Машина неизвестного старика (Фантастика Серебряного века. Том XI) - Лазаревский Борис (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
В сенях небольшого домика я старательно вытер ноги о коврик и сказал фельдшерице, что пришел к Александру Ивановичу с разрешения доктора. Она наклонила голову и ответила:
— Да, но все-таки я должна еще спросить по телефону. Я сейчас.
Сестра ушла в другое помещение, вернулась минуты черев две и так же холодно и деловито произнесла:
— Пожалуйте!
Александр Иванович мне ужасно обрадовался. Его глаза сразу оживились. Не вставая с кровати, на которой он сидел, больной радостно закивал головой, потер рука об руку и, точно доказывая кому-то, несколько раз повторил:
— Ну конечно же, я знал, что вы придете, ну конечно же!..
И, как сегодня в природе, я заметил резкую перемену также и в лице Александра Ивановича, сейчас увидел, что это уже не тот человек, с которым я разговаривал всего десять дней назад, хотя сразу трудно было уловить, в чем произошла перемена: голос остался тем же, а манера говорить будто иная.
— Дайте папироску!
И снова показалось, что это сказал не Александр Иванович. Мне самому пришлось говорить мало, а больше слушать. Оглядывая его, я подумал, что больной как будто даже пополнел, но щеки его и лоб пожелтели. Александр Иванович угадал мою мысль и ответил:
— Без воздуха сижу, — ужасная погода, дождь и дождь. Ах, как я вам благодарен, что вы услышали меня и пришли. Впрочем, это не от вас зависело: я стал гораздо сильнее. Ни на что другое не тратится энергия, только на мысли. Доктор даже запретил давать мне газеты. Правда, прочитав о том, что делают болгары, я не вытерпел и одну из этих газет порвал, но Бог с ними… Теперь они мне совсем не нужны. Я нашел способ не только сообщать о самом себе, кому хочу и когда хочу, но и узнавать, где и что делается в данную минуту! Я не вижу, но я угадываю, воспринимаю тем шестым чувством, которое со временем разовьется у всех людей, — Александр Иванович безнадежно махнул рукой и добавил: — Еще не скоро, лет через сто-двести…
Он улыбнулся важно, многозначительно и снисходительно поглядел на меня, как на субъекта, еще не посвященного. Забыв, с кем я говорю и где, я начал было возражать и сказал, что для такого предположения нет никаких оснований. Тогда Александр Иванович просто и коротко произнес:
— Однако, вы почувствовали, что я вас зову, и пришли. Еще так недавно теории и гипотезы Жюля Верна считались сказками, романы Уэльса просто чепухой, а теперь и сказки я чепуха сделались самой реальной действительностью, так почему бы рано или поздно в такую же действительность не обратиться и моей теории?
И я ничего не сумел ему ответить.
Александр Иванович вдруг опять оживился и начал тоном профессора, читающего лекцию:
— Если мы возьмем и бросим в воду камешек, то от него пойдут круги, сначала ясно видимые, затем едва заметные и, наконец, совсем невидимые, но, вероятно, весьма ощутимые для микроскопических растений и животных, мимо которых они пройдут. По сравнению с размерами земного шара, а еще вернее, с размерами атмосферической оболочки, которая его окружает, человек такое же микроскопическое животное… Если я сделаю хоть одно движение пальцем, то воздушная волна пойдет невидимыми кругами и будет плыть, пока не иссякнет энергия, которой я создал волну. Значит, все дело том, чтобы рассчитать эту энергию и приблизительное расстояние до нужного мне человека или предмета, который и явится препятствием для дальнейшего ее движения… Да… Так что я хотел сказать? Вот, вот… Встретив такое препятствие, она так же невидимо пойдет назад и снова докатится до меня, вызвавшего мановением пальца это колебание… Может быть, я не совсем точно и ненаучно выражаюсь, ибо я плохой физик и преподавал историю, но вы, конечно, поняли, что я хочу сказать?
Не знаю, почему мне неловко было ответить отрицательно, и я молча кивнул головой. Александр Иванович оживился сильнее и заговорил быстрее:
— Но прежде, чем рассказать, как я утилизировал эту теорию, я хочу вам сообщить о том, что меня натолкнуло заняться разработкой этого вопроса.
Больной вдруг замолчал, пугливо осмотрелся и ловким движением достал из-под матраца какой-то очень грязный конверт, весь покрытый почтовыми штемпелями и несколькими перечеркнутыми адресами.
— Вот, смотрите, это письмо ездило по России целых шесть месяцев, пока дошло до меня и наконец попало ко мне в руки, правда, не совсем легально, а именно через дворника и за хорошую мзду… Вы, конечно, помните мой рассказ о прапорщике Козловском, голос которого я услышал, когда очнулся в лазарете. Голос этот говорил буквально следующее: «Я обещал так или иначе дать тебе знать о моменте перехода в другую жизнь; если не поверишь самой себе, спроси письменно у Александра Ивановича Быстрова…» Я услышал эти слова точно в телефоне, и они запечатлелись в моем мозгу. Тогда я не успел вам их сказать, а может быть, и не совсем хотел, не будучи сам уверен до конца. Но вот явилось письмо от его жены, которой я никогда не видал и которая знает обо мне только одно, что я однополчанин ее мужа…
Больной вынул из конверта листочек бумаги и прочел подчеркнутую, вероятно, им самим фразу: «Я знаю, что его нет и не будет, но мне будет легче, если окажется, что вы действительно знаете о желании мужа так или иначе уведомить меня о том, что после моей смерти мы с ним наверное и без всякого сомнения увидимся».
Александр Иванович поднес к моим глазам письмо и заставил еще раз прочесть те же строки.
— Так? — спросил он.
— Так, — ответил я.
— Вы скажете, что это сверхъестественно, а я вам отвечу, что в наше время все естественно, и меньше всего следует удивляться. Но не в этом самое важное, что жена убитого товарища узнала о смерти своего мужа день в день и час в час; о таких случаях вам расскажут многие жены и матери и многие офицеры из образованных и даже окончивших естественный факультет, и даже некоторые врачи расскажут… А дело в том, чтобы уяснить себе, как это явление совершается. И мне кажется, что я почти решил задачу, и в то же время кажется, что, как только я ее решу окончательно, сейчас же умру и не успею даже отчасти сообщить людям мою тайну. Поэтому я так тороплюсь. И еще кажется мне, что, если я не умру, то сойду с ума и потеряю способность логично говорить, ну и тогда, конечно, меня, во-первых, посадят куда следует, а во-вторых, ни один человек не станет меня слушать хотя бы так, как слушаете вы… Ах, Боже мой, как бы мне сейчас, сию минуту, хотелось сделать один эксперимент, который вы бы могли со временем проверить… Ну-с, вот, есть у меня однополчанин, штабс-капитан Николаенко. По некоторым данным я имею основание думать, что он останется жив, и знаю я, что в данную минуту он находится в окопах, но совсем в другом месте, а не там, где был я, и даже на другом фронте, о котором я не имею понятия… Сегодня у нас двадцать первое октября — праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы… Ну-с, так вот, если хотите, я сейчас точно узнаю, что он делает, где находится и кто возле него. Теперь около двенадцати часов дня…
Александр Иванович начал смотреть на ладонь своей левой руки, и лицо его стало очень серьезным. Дыхание участилось. Когда прошла минута или две, он пальцами правой руки начал барабанить по пальцам своей левой, как это делают телеграфисты; затем остановился и начал дышать еще чаще. Его левая рука продолжала оставаться в том же положении, и я вдруг заметил, как легонько стали вздрагивать мускулы на его пальцах; казалось, что это происходило помимо воли Александра Ивановича.
Лицо его опять засияло какой-то детской радостью, и он торопливо заговорил:
— Сейчас обедают… Там землянка, а не просто окопы, и Николаенко сидит в плюшевом кресле… Вот денщик принес самовар, и денщика я знаю, такой же хохол Яценко. Кто-то из офицеров говорит по телефону… Радостно кивает головой, должно быть, услышал приятное донесение. Вот явился прапорщик безусый, я его не знаю… А вот сел за стол еще какой-то офицер, как будто штабной… Теперь тот, который говорил по телефону, обернулся, ясно слышно как он произносит: «Пятьсот пленных германцев…» и смеется. Вот еще пришел прапорщик, и в руках у него не то шкатулка, не то фотографический аппарат.
