Покой - Вулф Джин Родман (книга бесплатный формат .TXT, .FB2) 📗
И еще это было время наборов юного химика, в которых все не стеклянное или металлическое делали из дерева, даже флаконы для сухих химикатов, похожие на миниатюрные бочки. У меня был такой набор, и я мечтал о другом, побольше. Запах свежей сосны или горящей серы так часто вызывал в памяти маленькую, покрытую пятнами лабораторию на полу спальни, что я иногда задавался вопросом, не отравился ли какими-нибудь испарениями, не лежу ли на самом деле прямо сейчас неподвижно, растянувшись рядом со свечой и крошечным дымящимся блюдцем?
Не стану ничего рассказывать о деревянных мечах и резиновых кинжалах, о пистолетах, стреляющих пробками или водой; о копилках, которые эффектно работали за гроши – пересчитывали полученные деньги или загадочно щелкали и тикали, совсем как черный, изукрашенный завитушками сейф в кабинете мистера Макафи. Еще я запомнил бейсбольные биты с ручками, обмотанными липкой лентой; они, по-моему, были помечены «Луисвилл Слаггер». Новенькие, каким в то время был и я.
Несомненно, стоило бы признать нестерпимым обманом и ограничением свободы принуждение ребенка в хрупком возрасте восьми-девяти лет каждый день сопровождать тетю в такое место на протяжении почти двух недель и нередко проводить утомительный час или больше, развлекаясь среди витрин. Поскольку я не знал, что должен чувствовать ребенок и как ему полагается себя вести – в то время «детство» для меня было скорее преходящим недугом, чем концепцией, – я не только не возражал, но и на самом деле радовался происходящему. Летние дни становились все жарче, а в магазине, под большими медленно вращающимися вентиляторами на потолке, царила прохлада; быстро там перемещались только десятицентовики, четвертаки и квитанции в системе труб пневмопочты. Когда тетя Оливия заканчивала со своими делами, мы возвращались домой, после чего я переодевался, выбегал на улицу и, отыскав какого-нибудь товарища по играм, шел с ним поплавать в реке.
После открытия «Нанкинский уголок по вторникам и четвергам» оказался маленьким и интригующе тесным. Там была (если начинать с конца) касса, куда тетя клала выручку, и мне надлежало ее караулить, когда я присутствовал. Еще два складных стула, один для тети, перед ее рабочим столиком, и другой – для ученика. И, конечно, множество некрашеных фарфоровых изделий, а также (привезенная из дома Оливии за счет магазина) электрическая печь для обжига – для того времени, думаю, свежайшая технологическая новинка. Она позволила тете показать разницу между надглазурной и подглазурной росписью.
Еще были витрины, в которых выставлялись готовые работы. В первый день тетя привезла несколько своих лучших экспонатов, а мистер Макафи внес вклад, предоставив коллекцию антиквариата. Со временем все штуковины возвратили в привычные шкафы и серванты, их заменили работы, выполненные в магазине. Новые вещи были подписаны и оценены, и хотя – особенно учитывая весьма высокие цены – тетя продала лишь несколько, они принесли ей определенную сумму (в которой, возможно, она нуждалась больше, чем я предполагал) и значительное удовлетворение.
Часто клиенты показывали наставнице семейные сокровища, и тетя Оливия, покорно выказав восхищение, демонстрировала, что любой способен – стоит лишь захотеть – обучиться росписи того типа, который привык ценить. Ибо ее искусство ни в коем случае не ограничивалось любимыми китайскими сценами: она могла нарисовать розы в лучших традициях Редуте [36] и цепочки темных фиалок, сплетающихся стебельками то в бордюр на супнице, то в инициалы «Б» или «В» на боку высокого кувшина. (Ее китайские работы были подписаны почти невидимыми буковками, полным именем, а эти цветочные узоры таили в себе иную печать: несколько тускловатых оливковых листьев внутри буквы «О».)
Уроки были бесплатными, ученицы платили только за материалы для работы, и через две-три недели несколько женщин стали приходить регулярно, практикуясь дома «от вторника до четверга, от четверга до вторника», и с бесконечной осторожностью приносили свои лучшие работы в магазин.
Именно от одной из учениц – миссис Брайс – моя тетя и мистер Макафи, который, по воле случая, в тот момент находился в «Нанкинском уголке» и поддерживал беседу с ними обеими, узнали о существовании китайского яйца. По словам миссис Брайс, это было очень большое яйцо – и она, покачивая птичкой на шляпе, выразила сомнение в том, что оно могло произойти естественным образом «от страуса или какого-то другого крупного пернатого существа».
– Вы говорите, оно довольно старое? – спросил мистер Макафи.
– Говорят, XVIII век. У него на донышке – на той части, которая соприкасается с подставкой, и никто ее не видит – есть оставленная кем-то надпись. Не роспись, ничего подобного, просто несколько слов, как будто начертанных школьным пером: «Пасха, Ханчжоу, 1799 год». Я вовсе не пытаюсь сказать, что эта штуковина времен Американской революции, но мне говорили, она в семье давным-давно, и надпись на донышке присутствовала изначально.
– Я точно знаю: за этим стоит целая история, – сказала тетя Оливия.
– Ну, вам придется расспросить Эм, – ответила миссис Брайс. – Я спросила ее: «Эм, откуда взялось это яйцо, ради всего святого?» И она ответила, что был один… кажется, какой-то родственник ее матери… Миссионер, работал на правительство – да, она так сказала, что на правительство, – и у него были какие-то дела с одним русским. Не спрашивайте меня, что понадобилось русскому в Китае. – Она замолчала и посмотрела на тетю и мистера Макафи, проверяя, верят ли они сказанному. – Русский дал ему это яйцо. То ли его в Китае сделали, то ли просто расписали. Оно действительно красивое, но мне вся история кажется ужасно запутанной. Я сказала Эм, что хотела бы одолжить его и попытаться скопировать, но она не хочет, чтобы яйцо покидало пределы дома.
– Как думаете, она согласится его продать? – спросил мистер Макафи.
– Я думаю, она запросит много, – твердо сказала миссис Брайс.
Ее явно раздражало то, что Эм не хочет одолжить яйцо, но так как Эм и мисс Брайс дружили, то им было положено держаться вместе, особенно когда речь идет о сделках.
– Я просто должна его увидеть, – заявила тетя. – Джимми, ты отвезешь меня туда?
Миссис Брайс была явно эпатирована: мистера Макафи назвали «Джимми» – в лицо и при свидетелях!
Я все слышал и предположил, что после этого разговора – вскоре после того, как тетя Оливия назвала мистера Макафи «Джимми», он завершился – они отправятся поглядеть на китайское яйцо и, возможно, возьмут меня с собой. Вероятно, в тот же день – после того, как тетя закроет «Нанкинский уголок»; а в ближайшие дни так и вовсе наверняка. Я, разумеется, ошибся.
Как бы обоим ни хотелось увидеть подобную редкость, было совершенно немыслимо просто ворваться без приглашения на ферму владелицы и потребовать, чтобы им все показали. Будь яйцо выставлено на продажу – другое дело, но его не выставляли. Можно было бы действовать более дипломатично, окажись миссис Лорн, владелица этой штуковины, подругой тети Оливии или мистера Макафи, и даже окажись сами Лорны совершенно незнакомыми людьми (так моя тетушка неизменно описывала всех, кого не знала и не собиралась когда-либо узнавать). Но с Лорнами все обстояло худшим образом из возможных: их знали только по именам. Они слыли «милыми». Они были довольно отдаленными друзьями довольно отдаленных друзей моей собственной семьи, а также отдаленных друзей семьи Макафи. Пришла пора осторожных расспросов. Те принесли много сведений, отчасти противоречивых и, в основном, избыточных.
Если обобщить разведывательные отчеты, ситуация оказалась такова.
Китайское яйцо принадлежало миссис Эмеральд Лорн, женщине чуть старше моей тети. Миссис Лорн была женой сельского священника – преподобного Карла Лорна. Как и многие другие сельские священники, преподобный Лорн проповедовал по воскресеньям и трудился по хозяйству шесть дней в неделю; их ферма располагалась примерно в дюжине миль на северо-западе от Кассионсвилла – достаточно далеко, чтобы Лорны лишь изредка приезжали в город за покупками, посещали другие населенные пункты не чаще и приобретали необходимое в магазине на перекрестке, который находился гораздо ближе. Миссис Грин, чей муж арендовал ферму у моего отца, знала миссис Лорн, но лишь немного; Грины не посещали церковь преподобного Лорна и стеснялись навязываться с дружбой к тем, кого считали выше себя. Моя дорогая Ханна (теперь, когда родители уехали и дом закрылся, она «отдыхала», то есть стала одной из женщин, которые иногда приезжали на день или два, чтобы «помочь» моей тете) рассказала, что ее сводная сестра Мэри знала Эм Лорн; но сама Ханна «всего лишь разок ее видела». Стюарт Блейн довольно хорошо знал Карла Лорна, поскольку они вместе учились в школе; но знакомые мужа в таких делах не имеют большого веса.
