, Адам не помнил. Он ничего не помнил. Ни вкуса хлеба, ни света солнца. Ни лица своей девушки. Но он еще не настолько ослеп, чтобы не отличать истину ото лжи.
— Обещай, — прошелестел Абель. И последние силы его ушли на то, чтобы поднять руку — ту самую, опутанную четками — и сжать ладонь брата. Совсем слабо. «Кто хочет помериться силой рук с атаманом?..» Что это, откуда? А, из другой жизни. Жизни совсем других людей.
— Обещаю, — сказал Адам, давясь слезами. Но все-таки разглядел, даже сквозь лупы огромных капель, что его брат удовлетворенно улыбнулся.
— Хорошо… Это хорошо.
— Что я могу сделать для тебя? — спросил Адам, не уверенный, что внятно выговаривает слова.
— Посиди рядом, пока все… не… кончится. Умирать так… одиноко.
Когда сумерки стали синими, Абель попросил брата молиться. Его больше не тошнило, он только часто дышал — и дыхание выходило из тела все с большим трудом. Из такого холодного тела — такое горячее дыхание. Сухое и горячее, как пустынный ветер. И совсем без запаха, будто внутри у Абеля все сгорело. Или выскочило наружу в непрестанной рвоте.
— Я… не знаю нужных молитв.
Адам слышал, как читают над умирающим (тогда умирала бабушка) — какие-то специальные слова, отрывки из Писания, и еще что-то на латыни. Ничего этого Адам действительно не знал. И, помнится, у изголовья бабушки зажигали толстую желтую свечу, называемую «сретенской». Сретение — встреча Симеона с Господом, в воспоминание о ней и зажигают сретенские свечи у ложа человека, который готовится к подобной же встрече…
А для Абеля на подобный случай не нашлось даже электрического фонарика. Никакого света.
— Ну… просто… молись. Как можешь… пожалуйста. Оно… уже… начинается.
При всей бешеной жалости к брату, которого он уже несколько часов подряд держал за умирающую руку, он не мог побороть бешеного любопытства смертного — перед тайной смерти. Адам действительно хотел видеть тот момент, когда душа разлучается с телом — хотел понять, что в оставшемся под его руками плотском слепке пребудет от его брата. И как, каким образом вырывающееся из губ дыхание обретет новую форму — сделается душой, Абелем номер два, Абелем-невидимкой, настоящим Абелем, и каким образом может получиться, что этого настоящего Абеля не будет видно.
Он не смог бы сейчас даже прочесть «Отче наш» — не помнил слов. Действительно не помнил. На ум пришла одна только молитва, простейшая изо всех возможных, та, которую в виде епитимьи за мальчишеские грехи любил давать ему отец Киприан. «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, прости и помилуй меня грешного». И так полчаса подряд. Называлось это — полчаса Иисусовой молитвы. Адам не видел в подобном унылом времяпровождении ни малейшего смысла, но послушно бормотал надобную фразу, чистя на кухне картошку или клея макет парусника, то и дело поглядывая на стенные часы. А сейчас…
— Господи Иисусе Христе, прости и помилуй… нас, грешных, — начал он шепотом — и увидел, как веки Абеля благодарно сомкнулись. — Господи Иисусе Христе, прости и помилуй нас, грешных…
Так — в Иисусовой молитве — они провели последующие несколько часов. Было уже совсем темно, когда Абель прервал брата — единственный раз.
— Передай Хелене… и всем… нашим…
— Что?.. Что ты их… ненавидел?
Он попытался выговорить злое слово сам, избавить брата от необходимости расходовать дыхание — и сказал как можно мягче, будто слово ранило ему губы. И услышал ответ:
— Нет. Что я их… люблю.
Долгая, долгая пауза. Все ли долги отданы? Или что-то еще осталось? Адам уже думал, брат больше не заговорит, и принялся снова молиться — но тот умудрился перебить его, собравшись с силами:
— И еще… что я буду за них молиться. А они… пусть… за меня.
После чего он снова замолчал, занятый единственным важным делом — умиранием. Выдыханием из себя последней оставшейся жизни. Голова отказывалась думать, душа отказывалась чувствовать. Что бы то ни было чувствовать — боль, тоску, близость Божию… даже надежду. Он ничего не видел. Абель, видевший в небе пламенеющих серафимов заката, Абель, которому однажды снилась Святая Дева, улыбавшаяся ему из-под синего покрывала — этот Абель не видел сейчас совсем ничего, кроме темноты, лишенный даже такого утешения, и отсутствие утешения его тоже не волновало. Если Господу угодно, чтобы пока была ночь — значит, должна быть ночь. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной [9]»; даже если я не вижу Тебя в этой смертной тьме… Не… вижу…
Когда уставший от беспрестанного повторения слов Адам прервался, чтобы попить воды, он заметил, что брат потерял сознание. Тогда он лег с ним рядом и обхватил его руками, чувствуя, как из-под ладоней уходит последнее тепло его жизни. Адам сам не заметил, как заснул — а когда он пробудился, то, что лежало в кольце его рук, уже больше не было Абелем.
Тело Абеля не окоченело — оттого, что он умирал долго. Зато трупные пятна появились уже через несколько часов — бледно-синюшные, похожие на старательно оттертые пятна чернил. Особенно неприятным было пятно на лице — на том самом месте, где раньше красовался поставленный Адамом синяк.
Первая месса, вспомнил Адам, интенции. Интенции значит намерения, просьбы. Он обещал служить первую мессу не где-нибудь, а… у нас.
«Считается, что все интенции, в которых новый священник будет служить, непременно сбываются»… Ну, так вот моя интенция: пусть мой брат попадет в Рай. И еще одна: не дай мне, Господи, сойти с ума — теперь, когда я только что в Тебя уверовал.
Вчера Адам ничего не ел. Сегодня он понял, что обещание придется выполнять. Иначе он тоже умрет, а Абель очень не хотел его смерти. Более того — Абель это запретил.
Адам вынул нож, раскрыл его и долго-долго глядел на светлое лезвие. Потом приподнял четки — братние четки теперь висели у него на груди — и зачем-то поцеловал белый пластмассовый крестик. Какое странное совпадение, что у Адама в кармане оказался нож, а у Абеля — крест. Наверное, оно что-то да значило.
Прежде чем подступить с ножом к телу своего брата, он долго-долго убеждал себя, что это только плоть. Плоть, и в ней нет уже ничего от светловолосого мальчика, которого он любил и который пожелал своей смертью продолжить его жизнь. Это просто картофельная шелуха, сказал себе Адам; если бы труп закопали в землю, его съели бы черви. Хотя у нас на кладбище на Серой Луде почти нет земли, оно ведь на вершине острова — вся мало-мальски возделываемая земля пошла под огороды. Так что тела опускают, выбивая могилы в камне. А если бы труп попал в море, его съели бы рыбы. А здесь — чайки и крачки. Так ядущий делается едой. Но это не имеет к моему брату Абелю никакого отношения. Мой брат еще со мной, и все, что я могу для него сделать — это поступить по его просьбе.